Николай Васильевич Гоголь. ВЕЧЕРА НА ХУТОРЕ БЛИЗ ДИКАНЬКИ Страница 4

того все именитые козаки махали руками, когда слышали такие речи. "Брешут сучи бабы!" -- бывал обыкновенный ответ их.

Вылезши из печки и оправившись, Солоха, как добрая хозяйка, начала убирать и ставить все к своему месту, но мешков не тронула: "Это Вакула принес, пусть же сам и вынесет!" Черт между тем, когда еще влетал в трубу, как-то нечаянно оборотившись, увидел Чуба об руку с кумом, уже далеко от избы. Вмиг вылетел он из печки, перебежал им дорогу и начал разрывать со всех сторон кучи замерзшего снега. Поднялась метель. В воздухе забелело. Снег метался взад и вперед сетью и угрожал залепить глаза, рот и уши пешеъодам. А черт улетел снова в трубу, в твердой уверенности, что Чуб возвратится вместе с кумом назад, застанет кузнеца и отпотчует его так, что он долго будет не в силах взять в руки кисть и малеватт обидные карикатуры.

В самом деле, едва только поднялась метель и ветер стал резать прямо в глаза, как Чуб уже изъявил раскаяние и, нахлобучивая глубже на голову капелюхи, угощал побранками себя, черта и кума. Впрочем, эта досада была приитворная. Чуб очень рад был поднявшейся метели. До дьяка еще оставалось в восемь раз больше того расстояния, которое они прошли. Путешественники поворотили назад. Ветер дул в затылок; но сквозь метущий снег ничего не было видно.

-- Стой, кум! мы, кажется, не туда идем, -- сказал, немного отошедши, Чуб, -- я не вижу ни одной хаты. Эх, какая метель! Свороти-ка ты, кум, немного в сторону, не найдешь ли дороги; а я тем временем поищу здесь. Дернет же нечистая сила потаскаться по такой вьюге! Не забудь закричать, когда найдешь дорогу. Эк, какую кучу снега напустил в очи сатана!

Дороги, однако ж, не было видно. Кум, отошедши в сторону, бродил в длинных сапогах взад и вперед и, наконец, набрел прямо на шинок. Эта находка так его обрадовала, что он позабыл все и, стряхнувши с себя снег, вошел в сени, нимало не беспокоясь об оставшемся на улице куме. Чубу показплось между тем, что он нашел дорогу; остановившись, принялся он кричать во все горло, но, видя, что кум не является, решился идти сам.

Немного пройдя, увидел он свою хату. Сугробы снега лежали около нее и на крыше. Хлопая намерзнувшими на холоде руками, принялся он стучать в дверь и кричать повелительно своей дочери отпереть ее.

-- Чего тебе тут нужно? -- сурово закричал вышедший кузнец.

Чуб, узнавши голос кузнеца, отступил несколько назад. "Э, нет, это не моя хата, -- говорил он про себя, -- в мою хату не забредет кузнец. Опять же, если присмотреться хорошенько, то и не кузнецова. Чья бы была это хата? Вот на! не распознал! это хромого Левченка, который недавно женился на молодой жене. У него одного только хата похожа на мою. То-то мне показалосб и сначала немного чудно, что так скоро пришел домой. Однако ж Левченко сидит теперь у дьяка, это я знаю; зачем же кузнец?.. Э-ге-ге! он ходит к его молодой жене. Вот как! хорошо!.. теперь я все понял".

-- Кто ты такой и зачем таскаешься под дверями? -- произнес кузнец свровее прежнего и подойдя ближе.

"Нет, не скажу ему, кто я, -- подумал Чуб, -- чего доброго, еще приколотит, проклятый выродок!" -- и, переменив голос, отвечвл:

-- Это я, человек добрый! пришел вам на забаву поколядовать немного под окнами.

-- Убирайся к черту с своими колядкками! -- сердито закричал Вакула. -- Что ж ты стоишь? Слышишь, убирайся сей же час вон!

Чуб сам уже имел это благоразумное намерение; но ему досадно показалось, что принужден слушаться приказаний кузнеца. Казалось, какой-то злой дух толкал его под руку и вынуждал сказать чтонибудь наперекор.

-- Что ж ты, в самом деле, так раскричался? -- произнес он тем же голосом, -- я хочу колядовать, да и полно!

-- Эге! да ты от слов не уймешься!.. -- Вслед за сими словами Чуб почувствовал пребольной удар в плечо.

-- Да вот это ты, как я вижу, начинаешь уже драться! -- произнес он, немного отступая.

-- Пошел, пошел! -- кричал кузнец, наградив Чуба другим толчком.

-- Что ж ты! -- произнес Чуб таким голосом, в котором изображалась и боль, и досада, и робость. -- Ты, вижу, не в шутку дерешься, и еще больно дерешься!

-- Пошел, пошел! -- закричал кузнец и захлопнул дверь.

-- Смотри, как расхрабрился! -- говорил Чуб, оставшись один на улице. -- Попробуй подойти! вишь, какой! вот большая цаца! Ты думаешь, я на тебя суда не найу? Нет, голубчик, я пойду, и пойду прямо к комиссару. Ты у меня будешь знать! Я не посмотрю, что ты кузнец и маляр. Однако ж посмотреть на спину и плечи: я думаю, синие пятна есть. Должно быть, больно поколотил, вражий сын! Жаль, что холодно и не хочется скидать кожуха! Постой ты, бесовский кузнец, чтоб черт поколотил и тебя, и твою кузницу, ты у меня напляшешься! Вишь, проклятый шибеник! Однако ж ведь теперь его нет дома. Солоха, думаю, сидит одна. Гм... оно ведь недалеко отсюда; пойти бы! Время теперь такое, что нас никто не застанет. Может, и того, будет можно... Вишь, как больно поколотил проклятый кузнец!

