нуту возвращается сияющий и бросает пятерку.
-- Ваша правда... На буфете забыл...
Гость доволен, а Петр Кирилыч вдвое.
В то время, когда пересчитывал деньги, он успел стащить красненькую, а добавил только пятерку.
А если гость пьяненький, он получал с него так; выпил, положим, гость три рюмки водки и съел три пирожка. Значит, за три рюмки и три пирожка надо сдать в буфет 60 копеек.
Гость сидит, носом поклевывает:
-- Сколько с меня?
-- С вас-с... вот, извольте видеть,-- загибает пальцы Петр Кирилыч, считая: -- По рюмочке три рюмочки, по гривенничку три гривенничка--тридцать, три пирожка по гривенничку--тридцать, три рюмочки тридцать. Папиросок не изволили спрашивать? Два рубля тридцать.
-- Сколько?
-- Два рубля тридцать!
-- Почему такое?
-- Да как же-с? Водку кушали, пирожки кушали, папирос, сигар не спрашивали,-- и загибает пальцы.-- По рюмочке три рюмочки, по гривеннику три гривенника-- тридцать, три пирожка -- тридцать. По гривеннику три гривенника, по рюмочке три рюмочки, да три пирожка-- тридцать. Папиросочек-сигарочек не спрашивали-- два рубля тридцать...
Бросит ничего не понявший гость трешницу. Иногда и сдачи не возьмет, ошалелый.
И все знали, что Петр Кирилыч обсчитывает, но никто не мог понять, как именно, а товарищи-половые радовались:
-- Вот молодчина!
И учились, но не у всех выходило.
Когда в трактирах ввели расчет на "марки", Петр Кирилыч бросил работу и уехал на покой в свой богато обстроенный дом на Волге, где-то за Угличем. И сказывали земляки, что, когда он являлся за покупками в свой Углич и купцы по привычке приписывали в счетах, он сердился и говорил:
-- А ты Петра Кирилыча хоть мне-то не заправляй!
Да еще оставил после себя Петр Кирилыч на память потомству особый способ резать расстегаи.
Трактир Егорова кроме блинов славился рыбными расстегаями. Это--круглый пирог во всю тарелку, с начинкой из рыбного фарша с вязигйо, а середина открыта, и в ней, на ломтике осетрины, лежит кусок налимьей печенки. К расстегаю подавался соусник ухи бесплатно.
Ловкий Петр Кирилыч первый придумал "художественно" разрезать такой пирог. В одной руке вилка, в другой ножик; несколько взмахов руки, и в один миг расстегай обращался в десятки тоненьких лгмтиков, разбегавшихся от центрального куска печенки к толстым румяным краям пирога, сохранившего свою форму. Пошла эта мода по всей Москве, но мало кто умел так "художественно" резать расстегаи, как Петр Кирилыч, разве только у Тестова -- Кузьма да Иван Семеныч. Это были художники!
Трактир Егорова -- старозаветный, единственный в своем роде. Содержатель, старообрядец, запретил в нем курить табак:
-- Чтобы нечистым зельем не пахло.
Нижний зал трактира "Низок" -- с огромной печью. Здесь посетителям, прямо с шестка, подавались блины, которые у всех на виду беспрерывно пеклись с утра до вечера. Толстые, румяные, с разными начинками -- "егоровские блины".
В этом залее гости сидели в шубах и наскоро ели блины, холодную белужину или осетрину с хреном и красным уксусом.
В зале второго этажа для "чистой" публики, с расписными стенами, с бассейном для стерлядей, объедались селянками и разными рыбными блюдами богачи--любители русского стола,-- блины в счет не шли.
Против ворот1 Охотного ряда, от Тверской, тянется узкий Лоскутный переулок, переходящий в Обжорный, который кривулил к Манежу и к Моховой; нижние этажи облезлых домов в нем были заняты главным образом "пырками". Так назывались харчевни, где подавались: за три копейки--чашка щей из серой капусты, без мяса; за пятак--лапша зелено-серая от "подонья" из-под льняного или конопляного масла, жареная или тушеная картошка.
Обжорный ряд с рассвета до полуночи был полон рабочего народа: кто впроголодь обедал в "дырках", а кто наскоро, прямо на улице, у торговок из глиняных корчаг--осердьем и тухлой клбасой.
В обжорке сеъдались все те продукты, какие нельзя было продать в лавках и даже в палатках Охотного. Товар для бедноты--слегка протухший, "крысами траченый".
Перед праздниками Охотный ряд возил московским Сквозник-Дмухановским возами съестные взятки, давали и "сухими" в конверте.
В обжорке брали "сухими" только квартальные, постовые же будочники довольствовались "натурой" -- на закуску к водке.
-- Ну, кума, режь-ка пополам горло! Да легкого малость зацепи...
Во время японской войны большинство трактиров стало называться ресторанами, и даже исконный тестовский трактир переменил вывеску:
-------------------------------
1 Въезд во двор со стороны Тверской, против Обжорного переулка.
"Рестоан Тестова".
От трактира Тестова осталась только в двух-трех залах старинная мебель, а все остальное и не узнаешь! Даже стены другие стали.
Старые москвичи-гурманы перестали ходить к Тпстову. Приезжие купцы, не бывавшие несколько лет в Москве, не узнавали трактира. Первым делом--декадентская картина на зеркальном окне врстибюля... В большом зале--модернистская мебель, на которую десятипудовому купчине и сесть боязно.
Приезжие идут во второйй зал, низенький, с широкими дубовыми креслами. Занимают любимый стол, к которому привыкли, располагаясь на разлатых диванах...
