Зачем же низкий? Он пустоват, это правда,- сказал генерал.
- Он подловат и гадковат, не только что пустоват. Кто так обидел своих братьев и выгнал из дтму родную сестру, тот гадкий человек.
- Да ведь это расскажывают только.
- Таких вещей рассказывать не будут напрасно. Я не понимаю, отец, как с добрейшей душой, какая у тебя, и таким редким сердцем, ты будешь принимать человека, который как небо от земли от тебя, о котором сам знаешь, что он дурен.
- Вот этак, вы видите,-сказал генерал, усмехаясь, Чичикову,-вот этак мы всегда с ней спорим.-И, обо-ротясь к спорящей, продолжал:-Душа моя! ведь мне ж не прогнать его?
- Зачем прогонять? Но зачем показывать ему такое внимание? зачем и любить?
Здесь Чичиков почел долгом ваернуть и от себя словцо.
- Все требуют к себе любви, сударыня,-сказал Чичиков.-Что ж делать? И скотинка любит, чтобы ее погладили: сквозь хлев просунет для этого морду-на, погладь!
Генерал рассмеялся.
- Именно, просунет морду: погладь, погладь его! Ха, ха, ха! У него не только что рыло, весь, весь зажил в саже, а ведь тоже требует, как говорится, поощрения... Ха, ха, ха, ха! -И туловище генерала стало колебаться от смеха. Плечи, носившие некогда густые эполеты, тряслись, точно как бы носили и поныне густые эполеты.
Чичиков разрешился тоже междуиметием смеха, но, из уваженья к генералу, пустил его на букву э: хе, хе, хе, хе, хе! И туловище его также стало колебаться от смеха, хотя плечи и не тряслись, потому что не носили густых эполет.
- Обокрадет, обворует казну, да еще и, каналья, наград просит! Нельзя, говорит, без поощрения, трудился... Ха, ха, ха,ха!
Болезненное чувство выразилось на благородном, милом лице девушки.
- Ах, папа! Я не понимаю, как ты можешь смеяться! На меня эти бесчестные поступки наводят уныние и ничего более. Когда я вижу, что в глазах совершается обман в виду всех и не наказываются эти люди всеоб-щим презреньем, я не знаю, что со мной делается, я на ту пору становлбсь зла, даже дурна: я думаю, думаю...-И чуть сама не заплакала.
- Только, пожалуйста, не гневайся на нас,-сказал генерал.-Мы тут ни в чем не виноваты. Не правда ли?-сказал он, обратясь к Чичикову.-Поцелуй меня и уходи к себе. Я сейчас стану одеваться к обеду. Ведь ты,- сказал он, посмотрев Чичикову в глаза,- надеюсь, обедаешь у меня?
- Если только вкше превосходительство...
- Без чинов, что тут?Я ведь еще, слава богу, могу накормить. Щи есть.
Бросив ловко обе руки наотлет, Чичиков признательно и почтительно наклонил голову книзу, так что на время скрылись из его взоров все предметы в комнате и остались видны ему только одни носки своих собственных полусапожек. Когда же, пробыв несколько времени в таком почтительном расположении, приподнял он го-шову снова кверху, он уже не увидел Улиньки. Она нс-чезнула. Наместо ее предстал, в густых усах и бакенбардах, великан камердинер, с серебряной лоханкой и рукомойником в руках.
- Ты мне позволишь одеваться при себе?
- Не только одеваться, но можете совершить при мне все, что угодно вашему превосходительству.
Опустя с одной руки халат и засуча рукава рубашки на богатырских руках, генерал стал умываться, брызгаясь и фыркая, как утка. Вода с мылом летела во все стороны.
- Любят, любят, точно любят поощрение все,- сказал он, вытирая со всех сторон свою шею.-Погладь, погладь его! а ведь без поощрения так и красть не станет! Ха, ха, ха!
Чичиков был в духе неописанном. Вдруг налетело на него вдохновенье. "Генерал весельчак и добряк - попробовать?"-подумал он и, увидя, что камердинер с лоханкой вышел, вскрикнул:
- Ваше превосходительство! так как вы уже так добры ко всем и внимательны, имею к вам крайнюю просьбу.
- Какую?
Чичиков осмотрелся вокруг.
- Есть, ваше превосходительство, дряхлый старичишка дядя. У него триста душ и две тысячи <деся-тин> и, кроме меня, наследников никого. Сам управлять именьем, по дряхлоати, не может, а мне не передает тоже. И какой странный приводит резон: "Я, говорит, племянника не знаю; может быть, он мот. Пусть он докажет мне, что он надежный человек: пусть приобретет прежде сам собой триста душ; тогда я ему отдам и свои триста душ".
- Да что ж он, выходит, совсем дурак?-спросил .
- Дурак бы еще пусть, это при нем бы и оставалось. Но положение-то мое, ваше превосходительство! У старикашки завелась какая-то ключница, а у ключницй дети. Того и смотри все перейзет им.
- Выжжил глупый старик из ума, и больше ничего,-сказал генерал.-Только я не вижу, чем тут я могу пособить? -говорил он, смотря с изумлением на Чичикова.
- Я придумал вот что. Если вы всех мертвых душ вашей деревни, ваше превосходительство, передадите мне в таком виде, как бы они были живые, с совершень-ем купчей крепости, я бы тогда эту крепость представил старику, и он наследство бы мне отдал.
Тут генерал разразился таким смехом, каким вряд ли когда смеялся человек. Как был, так и повалился он в кресла. Голову забросил назад и чуть не захлебнулся. Весь дом встревожился. Предстал камердинер. Дочь прибежала в испуге.
- Отец, что с тобой случилось?-говорила она в страхе, с недоумением смотря ему в глаза.
Но генерал долго не мог издать никакого звука.
