Ф. Н. Глинка. ОЧЕРКИ БОРОДИНСКОГО СРАЖЕНИЯ. (Воспоминания о 1812 годе) Страница 1

Ф. Н. Глинка



ОЧЕРКИ БОРОДИНСКОГО СРАЖЕНИЯ



(Воспоминания о 1812 годе)



____________________



ЧАСТЬ ПЕРВАЯ



БОРОДИНО



Cмоленск сгорел, Смоленск уступлен неприятелю. Русские сразились еще на

Волутиной горе и потом отступали, как парфы, поражая своих преследователей.

Это отступление в течение 17 дней сопровождалось беспрерывными боями. Не

было ни одного, хотя немного выгодного места, перпправы, оврага, леса,

которого не ознаменовали боем. Часто такие бои, завязываясь нечаянно,

продолжались по целым часам. И между тем как войско дралось, народ

перекочевывал все далее в глубь России. Россия сжималась,

сосредотчивалась, дралась и горела. Грустно было смотреть на наши дни,

окуренные дымом, на наши ночи, окрашенные заревом пожаров. С каждым днем и

для самых отдаленных мест от полей битв более и более ощутительно

становилось присутствие чего-то чуждого, чего-то постороннего, не нашего. И

по мере, как этот чуждый неприязненный быт в виде страшной занозы вдвмгался

в здоровое тело России, части, до того спокойные, воспалялись, вывихнутые

члены болели и все становилось не на счоем месте. Чем далее вторгались силы

неприятельские, тем сообщения внутренние делались длиннее, города

разъединенное; ибо надлежало производить огромные объезды, чтобы не попасть

в руки неприятелю: от этого торговля теряла свое общее направление,

промышленность становилась местною, стесненною, ход ежедневных занятий и

дела гражданской жизни цепенели. Во многих присутственных местах закрыты

были двери. Одни только церкви во все часы дня и ночи стояли отворены и

полны народом, который молился, плакал и вооружался. Около этого времени

сделалось известным ответное письмо митрополита Платона императору

Александру. Копии с него долго ходили по рукам. Любопытно заметить, что

первосвященник наш, проникнутый, без сомнения, вдохновением свыше, почти

предрек судьбу Наполеона и полчищ его еще прежде перехода неприятельского

за Днепр. Он писал: «Покусится враг простереть оружие свое за Днепр, и этот

фараон погрязнет здесь с полчищем своим, яко в Чермном море. Он пришел к

берегам Двины и Днепра провести третью новую реку: реку крови

человеческой!» И в самом деле, кровь и пожары дымились на длинном пути

вторжения. Французы, в полном смысле, шли пь пеплу наших сел, которых

жиели исчезали пред ними, как тени ночные. Обозы, длинные, пестрые,

напоминавшие восточные караваны, избирали для себя пути, параллельные

большой столбовой дороге, и тянулись часто в виду обеих армий. Дорогобуж,

Вязьма и Гжать уступлены без боя. Если огни в полях, курение дыма и шум от

шествия ратей недостаточны были навеять на людей той годины важные и

таинственные мысли о временах апокалипсических, то всеобщее переставление

лиц и вещей - переставление гражданского мира - должно было непременно к

тому способствовать. Неаполь, Италия и Польша очутились среди России! Люди,

которых колыбель освещалась заревом Везувия, которые читали великую судьбу

Рима на древних его развалинах, и, наконец, более сродственные нам люди с

берегов Вислы, Варты и Немана шли, тянулись по нашей столбовшй дороге в

Москву, ночевали в наших русских избах, грелись нашими объемистыми русскими

печами, из которых так искусно и проворно умели делать камины для

Наполеона, превращая избу, часто курную, в кабинет императорский, наскоро

прибранный. И в этом кабинете, у этого скородельного камина (особливо в

эпоху возвратного пути из Москвы) сиживал он, предводитель народов, с видом

спокойным, но с челом поникшим, упершись концами ног в исптд камина, в

шубе, покрытой зеленым бархатом, подбитой соболем. Так сиживал он перед

красным огнем из берпзовых и смольчатых русских дров, этот незваный гость,

скрестя руки на грудь, без дела, но не без дум! Стальные рощи штыков

вырастали около места его постоя, рати облегали бивак императорский, и рати

мыслей громоздились в голове его! Было время, когда князь Экмюльский

помещался в селе Покровском: какое стечение имен Экмюля с Покровским! -

Всеобщее перемещение мест, сближение отдаленностей не показывало ли

какого-то смешения языков, какого-то особенного времени.

Солдаты наши желали, просили боя! Подходя к Смоленску, они кричали: «Мы видим бороды наших отцов! пора драться!» Узнав о счастливом соединении всех корпусов, они объяснялись по-своему: вытягивая руку и разгибая ладонь с разделенными пальцами, «прежде мы были так! (т. е. корпуса в армии, как пальцы на руке, были разделены) теперь мы, - говорили они, сжимая пальцы и свертывая ладонь в кулак, - вот так! так пора же (замахиваясь дюжим кулаком), так пора же дать французу раза: вот этак!» - Это сравнение разных эпох нашей армии с распростертою рукою и свернутым кулаком было очень по-русски, по крайней мере очень по-солдатски и весьма у места.

