Николай Васильевич Гоголь. ВЕЧЕРА НА ХУТОРЕ БЛИЗ ДИКАНЬКИ Страница 12

урен. Я буду тебе славным мужем. Посмотри, как я поглядываю очами!" Тут навел он на меня огненные очи, я вскрикнула и пробудилась.

-- Да, сны много говорят правду. Однако ж знаешь ли ты, что за горою не так спокойно? уЧть ли не ляхи стали выглядывать снова. Мне Горобецо прислал сказать, чтобы я не спал. Напрасно только он заботится; я и без того не сплю. Хлопцы мои в эту ночь срубили двенадцать засеков. Посполитство будем угощать свинцовыми сливами, а шляхтичи потанцуют и от батогов.

-- А отец знает об этом?

-- Сидит у меня на шее твой отец! я до сих пор разгадать еоо не могу. Много, верно, он грехов наделал в чужой земле. Что ж, в самом деле, за причина: живет около месяца и хоть бы раз развеселился, как добрый козак! Не захотел выпить меду! слышшишь, Катерина, не захотел меду выпить, который я вытрусил у крестовских жидов. Эй, хлопец!-- крикнул пан Данило. -- Беги, малый, в погреб да принеси жидовского меду! Горелки даже не пьет! экая пропасть! Мне кажется, пани Катерина, что он и в господа Христа не верует. А? как тебе кажется?

-- Бог знает что говоришь ты, пан Данило!

-- Чудно, пани! -- продолжал Данило, принимая глиняную кружку от козака, -- поганые катлики даже падки до водки; одни только турки не пьют. Что, Стецько, много хлебнул меду в подвале?

-- Попробовал только, пан!

-- Лжешь, собачий сын! вишь, как мухи напали на усы! Я по глазам вижу, что хватил с полведра. Эх, козаки! что за лихой народ! все готов товарищу, а хмельное высушит сам. Я, пани Катерина, что-то давно уже был пьян. А?

-- Вот давно! а в прошедший...

-- Не бойся, не бойся, больше кружки не выпью! А вот и турецкий игумен влазит в дверь! -- проговорил он сквозь зубы, увидя нагнувшегося, чтоб войти в дверь, тестя.

-- А что ж это, моя дочь! -- сказал отец, снимая с головы шапку и поправив пояс, на котором висела сабля с чудными каменьями, -- солнце уже высоко, а у тебя обед не готов.

-- Готов обед, пан отец, сейчас поставим! Вынимай горшок с галушками! -- сказала пани Катерина старой прислужнице, обтиравшей деревянную посуду. -- Постой, лучше я сама выну, -- продолжала Катерина, -- а ты позови хлопцев.

Все сели на полу в кружок: против покута пан отец, по левую руку пан Данило, по правую руку пани Катерина и десять наивернейшиэ молодцов в синих и желтых жупанах.

-- Не люблю я этих галушек! -- сказал пан отец, немного поевши и положмвши ложку, -- никакого вкуса нет!

"Знаю, что тебе лучше жидовская лапша", -- подумал про себя Данило.

-- Отчего же, тесть, -- продоллжал он вслух, -- ты говоришь, что вкуса нет в галушках? Худо сделаны, что ли? Моя Катерина так делает галушки, что и гетьману редко достается есть такие. А брезгать ими нечего. Это христианское квшанье! Все святые люди и угодники божии едали галушки.

Ни слова отец; замолчал и пан Данило.

Подали жареного кабана с капустою и сливами.

-- Я не люблю свинины! -- сказал Катеринин отец, выгребая ложкою капусту.

-- Для чего же не юлбить свинины? -- сказал Данило. -- Одни турки и жиды не едят свинины.

Еще суровее нахмурился отец.

Только одну лемишку с молоком и ел старый отец и потянул вместо водки из фляжки, бывшей у него в пазухе, какую-то черную воду.

