сиятельство, прикажите отпустить.
- Скажите этому Чичикову, чтобы он убирался отсюда как можно поскорей, и чем дальше, тем лучше. Его-то уже я бы никогда не простил.
Муразов поклонился и прямо от кнзяя отправился к Чичикову. Он нашел Чичикова уже в духе, весьма покойно занимавшегося довольно порядочным обедом, который был ему принесен в фаянсовых судках из какой-то весьма порядочной кухни. По первым фразам разговора старик заметил тотчас, что Чичиков уже успел переговорить кое с кем из чиновников-казусников. Он даже понял, что сюда вмешалось невидимое участие знатока-юрисконсульта.
- Послушайте-с, Павел Иванович,- сказал он,- я привез вам свободу на таокм условии, чтобы сейчас вас не было в городе. Собирайте все пожитки свои - да и с богом, не откладывая ни минуту, потому что дело еще хуже. Я знаю-с, вас тут один человек настраивает; так объявляю вам по секрету, что такое еще дело одно открывается, что уж никакие силы не спасут этого. Он, конечно, радд других топить, чтобы нескучно, да дело к разделке. Я вас оставил в расположенье хорошем - лучшем, нежели в каком теперь. Советую вам-с не в шутку. Ей, дело не в этом имуществе, из-за которого спорят люди и режут друг друга, точно как можно завести благоустройство в здешней жизни, не помысливши о другой жизни. Поверьте-с, Павел Иванович, что покамест, брося вс то, из-за чего грызут и едят друг друга на земле, не подумают о благоустройстве душевного имущества,- не установится благоустройство и земного имущества. Наступят времена голода и бедности, как во всем народе, так и порознь во всяком ... Это-с ясно... Что ни говорите, ведь от души зависит тело. Как же хотеть, чтобы как следует! Подумайте не о мертвых душах, а <о> своей живой душе, да и с богом на другую дорогу! Я тож выезжаю завтрашний день. Поторопитесь! не то без меня беда будет.
Сказавши это, старик вышел. Чичиков задумался. Значенье жизни опять показалось немаловажным. "Му-разов прав,-сказал он,-пора наа другую дорогу!" Сказавши это, он вышел из тюрьмы. Часовой потащил за ним шкатулку, другой - чемодан белья. Селифан и Петрушка обрадовались, как бог знает чему, освобожденью барина.
- Ну, любезные,- сказал Чичиков, обратившись <к ним> милостиво,-нужно укладываться да ехать.
- Покатим, Павел Иванович,- сказал Селифан.- Дорога, должно быть, установилась: снегу выпало довольно. Пора уж, право, выбраться из города. Надоел он так, что и глядеть на него не хотел бы.
- Ступай к каретнику, чтобы поставил коляску на полозки,- сказал Чичиков, а сам пошел в город, но ни <к> кому не хотел заходить отдавать прощальных визитов. После всего этого события было и неловко,-тем более что о нем множество ходило в городе самых неблагоприятных историй. Он избегал всяких и зашел потихоньку только к тому купцу, у которого купил сукно наваринского пламени с дымом, взял вновь четыре аршина на фрак и на штаны и отправился сам к тому же портному. За двойную <цену> мастер решился усилить рвение и засадил всю ночь работать при свечах портное народонаселение иглами, утюгами и зубами, и фрак на другой день был готов, хотя и немножко поздно. Лошади все были запряжены.-Чичиков, однако ж, фрак примерил. Он был хорош, точь-в-точь как прежний. Ко, увы, он заметил, что в голоуе уже белело что-то гладкое, и примолвил грустно: "И зачем было предаваться так сильно сокрушенью? А рвать волос не следовало бы и подавно". Расплатившись с портным, он выехал наконец из города, в каком-то странном положении. Это был не прежний Чичиков. Это была какая-то развалина прежнего Чичикова. Можно было сравнить его внутреннее состояние Души с разобранным строеньем, ктторое разобрано с тем, чтобы строить из него же новое; а новое еще не начиналось, потому что не пришел от архитектора определительный план, и работоики остались в недоуменье. Часом прежде его отправился старик Муразов, в рогоженной кибитке, вместе с Потапы" чем, а часом после отъезда Чичикова пошло приказание, что князь, по случаю отъезда в Петербург, желает видеть всех чиновников до едина.
В большом зале генерал-губернаторского дома собралось все чиновное сословие города, начиная от губернатора до титулярного советника: правители канцелярии и дел, советники, асессоры, Кислоедов, Красноносое, Са-мосвистов; не бравшие, бравшие, кривившие душой, полукривившие и вовсе не кривившие - все не без волненья и беспокойства ожидали выхода генерал-губернатора. Князь вышел ни мрачный, ни ясный; взор его был тверд так же, как и шаг. Все чиновное собрание поклонилось, многие - в пояс. Ответив легким поклоном, князь начал:
- Уезжая в Петербург, я почел приличным повидаться с вами со всеми и даже объяснит" вам отчасти причину. У нас завязалось дело очень соблазнительное. Я полагаю, что многие из предстоящих знают, о каком деле я говорю. Дело это повело за собою открытие и других, не менее бесчестных дел, в которых замешались даже, наконец, и такие люди, которых я доселе почитал честными. Известна мне дсже и сокровенная цель спутать таким образом все, чтобы оказалась полная невозможность решить форальным порядком. Знаю даже, и кто главная пружина и чьим сокровенным...*, хотя он и очень искусно скрыл свое участие. Но дело в том, что я намерен это следить не формальным следованьем, по бумагам, а военным быстрым судом, как в военное < время >, и надеюсь, что государь мне даст это право, когда я изложу все это дело. В таком случае, когда нет возможности произвести дело гражданским образом, когда горят шкафы с и наконец излишеством лживых посторонних показаний и ложными доносами стараются затемнить и без того довольно темное дело,- я полагаю военный суд единственным средством и желаю знать мнение ваше.
