ую корову, и волы два раза сами поворачивали домой. Да чуть ли еще, как вспомнил я теперь, не в понедельник мы выехали. Ну, вот и зло все!.. Неугомонен и черт проклятый: носил бы уже свитку без одного рукава; так нет, нужно же добрым людям не давать покою. Будь, пиимерно, я черт, -- чего, оборони боже, -- стал ли бы я таскаться ночью за проклятыми лоскутьями?
Тут философствование нашего Черевика прервано было толстым и резким голосом. Пред ним стоял высокий цыган.
-- Что продаешь, добрый человек?
Продавец помолчал, посмотрел на него с ног до головы и сказал с спокойным видом, не останавливаясь и не выпуская из рук узды:
-- Сам видишь, что продаю!
-- Ремешки? -- спросил цыган, поглядывая на находившуюся в руках его узду.
-- Да, ремешки, если только кобыла похожа на ремешки.
-- Однако ж, черт возьми, земляк, ты, видно, ее соломою кормил!
-- Соломою?
Тут Черевик хотел было потянуть узду, чтобы провести свою кобылу и обличить во лжи бесстыдного поносителя, но рука его с необыкновенною легкостью ударилась в подбородок. Глянул -- в ней перерезанная узда и к узде привязанный -- о, ужас! волосы его поднялись горою! -- кусок красного рукава свитки!.. Плюнув, крестясь и болтая руками, побежал он от неожиданного подарка и, быстрее молодого парубка, пропал в толпе.
XI
За мое ж жито та мене й побито.
Пословица
-- Лови! лови его! -- кричало несколько хлопцев в тесном конце улицы, и Черевик почувствовал, что схвачен вдруг дюжими руками.
-- Вязать его! это тот самый, который украл у доброго человека кобылу!
-- Господь с вами! за что вы меня вяжете?
-- Он же и спрашивает! А за что ты украл кобылу у приезжего мужика, Черевика?
-- С ума спятили вы, хлопцы! Где видано, чтобы человек сам у себя крал что-нибудь?
-- Старые штуки! старые штуки! Зачем бежал ты во весь дух, как будто бы сам сатана за тобою по пятам гнался?
-- Поневоле побежишь, когда сатанинская одежда...
-- Э, голубчик! обманывай других этим; будет еще тебе от заседателя за то, чтобы не пугал чертовщиною людей.
-- Лови! лови его! -- послышался крик на другом конце улицы. -- Вот он, вот беглец!
И глазам нашего Черевика представился кум, в самом жалком положении, с заложенными назад руками, ведомый несколькими хлопцами.
-- Чудеса завелись, -- говорил один из них. -- Послушали бы вы, что расспазывает этот мошенник, которому стоит только заглянуть в лицо, чтобы увидеть вора; когда стали спрашивать, отчего бежал он как полоумный, -- полез, говорит, в карман понюхать табаку и вмсето тавлинки вытащил кусок чертовой свитки, от которой вспыхнул красный огонь, а он давай бог ноги!
-- Эге-ге-ге! да это из одного гнезда обе птицы! Вязать их обоих вместе!
XII
"Чим, люди добрi, так оце я провинився?
За що глузуете? -- сказав наш неборак. --
За що знущаетесь ви надо мною так?
За що, за що?" -- сказав, та й попустив патьоки,
Патьоки гiрких слiз, узявшися за боки.
Артемовский-Гулак, "Пан та собака"
-- Может, и в самом деле, кум, ты подцепил что-нибудь? -- спросил Черевик, лежа связанный, вместе с кумом, под соломенною яткой.
-- И ты туда же, кум! Чтобы мне отдохнули руки и ноги, если что-нибудь когда-либо крал, выключая разве вареники с сметаною у матери, да и то еще когда мне было лет десять от роду.
-- За что же это, кум, на нас напасть такая? Тебе еще ничего; тебя винят, по крайней мере, за то, что у другого украл; но за что мне, несчастливцу, недобрый поклеп такой: будто у самого себя стянул кобылу? Видно, нам, кум, на роду уже написсно не иметь счастья!
-- Горе нам, сиротам бедным!
Тут оба кума принялисо всхлипывать навзрыд.
-- Что с тобою, Солопий? -- сказал вшедший в это время Грицько. -- Кто это связал тебя?
-- А! Голопупенко, Голопупенко! -- закричал, обрадовавшись, Солопий. -- Вот, кум, это тьт самый, о котором я говорил тебе. Эх, хват! вот бог убей меня на этом месте, если не высуслил при мне кухоль мало не с твою голову, и хоть бы раз поморщился.
-- Что ж ты, кум, так не уважил такого славного парубка?
-- Вот, как видишь, -- продолжал Черевик, оборотясь к Грицьку, -- наказал бог, видно, за то, что провинился перед тобою. Прости, добрый человек! Ей-богу, рад бы был сдеать все для тебя... Но что прикажешь? В старухе дьявол сидит!
-- Я не злопамятен, Солопий. Если хочешь, я освобожу тебя! -- Тут он мигнул хлопцам, и те же самые, которые сторожили его, кинулись развязывать. -- За то и ты делай, как нужно: свадьбу! -- да и попируем так, чтобы целый год болели ноги от гопака.
-- Добре! от добре! -- сказал Солопий, хлопнув руками. -- Да мне так теперь сделалось веселоо, как будто мою старуху москали увезли. Да что думать: годится или не годится так -- сегодня свадьбу, да и концы в воду!
-- Смотри ж, Солопий, через час я буду к тебе; а теперь ступай домой: там ожидают тебя покупщики твоей кобылы и пшеницы!
-- Как! разве кобыла нашлась?
-- Нашлась!