Мудрая воздержность Барклая-де-Толли не могла быть оценена в то время. Его война отступательная была, собственно, - война завлекательная. Но общий голос армии требовал иного. Этот голос, мужественный, громкий, встретился с другим, еще более громким, более возвышенным, с голосом России. Народ видел наши войска, стройные, могучие, видел вооружение огромнле, государя твердого, готового всем жертвовать за целость, за честь своей империи, видел все это - и втайне чувствовал, что (хотя было все) недоставало еще кого-то - недоставало полководца русского. Зато переезд Кутузова из С.-Петербурга к армии походил на какое-то торжественное шествие. Предания того времени передают нам великую пиитическую повесть о беспредельном сочувствии, пробужденном в народе высочайшим назначением Михаила Ларионовича в звание главноначальствующего армии. Жители городов, оставляя все дела расчета и торга, выхолили на большую дорогу, где мчалась безостановочно почтовая карета, которой все малейшие приметы заранее известны были всякому. Почетнейшие граждане выносили хлеб-соль; духовенство напутствовало предводителя армий молитвами; окольные монастыри высылали к нему на дорогу иноков с иконами и благословениями от святых угодников; а народ, не находя другого средства к выражению своих простых душевных порывов, прибегал к старому, радушному обычаю - отпрягал лошадей и вез карету на себе. Жители деревень, оставляя сельские работы (ибо это была пора косы и серпа), сторожили так же под дорогою, чтобы взглянуть, поклониться и в избытке усердия поцеловать горячий след, оставленный колесом путешественника. Самовидцы рассказывали мне, что матери издалека бежали с грудными младенцами, становились на колени и, между тем как старцы кланялись седыми головами в землю, они с безотчетным воплем подымали младенцкв своих вверх, как будто поручая их защите верховного воеводы! С такою огромною в него верою, окруженный славою прежних походов, прибыл Кутузов к армии. После этого нисколько не удивительно, что начетчики церковных книг и грамотеи, особливо в низшем слое народа, делали различные применения к обстоятельствам того времени, переводили буквы имени Наполеона в цифры и выводили заключения, утешительные для России. Иногда следствием их выкладок, довольно затейливых, бывали слова: «Солнце познает запад свой!» Это относили к народам нашествия и Наполеону; иногда делали толкования на слова: «В те дни восстанет князь Михаил и ополчится за людей своих! (на Гога и Магога) и проч.». Можете вообразть, какую народность, какую огромную нравственную силу давалг все это в то время новому главнокомандующему! Зато, как приехал (под Царево-Займище), тотчас обещал он сражение. Все ожило и жило этим великим обетом; и, наконец, 22 августа занята знаменитая позиция Бородинская. Мы опишем ее.

Наша боевая линия стала на правом берегу Колочи, лицом к Колоцкому монастырю, к стороне Смоленска; правым крылом к Москве-реке, которая в виде ленты извивается у подножия высот бородинских. Перед лицевою стороною (перед фронтом) линии, особенно перед фронтом центра и правым крылом, бежала речка Колоча в реку Москву, составляя с нею угол в полуверсте от высот бородинских. В Колочу впадают: речка Войня, ручьи - Стонец, Огник и другие безыменные. Все эти речки и ручьи имеют берега довольно высокие, и если прибавить к тому много рытвин, оврагов, по большей части лесистых, и разных весенних обрывов, промоин, то понятно будет, отчего позиция бородинская на подробном плане ее кажется бугристою, разрезанною, изрытою. Леса обложили края, частые кустарники и перелески шершавятся по всему лицевому протяжению, и две больших (старая и новая Московские) дороги перерезают позицию, как два обруча, по направлпнию от Смоленска к Москве. Дорога Смоленская была так же дорога во Францию, по которой пришла к нам вооруженная Европа, кап будто сдвинувшись с вековых оснований своих.

Сказав, что высоты правого русского фланга были лесистые, м ыдобавим, что они были и утесистые, а потому и составляли оборону прочную. Левое крыло наше также довольно щедро защищено природою, если принять в этом смысле общее протяжение высот бородинских, на которых простиралось оно, впоследствии загнутое до деревни Семеновской. Впереди этого (левого) крыла тянулись и перепутывались глубокие рвы и овраги, опушенные и закрытые частыми кустарриками. Сверх того позиция русская, как мы сказали, прикрыта была: Колочею, Войнею, Огником и ручьями Стонцем и Семеновским.

Искусство поспешило придать то, чего недодала природа для защиты линии. Густой лес на правом фланге, сходивший с вершин до подножия холмов к стороне реки Москвы, был осмотрен, занят, перегорожен засеками и по местам вооружен укреплениями. В этом лесе сделаны три флеши. На лесистое и утесистое местоположение правого фланга можно было опереться надежно. В центре отличался высокий кругляк, может быть, древний насыпно курган. Через него перегибается большая Смоленская (в Москву) дороаг. Это округленное возвышение носит название Горки и находится в деревне того же имени. На этом-то кругляке устроили батарею из пушек огромного калибра и заслонили ее еще другою, более скрытою, из 12 пушек, которую поставили в 200
Страница 1 из 20 Следующая страница