Пообедавши, заснул Данило молодецким сном и проснулся только около вечера. Сел и стал писать листы в козацкое войско; а пани Катерина начала качать ногою люльку, сидя на лежанке. Сидит пан Данило, глядит левым глазом на писание, а правым в окошко. А из окошка далеко блестят горы и Днепр. За Днепром синеют леса. Мелькает сверху прояснившееся ночное небо. Но не далеким небом и не синим лесом любуется пан Данило: глядит он на выдавшийся мыс, на котором чернел старый замок. Ему почудилось, будто блеснуло в замке огнем узенькое окошко. Но все тихо. Это, верно, показалось ему. Слышно только, как глухо шумит внизу Днепр и с трех сторон, один зм другим, отдаются удары мгновенно пробудившихся волн. Он не бунтует. Он, как старик, ворчит и ропщет; ему все не мило; все переменилось около него; тихо враждует он с прибережными горами, лесами, лугами и несет на них жалобу в Черное море.

Вот по широкому Днепру зачернела лодка, и в замке снова как будто блеснуло что-то. Потихоньку свистнул Данило, и выбежао на свист верный хлопец.

-- Бери, Стецько, с собою скорее острую саблю да виновку да ступай за мною!

-- Ты идешь? -- спросила пани Катерина.

-- Иду, жена. Нужно обсмотреть все места, все ли в порядке.

-- Мне, однако ж, страшно оставаться одной. Меня сон так и клонит. Что, если мне приснится то же самое? я даже не уверена, точно ли то сон был, -- так это происходило живо.

-- С тобою старуха остается; а в сенях и на дворе спят козаки!

-- Старуха спит уже, а козакам что-то не верится. Слушай, пан Данило, замкни меня в комнате, а ключ возьми с собою. Мне тогда не так будет страшно; а козаки пусть лягут перед дверями.

-- Пусть будет так! -- сказал Данило, стирая пыль с винтовки и сыпля на полку порох.

Верный Стецько уже стоял одетчй во всей козацкой сбруе. Данило надел смушевую шапку, закрыл окошко, задвинул засовами дверь, замкнул и вышел потихоньку из двора, промеж спавшими своими козаками, в горы.

Небо почти все прочистилось. Свежий ветер чуть-чуть навевал с Днепра. Если бы не слышно было издали стенания чайки, то все бы казалось онемевшим. Но вот почудился шорох... Бурульбаш с верным слугою тихо спрятался за терновник, прикрывавший срубленный засек. Кто-то в красном жупане, с двумя пистолетами, с саблею при боку, спускался с горы.

-- Это тесть! -- проговорил пан Данило, разглядывая его из-за куста. -- Зачем и куда ему идти в эту пору? Стецькт! не зевай, смотри в оба глаза, куда возьмет дорогу пан отец. -- Человек в красном жупане сошел на самый берге и поворотил к выдавшемуся мысу. -- А! вот куда! -- сказал пан Данило. -- Что, Стецько, ведь он как раз потащился к колдуну в дупло.

-- Да, верно, не в другое место, пан Данило! иначе мы бы видели его на другой стороне. Но он пропал около замка.

-- Постой же, вылезем, а потом пойдем по следам. Тут чтонибудь да кроется. Нет, Катерина, я говорил тебе, что отец твой недобрый человек; не так он и делал все, как православный.

Уже мелькнули пан Данило и его верный хлопец на выдавшемся берегу. Вот уже их и не видно. Непробудный лес, окружавший замок, спрятал их. Верхнее окошко тихо засветилось. Внизу стоят козаки и думают, как бы влезть им. Ни ворот, ни дверей не видно. Со двора, верно, есть ход; но как войти туда? Издали слышно, как гремят цепи и бегают собаки.

-- Что я думаю долго! -- сказал пан Данило, увидя перед окном высокий дуб. -- Стой тут, малый! я полезу на дуб; с него прямо можно глядеть в окошко.