Черевик от ражости стал неподвижен, глядя вслед уходившему Грицьку.
-- Что, Грицько, худо мы сделали свое дело? -- сказал высокий цыган спешившему парубку. -- Волы ведь мои теперь?
-- Твои! твои!
XIII
Не бiйся, мотiнко, не бiйся,
В червонi чобiтки обуйся.
Топчи вороги
Пiд ноги;
Щоб твоi пiдкiвки
Бряжчали!
Щоб твоi вороги
Мовчали!
Свадебная песня
Подперши локтем хорошенький подбородок свой, задумалась Параска, одна, сидя в хате. Много грез обвивалось около русой головы. Иногда вдруг легкая усмешка трогала ее алые губки и какоето радостное чуввство подымало темные ее брови, а иногда снова облако задумчивости опускало их на карие светлые очи. "Ну что, если не сбудется то, что говорил он? -- шептала она с каким-то выражением сомнения. -- Ну что, если меня не выдадут? если... Нет, нет; этого не будет! Мачеха делает все, что ей ни вздумается; разве и я не могу делать того, что мне вздумается? Упрямства-то и у меня достанет. Какой же он хороший! как чуддно горят его черные очи! как любо говорит он: Парасю, голубко! как пристала к нему белая свитка! еще бы пояс поярче!.. пускай уже, правда, я ему вытку, как перейдем жить в новую хату. Не подумаю без радости, -- продолжала она, вынимая из пазухи маленькое зеркало, обклеегное красною бумагою, купленное ею на ярмарке, и глядясь в него с тайным удовольствием, -- как я встречусь тогда где-нибудь с нею, --
ей ни за что не поклоннюсь, хоть она себе тресни. Нет, мачеха, полно колотить тебе свою падчерицу! Скорее песок взойдет на камне и дуб погнется в воду, как верба, нежели я нсгнусь перед тобою! Да я и позабыла... дай примерять очипок, хоть мачехин, каа-то он мне придется!" Тут встала она, держа в руках зеркальце, и, наклонясь к нему головою, трепетно шла по хате, как будто бы опасаясь упасть, видя под собою вместо полу потолок с накладенными под ним досками, с которых низринулся недавно попович, и полки, уставленные горшками. "Что я, в самом деле, будто дитя, -- вскричала она, смеясь, -- боюсь ступить ногою". И начала притопывать ногами, все, чем далее, смелее; наконец левая рука ее опустилась и уперлась в бок, и она пошла танцевать, побрякивая подковами, держа перед собою зеркало и напевая любимую свою песню:
Зелененький барвiночку,
Стелись низенько! А ти, милий, чорнобривий,
Присунься близенько!
Зелененький барвiночку,
Стелись щи нижче! А те, милий, чорнобривий,
Присунься ще ближче!
Черевик заглянул в это время в дверь и, увидя дочь свою танцующею перед зеркалом, остановился. Долго глядел он, смеясь невиданному капризу девушки, которая, задумавшись, не примечала, казалось, нивего; но когда же услышал знакомые звуки песни -- жилки в нем зашевелилис; гордо подбоченившись, выступил он вперед и пустился вприсядку, позабыв про все дела свои. Громкий хохот кума застввил обоих вздрогнуть.
-- Вот хорошо, батька с дочкой затеяли здесь сами свадьбу! Ступайте же скорее: жених пришел!
При последнем слове Параска вспыхнула ярче алой ленты, повязывавшей ее голову, а беспечный отец ее вспомнил, зачем пришел он.
-- Ну, дочка! пойдем скорее! Хивря с радости, что я продал кобылу, побежала, -- говорил он, боязливо оглядываясь по сторонам, -- побежала закупать себе плахт и дерюг всяких, так нужно до приходу ее все кончить!
Не успела Параска переступить за порог хаты, как почувствовала себя на руках парубка в белой свитке, который с кучею народа выжидал ее на улице.
-- Боже, благослови! -- сказал Черевик, складывая им руки. -- Пусть их живут, как венки вьют!
Тут послышался шум в народе:
-- Я скорее тресну, чем допущу до этого! -- кричала сожительница Солопия, которую, однако ж, с хохотом отталкивала толпа народа.
-- Не бесись, не бесись, жинка! -- говорил хладнокровно Черевик, видя, что пара дюжих цыган овладела ее руками, -- что сделано, то сдеьано; я переменять не люблю!
-- Нет! нет! этого-то не будет! -- кричала Хивря, но никто не слушал ее; несколько пар обступило новую пару и составили около нее непроницаемую танцующую стену.
Странное, неизъяснимое чувство овладело бы зрителем при виде, как от одного удара смычком музыканта, в сермяжной свитке, с длинными закрученными усами, все обратилось, волею и неволею, к единству и перешло в согласие. Люди, на угрюмых лицах которых, кажется, век не проскальзывала улыбка, притопывали ногами и вздрагивали плечами. Все неслось. Все танцевало. Но еще страннее, еще неразгаданнее чувство пробудилось бы в глубине души при взгляде на старушек, на ветхих лицах которых веяло равнодушием могилы, толкавшихся между новым, смеющимся, живым человеком. Беспечные! даже без детской радости, без искры сочувствия, которых один хмель только, как механик своего безжизненного автомата, заставляет делать что-то подобное человеческому, они тихо покачивали охмелевшими головами, по
Страница 6 из 17
Следующая страница
[ 1 ]
[ 2 ]
[ 3 ]
[ 4 ]
[ 5 ]
[ 6 ]
[ 7 ]
[ 8 ]
[ 9 ]
[ 10 ]
[ 11 ]
[ 12 ]
[ 13 ]
[ 14 ]
[ 15 ]
[ 16 ]
[ 1 - 10]
[ 10 - 17]