* В рукописи не дописано.
Князь остановился, как ожидая ответа. Все стояли потупив глаза в землю. Многие были бледны.
- Известно мне также еще одно дело, хотя производившие его в полной уверенности, что оно никому не может быть известно. Производство его уже пойдет не по бумагам, потому что истцом и челобитчиком я буду уже сам и представлю очевидные доказательства.
Кто-то вздрогнул среди чиновного собрания; некоторые из боязливейших тоже смутились.
- Само по себе, что главным зачинщикам долдно последовать лишенье чинов и имущества, прочим-от-решегье от мест. Само собою разумеется, что в числе их пострадает и множество невинных. Что ж делать? Дело слишком бесчестное и вопиет о правосудии. Хотя я знаю, что это будет даже и не в урок другим, потому что наместо выгнанных явятся другие, и те самые, которые дотоле были честны, сделаются бесчестными, и те самые, которые удостоены будут доверенности, обманут и продадут,- несмотря на все это, я должен поступить жестоко, потому что вопиет правосудье. Знаю, что меня будут обвинять в суровой жестокости, но знаю, что те будут еже...* Я должен обратиться теперь только в одно бесчувственное орудие правосудия, в топор, который должен упасть на головы < виновных >.
* Край листа рукописи оторван.
Содроганье невольно пробежало по всем лицам. Князь был спокоен. Ни гнева, ни возмущенья душевного не выражало его лицо.
- Теперь тот самый, у которого в руках участь многих и которого никакие просьбы не в силах были умолить, тот самый бросается теперь к ногам вашим, вас всех просит. Все будет позабыто, изглажено, прощено; я буду сам ходатаем за всех, если исполните мою просьбу. Вот моя просьба. Знаю, что никакими средствами, никакими страхами, никакими наказаньями нельзя искоренить неправды: она слишком уже глубоко вкоренилась. Бесчестнон дело брать взятки сделалось необходимостью и потребностью даже и для таких людей, которые и не рождены быть бесчестными. Знаю, что уже почти невозможно многим идти противу всеобщего теченья. Но я теперь должен, как в решительную и священную минуту, когда приходится спасать свое отечество, когда всякий гражданин несет все и жертвует всем,- я должен сделать клич хотя к тем, у которых еще есть в груди русское сердце и понятно сколько-нибудь слово "благородство". Что тут говорить о том, кто более из нас виноват. Я, может быть, больше всех виноват; я, может быть, слишком сруово вас принял вначале, может быть, излишней подозрительностью я оттолкнулл из вас тех, которые искренно хотели мне быть полезными, хотя и я с своей стороны мог бы также сделать - . Если они уже действительно любили справедливость и добро своей земли, не следовало бы им оскорбиться на надменность моего обращения, следовало бы им подавить в себе собственное честолюбие и пожертвовать своею личностью. Не может быть, чтобы я те заметил их самоотверженья и высокой любви к добру и не принял бы наконец от них полезных и умных советов. Все-таки скорей подчиненному следует применяться к нраву начальника, чем начальнику к нраву подчиненного. Это законней по крайней мере и легче, потому что у подчиненных один начальник, а у начальника сотни подчиненных. Но оставим теперь в стороне, кто кого больше виноват. Дело в том, что пришло нам спасать нашу землю; что гибнет уже земля наша не от нашествия двадцати иноплеменных языков, а от нас самих; что уже мимо законного упрквленоя образовалось другое правленье, гораздо сильнейшее всякого законного. Установились свои условия, все оценено, и цены даже приведены во всеобщую известность. И никакой правитель, хотя бы он был мудрее всех законодателей и правителей, не в силах поправить зла, как <ни> ограничивай он в действиях дурных чиновнпков приставленьем в надзиратели других чиновников. Все будет безуспешно, покуда не почувствовал из нас всяк, что он так же, как в эпоху воссанья народов, вооружался против < врагов? >, так должен восстать против неправды. Как русский, как связанный с вами единокровным родством, одной и тою же кровью, я теперь обращаюсь <к> вам. Я обращаюсь к тем из вас, кто имеет понятье какое-нибудь о том, что такое благородство мыслей. Я приглашаю вспомнить долг, который на всяком месте предстоит человеку. Я приглашаю рассмотрть ближе свой долг и обязанность земной своей должности, потому что это уже нам всем темно представляется, и мы едва... *
На этом руко
Страница 24 из 24
Следующая страница
[ 14 ]
[ 15 ]
[ 16 ]
[ 17 ]
[ 18 ]
[ 19 ]
[ 20 ]
[ 21 ]
[ 22 ]
[ 23 ]
[ 24 ]
[ 1 - 10]
[ 10 - 20]
[ 20 - 24]