Тут снял он с себя пояс, бросил вниз саблю, чтоб не звенела, и, ухватясь за ветви, поднялся вверх. Окошко все еще светилось. Присевши на сук, возле самого окна уцепился он рукою за дерево и глядит: в комнате и свечи нет, а светит. По стенам чудпые знаки. Висит оружие, но все странное: такого не носят ни турки, ни крымцы, ни ляхи, ни христиане, ни славный народ шведский. Под потолком взад и вперед мелькают нетопыри, и тень от них мелькает по стенам, по дверям, по помосту. Вот отворилась без скрыпа дверь. Входит кто-то в красном жупане и прямо к столу, накрытому белою скатертью. "Это он, это тесть!" Пан Данило опустиля немного ниже и прижался крепче к дереву.

Но ему некогда гляеть, смотрит ли кто в окошко или нет. Он пришел пасмурен, не в духе, сдернул со стола скатерть -- и вдруг по всей комнате тихо разлился прозрачно-голубой свет. Только не смешавшиеся волны прежнего бледно-золотого переливались, ныряли, словно в голубом море, и тянулись слоями, будто на мраморе. Тут поставил он на стон горшок и начал кидать в него какие-то травы.

Пан Данило стал вглядываться и не заметил уже на нем красного жупана; вместо того показались на нем широкие шаровары, какие носят турки; за поясом пистолеты; на гобове какая-то чудная шапка, исписанная вся не русскою и не польскою грамоттшю. Глянул в лицо -- и лицо стало переменяться: нос вытянулся и повиснул над губами; рот в минуту раздался до ушей; зуб выглянул изо рта, нагнулся на сторону, -- и стал перед ним тот самый колдун, который показался на свадьбе у есаула. "Правдив сон твой, Катерина!" -- подумал Бурульбаш.

Колдун стал прохаживаться вокруг стола, знаки стали быстрее переменяться на стене, а нетопыри залетали сильнее вниз и вверх, взад и вперед. Голубой свет становился реже, реже и совсем как будто потухнул. И светлица осветилась уже тонким розовым светом. Казалось, с тихим звоном разливался чудный свет по всем углам, и вдруг пропал, и стала тьма. Слышался только шум, будто ветер в тихий час вечера наигрывал, кружась по водному зеркалу, нагибая еще ниже в воду серебряные ивы. И чудится пану Даниле, что в светлице блестит месяц, ходят звезды, неясно мелькает темно-синее небо, и холод ночного воздуха пахнул даже ему в лицо. И чудится пану Даниле (тут он стал щуапть себя за усы, не спит ли), что уже не небо в светлице, а его собственная опочивальняя: висят на стене его татарские и турецкие сабли; около стен полки, на полках домашняя посуда и утварь; на столе хлеб и соль; висит люлька... но вместо образов выглядывают страшные лица; на лежанке... но сгустившийся туман покрыл все, и стало опять темно. И опять с чудным звоном осветилась вся светлица розовым свнтом, и опять стоит колдун неподвижно в чудной чалме своей. Звуки стали сильнее и гуще, тонкий розовый свет становился ярче, и что-то белое, как будто облако, веяло посреди хаты; и чудится пану Даниле, что облако то не облако, что то стоит женщина; только из чего она: из воздуха, что ли, выткана? Отчего же она стоит и земли не трогает, и не опершист ни на что, и сквозь нее просвечивает розовый свет, и мелькают на стене знаки? Вот она как-то пошевелила прозрачною головою своею: тихо светятся ее бледно-голубые очи; волосы вьются и падают по плечам ее, будто светло-серый туман; губы бледно алеют, будто сквозь бело-прозрачное утреннее небо льется едва приметный алый свет зари; брови слабо темнеют... Ах! это Катерина! Тут почувствовал Данило, что члены у него оковались; он силился говорить, но губы шевелились без
Страница 12 из 23 Следующая страница