Владимир Гиляровский. Мои скитания ПОВЕСТЬ БРОДЯЖНОЙ ЖИЗНИ Страница 8

л, валили в лод-ку, и приказчик увозил бурлацкое имущество к посуди-не. Ветерок зарябил реку... Согнал туман... Засуеркали первые лучи восходящего солнца, а вместе с ним и вете-рок затих... Волга-- как зеркало... Бурлаки столпились возле привола, вокруг бичевы, приноравливаясь к лямке,

-- Хомутайсь!-- рявкнул косной с посудины... Стали запрягаться, а косной ревел:

-- Залогу!..

Якорные подъехали на лодке к буйку, выбрали канаты, затянули дубинушку и, наконец, якорь показал из воды свои черные рога...

- - Ходу, ребятушки, ходу! -- надрывался косной.

-- Ой, дубинушка, ухнем, ой, лесовая, подернем, по-дернем, да ух, ух, ух...

Расшива неслышно зашевелилась.

-- Ой, пошла, пошла, пошла...

А расшива еще только шевелилась и не дяигалась... Оравушка топталась на месте, скрипнула мачта...

-- Ой, пошла, пошла, пошла...



x x x



То мы хлюпали по болоту, то путались в кустах. Ну и шахма! Вся тальником заросла. То в болото, то в воду лезь.

Ругался "шишка" Иван Костыга, стариннвй бурлак,из низовых.

На то ты и "гусак", чтобы дорогу-путь держать, -- сказал "подшишечный" Улан, тоже бывалый.

-- Да нешто это наш бичевник!.. Пароходы съели бур-лака... Только наш Пантюха все еще по старой вере.



-- Народом кормился и отец мой и я. Душу свою не-чистому не отдам. Что такое пароходы? Кто их возит? Души утопленников колеса вертят, а нечистые их огнем палят...



Этот разговор я слышал еще накануне, после ужина. Путина, в которую я попал, была случайная. Только один на все Волге старый "хозяин" Пантелей из-за Утки-Майны водил суда народом, по старинке.

Короткие путины, конечно, еще были: народрм под-нимали или унжаки с посудой или паузки с камнем, и наша единственная уцелевшая на Волге Крымзенская расшива была анахронизмом. Она была старше Ивана Костыги, который от Утки-Майны до Рыбны больше два-дцати путин сделал уП антюхи, и потому с презрением смотрел и на пароходы и на всех нас, которых бурлака-ми не считал. Мне посчастливилось, он меня сразу по-ставил третьим, за подшишечным Уланом, сказав:

-- Здоров малый, -- этот сдержить! И Улан подтведрил: сдержить! И приходилось сдерживать, -- инда икры болели, грудь ломило и глаза наливались кровью.

-- Суводь (Суводь -- порыв встречного течения.), робя, держись. О-го-го-го... -- загремело с расшивы, попавшей в водоворот.

И на повороте Волги, когда мы переваливали пес-чаную косу, сразу натянулась бичева, и нас рвануло на-зад.

-- Над-дай, робя, У-ух! -- грянцл Костыга, когда мы на момент остановились и кое-кто упал:

-- Над-дай! Не засарива-ай!.. -- ревел косной с прясла.

Сдержали. Двинулись, качаясь и задыхаясь... В гла-зах потемнело, а встречное течение, суводь -- еще крути-ла посудину.

-- Федька, пудиля! -- хрипел Костыга. И сзади меня чудный высокий тенор затянул звонко и приказательно:

-- Белый пудель шаговит...

-- Шаговит, шаговит. .. -- отозвалась на разные голо-са ватага -- и я тоже с ней.

И установившись в такт шага, утопая в песке, мы уже пели черного пуделя.

-- Черный пудель шаговит, швговит... Черный пудель шаговит, шаговит.

И пели, пока не побороли встречное течение.

А тут еще десяток мальчишек с песчаного обрывисто-го яра дразнили нас:

-- Аравушка! аравушка! обсери берега!

Но старые бурлаки не обижались, и никакого внима-ния на них:

-- Что верно, тл верно, время холерное!

-- Правдой не задразнишь,-- кивнул на них Улан. Обессиленно двигалась. Бичева захлюпала по воде. Расшива сошла со стержня...

-- Не зас-сарива-ай!..-- и бичева натягивалась.

-- Еще ветру нет, а то искупало бы! -- обернулся ко мне Улан.

-- Почему Улан? -- допытывался я после у него. Ока-зывается, давно это было -- остановили они шайкой трой-ку под Казанью на болшьой дороге, и по дележу ему до-стался кожаный ящик. Пришел он в кабак на пристани, открыл, -- а в ящике всего-на-всего только и оказалась уланская каска.

-- Ну и смеху было! Так с тех пор и прозвали Ула-ном.

Смеется, рассказывает.

Когда был попутный ветер-- ставили пару и шли легко и скоро, торопком, чтобы не засаривать в воду бичеву.



x x x



Давно миновали Толгу -- монастырь на острове. Солнце закатывалось, потемнел река, пояснел песок, а тальники зеленые в черную полосу слились.

-- Засобачивай!

И гремела якорная цепь в ответ.

Булькнули якоря на расшиве... Мы распряглись, отхлестнули чебурки лямочные и отдыхали. А недалеко от берега два костра пылали и два котла кипятились. Ка-шевар часа за два раньше на завозне прибыл и ужин варил. Водолив приплыл с хлебом с расшивы.

-- Мой руки, да за хлеб-- за соль!