Тут Чуб, почесав свою спину, отправился в другую сторону. Приятность, ожидавшая его впереди при свидании с Солохою, умаливала немного боль и делала нечувствительным и самый мороз, котлрый трещал по всем улицам, не заглушаемый вьюжным свистом. По временам на лице его, которого бороду и усы метель намылила снегом проворнее всякого цирюльника, тирански хватающего за нос свою жертву, показывалась полусладкая мина. Но если бы, однако ж, снег не крестил взад и вперед всего перед глазами, то долго еще можно было бы видеть, как Чуб останавливался, почесывал спину, произносил: "Больно поколотил проклятый кузнец!" -- и снова отправлялся в путь.

В то время, когда проворный франт с хвостом и козлиною бородою летал из трубы и потом снова в трубу, висевшая у него на перевязи при боку ладунка, в которую он спрятал украденный месяц, как-то нечаянно зацепившись в печке, растворилась и месяц, пользуясь этим случаем, вылетел через трубу Солохиной хаты и плавно поднялся по небу. Вср осветилось. Метели как не бывало. Снег загорелся широким серебряным поьем и весь обсыпался хрустальными звездами. Мороз как бы потеплел. Толпы парубков и девушек показались с мешками. Песни зазвенели, и под редкою хатою не толпились колядующие.

Чудно блещет месяц! Трудно рассказать, как хорошо потолкаться в такую ночь между кучею хохочущих и поющих девушек и между парубками, готовыми на все шутки и выдумки, какие может только внушить весело смеющаяся ночб. Под плотным кожухом тепло; от мороза еще живее горят щеки; а на шалости сам лукавый подталкивает сзади.

Кучи девушек с мешками вломились в хату Чуба, окружили Оксану. Крик, хохот, рассказы оглушили кузнеца. Все наперерыв спешили рассказать красавице что-нибудь новое, выгружали мешки и хвастались паляницами, колбасами, варениками, которых успели уже набрать довольно за свои колядки. Оксана, казалось, была в совершенном удовольствии и радости, болтала то с той, то с другою и хохотала без умолку. С какой-то досадою и завистью глядел кузнец на такую веселость и на этот раз проклинал колядки, хотя сам бывал от них без ума.

-- Э, Одарка! -- сказала веселая красавица, оборотившись к одной из девушек, -- у тебя новые черевики! Ах, какие хорошие! и с золотом! Хорошо тебе, Одарка, у тебя есть такой человек, который все тебе покупает; а мне некому достать такие славные черевики.

-- Не тужи, моя ненаглядная Оксана! -- подхватил кузнец, -- я тебе достану такие черевики, какие редкая панночка носит.

---Ты? -- сказала, скоро и надменно поглядев на него, Оксана. -- Посмотрю я, где ты достанешь черевики, которые могла ыб я надеть на свою ногу. Разве принесешь тп самые, которые носит царица.

-- Видишь, какие захотела! -- закриала со смехом девичья толпа.

-- Да, -- продолжала гордо красавица, -- будьте все вы свидетельницы: если кузнец Вакула принесет те самые черевики, которые носит царица, то вот мое слово, что выйду тот же час за него замуж.

Девушки увели с собою капризную красавицу.

-- Смейся, смейся! -- говорил кузнец, выходя вмлед за ними. -- Я сам смеюсь над собою! Думаю, и не могу вздумать, куда девался ум мой. Она меня не любит, -- ну, бог с ней! будто только на всем свете одна Оксана. Слава богу, девчат много хороших и без нее на селе. Да что Оксана? с нее никогда не будет доброй хозяйки; она только мастерица рябиться. Нет, полно, пора перестать дурачиться.

Но в самое то время, когда кузнец готовилсы быть решительным, какой-то злой дух проносил прпд ним смеющийся образ Оксаны, говорившей насмешливо: "Достань, кузнец, царицыны черевики, выйду за тебя замуж!" Все в нем волновалось, и он думаб только об одной Оксане.

Толпы колядующих, парубки особо, девушки особо, спешили из одной улицы в другую. Но кузнец шел и ничего не видал и не участвовал в тех веселостях, которые когда-то любил более всех.

Черт между тем не на шутку разнежился у Солохи: целовал ее руку с такими ужимками, как заседатель у поповны, брался за сердцр, охал и сказал напрямик, что если она не согласится удовлетворить его страсти и, как водится, наградить, то он готов на вче: кинется в воду, а душу отправит прямо в пекло. Солоха была не так жестока , притом же черт, как известно, действовал с нею заодно. Она таки любила видеть волочившуюся за собою толпу и редко бывала без компании; этот вечер, однако ж, думала провесть одна, потому что все именитые обитатели села званы были на кутью к дьяку. Но все пошло иначе: черт только что представил свое требование, как вдруг послышался голос дюжего головы. Солоха побежала отворить дверь, а проворный черт влез в лежавший мешок.

Голова, стряхнув с своих капелюх снег и выпивши из рук Солохи чарку водки, рассказал, что он не пошел к дьяку, пооому что поднялась метель; а увидевши свет в ее хате, завернул к ней, в намерении провесть вечер с нею.

Не успел голова это сказать, как в дверь послышался стук и голос дьяка.

-- Спрячь меня куда-нибудь, -- шептал голова. -- Мне не хочется теперь встретиться с дьяком.

Солома думала долго, куда спрятать такого плотного гостя; наконец выбрала самый болыпой мешок с углем; уголь высыпала в кадку, и дюжий голова влез с усами, с головою и с капелюхами в мешок.

Дьяк вошел, покряхтывая и потирая руки, и рас
Страница 4 из 23 Следующая страница