-- Вот здесь по-тестовски, как прежде бывало! Двое половых вырастают перед столом. Те же белые рубашки, зелененькие пояски, но за поясами не торчат обычные бумажники для денег и марок.
-- А где твои присяги? Где марошник-лопатошник?
-- На марки расчета не ведем, у нас теперь талоны...
-- А где Кузьма? Где Иван Семеныч?.. Половой саутился: видит, гости почетные.
-- На покое-с, в провинцию за старостью лет уехали... в деревню.
-- А ты-то углицкий?
-- Нет, мы подмосковные... Теперь ярославских мало у нас осталось...
,-- Что же ты как пень стоишь? Что же ты гостей не угощаешь? Вот, бывало, Кузьма Егорыч...
-- Не наше дело-с, теперь у нас мирдотель на это... Подошел метрдотель, в смокинге и белом галстуке, подал карточку и наизусть забарабанил:
-- Филе из куропатки... Шоффруа, соус провансаль... Беф бруи... Филе портюгез... Пудинг дипломат...-- И совершенно неожищанно:--Шашлык по-кавказски из английской баранины.
И еще подал карточку с перечислением кавказских блюд, с подписью: шашлычник Георгий Сулханов, племянник князя Аргутинского-Долгорукова...
Выслушали все и прочитали карточку гости.
-- А ведь какой трактир-то был знаменитый,-- вздохнул седой огромный старик.
-- Ресторан теперь, а не трактир!--важно заявил метрдотель.
-- То-то, мол, говорим, ресторан! А ехали мы сюда поесть знаменитого тестовского поросенка, похлебать щец с головизнрй, пощеботить икорки ачуевской да расстегайчика пожевать, а тут вот... Эф бруи... Яйца-то нам и в степи надоели!
В большом, полном народа зале загудела музыка.
-- А где же ваша машина знаменитая? Где она? "Лучинушку" играла... Оперы...
-- Вот там; да ее не заводим: многие гости обижаются на машину--старье, говорят! У нас теперь румынский оркестр...-- И, сказав это, метрдотель повернулся, заторопился к другому столу.
Подали расстегаи.
-- Разве это расстегай? Это калоша, а не расстегай! Расстегай круглый. Ну-ка, как ты его разрежешь?
-- Нынче гости сами режут, Старик сказал соседу:
-- Трактирщика винить нельзя: его дело торговое, значит, сама публика стала такая, что ей ни машина, ни селянка, ни расстегай не нужны. Ей подай румын, да разные супы из черепахи, да филе бурдалезы... Товарец по покупателю... У Егорова, бывало, курить не позволялось, а теперь копти потолок сколько хошь! Потому все, что прежде в Москве народ был, а теперь--публика.
ЛУБЯНКА
В девяностых годах прошлого столетия разбогатевшие страховые общества, у которых кассы ломились от денег, нашли выгодным обратить свои огромные капиталы в недвижимые собственности и стали скупать земли в Москве и строить на них доходные дома. И вот на Лубянской площади, между Большой и Малой Лубянкой, вырос огромный дом. Это дом страхового общества "Россия", выстроенны йнс владении Н. С. Мосолова.
В восьмидесятых годах Н. С. Мосолов, богатый помещик академик, известный гравег и собиратель редких гравюр, занимал здесь отдельный корпус, в нижнем этаже которого помещалось варшавское страховое общество; в другом крыле этого корпуса, примыкавшего к квартире Мосолова, помещалась фотография Мебиуса. Мосолов жил в своей огромной квартире один, имел прислугу из своих бывших крепостных. Полгода он обыкновенно проводил за границей, а другие полгода--в Москве, почти никого не принимая у себя. Изредка он выезжал из дому по делам в дорогой старинной карете, на паре прекрасных лошадей, со своим бывшим крепостным кучером, имени которого никто не знал, а звали его все "Лапша".
Против дома Мосолова на Лубянской площади была биржа наемных карет. Когда Мосолов продал свой дом страховому обществу "Россия", то карету и лошадей подарил своему кучеру и "Лапша" встал на бирже. Прекрасная запряжка давала ему возможность хорошо зарабатывать: ездить с "Лапшой" считалось шиком.
Мосолов умер в 1914 году. Он пожертвовал в музей драгоценную коллекцию гравюр и офортов, как своей работы, так и иностранных художнииков. Его тургеневскую фигуру помнят старые москвичи, но редко кто удостаивался бывать у него. Целые дни он проводил в своем доме за работой, а иногда отдыхал с трубкой на длиннейшем черешневом чыбуке у окна, выходившего во двор, где помещался в восьмидесятых годах гастрономический магазин Генерплова.
При магазине была колбасная; чтобы иметь товар подешевле, хозяин заблаговременно большими партиями закупал кишки, и они гнили в бочках, распространяя ужасную вонь. По двору носилась злющая собака, овчарка Енотка, которая не выносила полицейских. Чуть увидит полицейского--бросается. И всякую собаку, забежавшую на двор, рвала в клочья.
В соседнем флигеле дома Мосолова помещался трактир Гусенкова, а во
Страница 30 из 68
Следующая страница
[ 20 ]
[ 21 ]
[ 22 ]
[ 23 ]
[ 24 ]
[ 25 ]
[ 26 ]
[ 27 ]
[ 28 ]
[ 29 ]
[ 30 ]
[ 31 ]
[ 32 ]
[ 33 ]
[ 34 ]
[ 35 ]
[ 36 ]
[ 37 ]
[ 38 ]
[ 39 ]
[ 40 ]
[ 1 - 10]
[ 10 - 20]
[ 20 - 30]
[ 30 ]
[ 40 - 50]
[ 50 - 60]
[ 60 - 68]