Сели на песке кучками по восьмеро на чашку. Сперва хлебали с хлебом "юшку", т. е. жидкий навар из пшена с "поденьем", льняным черным маслом, а потом густую пшенную "ройку" с ним же. А чтобы сухое пшено в рот лезло-- зачерпнули около берега в чашки воды: ложка каши-- ложкв воды, а то ройка крута и суха-- в глотке стоит. Доели. Туман забелел кругом. Все жались под дым, а то комар заел. Онучи и лапти сушили. Я в пер-вый раз в жизни надел лапти и нашел, что удобнее обуви и не придумаешь: легко и мягко.

Кое-кто из стариков уехал ночевать на расшиву.

Федя затянул было "Вниз по матушке"...-- да не вышло. Никто не подтянул. И замер голос, прокатившись по реке и повторившись в лесном овраге...

А над нами, на горе, выли барские собаки в Подберезном.

Рядом со мной старый бурлак, седой и почему-то без-ухий, тихо рассказывал сказку об атамане Рукше, кото-рый с бурлаками и казаками персидскую землю заво-евал... Кто это завоевал?.. Кто этот Рукша? Уж не Стенька ли Разин? Рукша тоже персидскую царевну увез.

Скоро все заснули.

Моя первая ночь на Волге. Устал, а не спалось. Из-мучился -- а душа ликовала -- и ни клочка раскаяния, что я бросил дом, гимназию, семью, сонную жизнь и ушел в бурлаки. Я даже благодарил Чернышевского, который и сунул меня на Волгу своим романом "Что делать".



x x x



-- Заря зарю догоняет!-- вспомнил я деда, когда во-сток белеть начал -- и заснул на песке, как убитый.

И как не хотелось вставать, когда утром водолив еще до солнышка орал:

-- Э-ге-гей. Вставай, робя... Рыбна не близко еще... Холодный песок и туман сделали свое дело: зубы стучали, глаза слипались, кости и мускулы ныли.

А около водолива два малых с четвертной водки и стаканом.

-- Подходь, робя. С отвалом!

Выпили по стакану, пожевали хлеба, промыли глаза -- рукавом кто, а кто подолом рубахи вытерлись... Лодка подвезла бичеву. К водоливу подошел Костыга.

-- Ты никак не с расшивы пришел? Опять что ли?

-- Двоих... Одного, который в Ярославле побывшился, сегодня ночью прикащиков. племянник, мальченао... Вонища в казенке у нас. Вон за косой, в тальниках, в песке закопали... Я оттуда прямо сюда...

-- Н-да! Ишь ты, какая моровая язва пришла.

-- Рыбаки сказывали, что в Рыбне нп судом народ валит. Холера, говорят.

-- И допрежь бывала она... Всяко видали... По всей Волге могилы-тоо бурлацкие. Взять Ширмокшанский пе-рекат... Там, бывало, десятками в одну яму валили...

Уж я после узнал, что меня взяли в ватагу в Ярослав-ле вместо умершего от холеры, тело которого спрятали на расшиве под кичкой -- хоронить в городе боялись, как бы задержки от полиции не было... Старые бурлаки, люди с бурным прошлым и с юности без всяких паспор-тов, молчали: им полиция опаснее холеры. У половины бурлаков паспортов не было. Зато хозяин уж особенно ласков стал: три раза в день водку подносил: с отвалом, с привалом и для здоровья.

Закусили хлебца с водицей-- кто нападкой попил, кто горсткой-- все равно с песочком.

-- Отда-ва-ай!..

"Дернем-- подернем, да ух-ух-ух!"-- неслось по Волге, и якорь стукнул по борту расшивы.

-- Не засарива-ай! О-го-го-го!

-- Ходу, брательники, ходу!

-- Ой, дубинушка-- ухнем. Ой, зеленая, подернем, подернем-- да ух!

Зашевелилась посудина... Потоптались минутку, пока-чались и зашагали по песку молча. Солнце не показыва-лось, а только еще рассыпало золотой венец лучей.

Трудно шли. Грустно шли. Не раскачались еще...

Укачала -- учаляла,

Нашей силушки не стало...

Затягивает Федя, а за ним и мы.

О-о-ох... О-о-ох...

Ухнем да ухнем... У-у-у-х!..

Укачала -- уваляла,

Нашей силушки не стало...

Солнце вылезло и ослепило. На душе повеселело. По-судина шла спокойно, боковой ветерок не мешал. На расшиве поставили парус... Сперва полоскал-- потом на-дулся, и как гигантская утка боком, нь плавно покачи-валась посудина, и бичева иногда хлопвла по воде.

-- Ходу, ходу! Не засаривай!

И опять то натягивалась бичева, то лямки свободно отделялись от груди.

Молодой вятский парень, сзади меня уже не раз бе-гавший в кусты, бледный и позеленевший, со стооом упал... Отцепили ему на ходу лямку-- молча обошли лежачего.

-- Лодку! Подбери недужного! -- крикнул гусак рас-шиве.

И сразу окликнул нас:

-- Гляди! Суводь! Пуделя!



x x x



Особый народ были старые бурлаки. Шлм они на Вол-гу-- вольной жизнью пожить. Сегодняшним днем жили, будет день, будет хлеб!

Я сдружился с Костыгой, более тридцати путин сде-лавшим в лямке по Волге. О пршолом лично сыоем он говорил урывками. Вообще, разговоров о себе в бурла-честве было мало -- во время хода не заговоришь, а ночь спишь, как убитый... Но вот нам пришлось близ Яковлевского оврага за ветром простоять двое суток. Добыли вина, попили порядочно, и две ночи Костыга мне о бы-лом рассказывал...

-- Эх, кабы да старое вернуть, когда этих пароходищ было мало! Разве такой тогда бурлак был? Что теперь бурлак? -- из-за хлеба бьется! А прежде бурлак вольной жизни искал. Конечно, пока в лямке, под хозяином идешь, послухмян будь... Так разве для этого тогда в бурлаки шли, как теперь, чтобы по
Страница 8 из 46 Следующая страница