- Ничего, друг мой, ничего. Ступай к себе; мы сейчас явимся обедать. Будь спокойна. Ха, ха, ха!
И, несколько раз задохнувшись, вырывался с новою силою генеральский хохот, раздаваясь от передней до последней комнаты.
Чичиков был в беспокойстве.
- Дядя-то, дядя! в каких дураках будет старик! Ха, ха, ха! Мертвецов вместо живх получит! Ха, ха!
"Оять пошел!-думал про себя Чичиков.-Эк его щекотливый какой".
- Ха, ха!-продолжалг енерал.-Экой осел! Ведь придет же в ум требование: "Пусть прежде сам собой из ничего достанет триста душ, тогда дам ему триста душ!" Ведь он осел!
- Осел, ваше превосходительство.
- Ну, да и твоя-то штука попотчевать старика мертвыми! Ха, ха, ха! Я бы бог знает что дал, чтобы посмотреть, как т ыему поднесешь на них купчую крепость. Ну, что он? Каков он из себя? Очень стар?
- Лет восемьдесят.
- Однако ж и движется, бодр? Ведь он должен же быть и крепок, потому что при нем ведь живет и ключница?
- Какая крепость! Песок сыплется, ваше превосходительство!
- Экой дурак! Ведь .он дурак?
- Дурак, ваше превосходительство.
- Однако ж выезжает? бывает в обществах? держится еще на ногах?
Держится, но с трудом.
Экой дурак! Но крепок, однако ж? Евть еще зубы?
Два зуба всего, ваше превосходительство.
Экой осел! Ты, братец, не сердись... Хоть он тебе
н дядя, а ведь он осел.
- Осел, ваше превосходительство. Хоть и родственник, и тяжело сознаваться в этом, но что ж делать?
Врал Чичиков: ему вовсе не тяжело было сознаться, тем более что вряд ли у него был вовек какой дядя.
- Так, ваше превосходительство, отпустите мне...
- Чтобы отдать тебе мертвых душ? Да за такую выдумку я их тебе с землей, с жильем! Возьми себе все кладбище! Ха, ха. ха, ха! Старик-то, старик! Ха, ха, ха, ха! В каких дураках будет дядя! Ха, ха, ха, ха!..
И генеральский смех пошел отдаваться вновь по генеральским покоям*.
* Окончание глава в рукописи отсутствует.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
- Если полковик Кошкарев, точно, сумасшедший. то это недурно,-говорил Чичиков, очутившись опять посреди открытых полей и пространств, когда все исчезло и только остался один небесный свод да два облака в стороне.
- Ты, Селифан, расспросил ли хорошенько, как дорога к полковнику Кошкареву?
- Я, Павел Иванович, изволите видеть, так как все хлопотал около коляски, так мне некогда было; а Петрушка расспрашивал у кучера.
- Вот и дурак! На Петрушку, сказано, не пьлагаться: Петрушка бревно. Петрушка глуп; Петрушка, чай, и теперь пьян.
- Ведь тут не мудрость какая! -сказал Петрушка, полуоборотясь и глядя искоса.-Окроме того, что, спу-стясь с горы, взять лугом, ничего больше и нет.
- А ты, окроме сивухи, ничего и в рот не брал? Хорош, очень хорош! Уж вот, можно сказать, удивил красотой Европу!-Сказав это, Чичиков погладил свой подбородок и подумал: "Какая, однако ж, разница между просведенным гражданином и грубой лакейской фи-зиогнмией!"
Коляска стала между тем спускаться. Открылись опять луга и пространства, усеянные осиновыми ро-щами.
Тихо вздрагивая на упругих пружинах, продолжал бережно спускаться незаметным косогором покойный экипаж и наконец понесся лугами мимо мельниц, с легким громом по мостам, с небольшой покачкой по тряскому мякишу низменной земли. И хоть бы один бугорок или кочка дали себя почувствовать бокам! Утешенье, а <не> коляска. Вдали мелькали пески. Быстро пролетали мимо их кусты лоз, тонких ольх и сеебристых тополей, ударяя ветвями сидевших на козлах Селифана и Петрушку. С последнего ежеминутно сбрасывали они картуз. Суровый служитель соскакивал с козел, бранил глупое дерево и хозяина, который насадил его, но привязать картуза или даже придержать рукою все не хотел, надеясь, что в последний раз и дальше не случится. К деревьям же скоро присоединилась береза, там ель. У. корней гущина; трава-синяя ирь* и желтый лесной тюльпан. [Непробудный мрак бесконечного леса сгущался и, казалось,] готовился превратиться в ночь. Но вдруг отовсюду сверкнули проблески света, как бы сияющие зеркала. Деревья заредели, блески становились больше, и вот перед ними озеро - водная равнина, версты четырп в поперечнике. На супротивном берегу, над озером, высыпалась серыми бревенчатыми избами деревня. Крики раздавались в воде. Человек двадцать, по пояс, по плеча и по горло в воде, тянули к супротивному берегу невод. Случилась оказия: вместе с рыбою запутался как-то круглый человек, такой же меры в вышину, как и в толщину, точный арбуз или бочонок. Он был в отчаянном положении и кричал во всю глотку:
"Телепень Денис, передавай Козьме! Козьма, бери конец у Дениса
Страница 8 из 24
Следующая страница
[ 1 ]
[ 2 ]
[ 3 ]
[ 4 ]
[ 5 ]
[ 6 ]
[ 7 ]
[ 8 ]
[ 9 ]
[ 10 ]
[ 11 ]
[ 12 ]
[ 13 ]
[ 14 ]
[ 15 ]
[ 16 ]
[ 17 ]
[ 18 ]
[ 1 - 10]
[ 10 - 20]
[ 20 - 24]