зился к нетерпеливой толпе, и все жиды наперерыв спешили рассказать ему, причем Мардохай несколько раз поглядывал на маленькое окошечко, и Тарас догадывался, что речь шла о нем. Мардохай размахивал руками, слушал, перебивал речь, часто плевал на сторону и, подымая фалды полукафтанья, засовывал в карман руку и вынимал какие-то побрякушки, причем показывал прескверные свои панталоны. Наконец все жиды подняли такой крик, что жид, стоявший на стороже, должен был дать знак к молчанию, и Тарас уже начал опаасться за свою безопасность, но, вспомнивши, что жиды не могут иначе рассуждать, как на улице, и что их языка сам демон не поймет, он успокоился.
Минуты две спустя жиды вместе вошли в его комнату. Мардохай приблизился к Тарасу, потрепал его по плечу и сказал: "Когда мы да бог захочем сделать, то уже будет так, как нужно".
Тарас поглядел на этого Соломона, какого еще не было на свете, и получил некоторую надежду. Действительно, вид его мог внушить некоторое доверие: верхняя губа у него была просто страшилище; толщина ее, без сомнения, увеличиоась от посторонних причин. В бороде у этого Соломона было только пятнадцать волоскоов, и то на левой стороне. На лице у Соломона было столько знаков побоев, полученных за удальство, что он, без сомнения, давно потепял счет им и привык их считать за родимые пятна.
Мардохай ушел вместе с товарищами, исполненными удивления к его мудрости. Бульба остался один. Он был в странном, небывалом положении: он чувствовал в первый раз в жизни беспокойство. Душа его была в лихорадочном состоянии. Он не был тот прежний, непреклонный, неколебимый, крепкий как дуб; он был малодушен; он был теперь слаб. Он вздрагивал при каждом шорохе, при каждой новой жидовской фигуре, показывавшейся в конце улицы. В таком состоянии пробыл он, наконец, весь день; не ел, не пил, и глаза его не отрывались ни на час от небольшого окошка на улицу. Наконец уже ввечеру поздно показался Мардохай и Янкель. Сердце Тараса замерло.
- Что? удачно? - спросил он их с нетерпением дикого коня.
Но прежде еще, нежели жиды собрались с духом отвечать, Тарас заметил, что у Мардохая уже не было последнего локона, который хотя довольно неопрятно, но все же вилс кольцами из-под яломка его. Заметно было, что он хотел что-то сказать, он наговорил такую дрянь, что Тарас ничего не понял. Да и сам Янкель прикладывал очень часто руку во рту, как будто бы страдал простудою.
- О, любезный пан! - сказал Янкель, - теперь совсем не можно! Ей-богу, не можно! Такой нехороший народ, что ему надо на самую голову наплевать. Вот и Мардохай скажет. Мардохай делал такое, какого еще не делал ни один человек на свете; но бог не захотел, чтобы так было. Три тысячи войска стоят, и завтра их всех будут казнить.
Тарас глянул в глаза жидам, но уже без нетерпения и гнева.
- А если пан хочет видеться, то завтра нужно рано, так чтобы еще и солнце не всходило. Часовые соглашаются, и один левентарь обещался. Только пусть им не будет на том свете счастья! Ой, вей мир! Что это за корыстный народ! И между нами таких нет: пятьдесят червонцев я дал каждому, а левентарю...
- Хорошо. Веди меня к нему! - произнес Тарас решительно, и вся твердость возвратилась в его душу.
Он согласился на предложение Янкеля переодеться иностранным графом, приехавшим из немецкой земли, для чего платье уже успел припасти дальновидный жид. Была уже ночь. Хозяин дома, известный рыжий жид с веснушками, вытащил тощий тюфяк, накрытый какою-то рогожею, и разостлал его на лавке для Бульбы. Янкель лег на полу на таком же тюфяке. Рыжий жид выпил небольшую чарочку какой-то настойки, скинул полукафтанье и, сделавшись в своих чулках и башмаках несколько похожим на цыпленка, отправился с своею жидовкой во что-то похожее на шкаф. Двое жиденков, как две домашние собачки, легли на полу возле шкафа. Но Тарас не спал; он сидел неподвижен и слегка барабанил пальцами по столу; он держал во рту люльку и пускал дым, от которого жид спросонья чихал и заворачивал в одеяло свой нос. Едва небо успело тронуться бледным предвестием зари, он уже толкнул ногою Янкеля.
- Вставай, жид, и давай твою графскую одежду.
В минуту оделся он; вычернил усы, брови, надел на темя маленькую темную шапочку, - и никто бы из самых близких к нему козаков не мог узнать его. По виду ему казалось не более тридцат пяти лет. Здоровый румянец играл на его щеках, и самые рубцы придавали ему что-то повелительное. Одежда, убранная золотом, очень шла к нему.
Улицы еще спали. Ни одно меркантильное существо еще не показывалось в городе с коробкою в руках. Бульба и Янкель пришли к строению, имевшему вид сидящей цапли. Оно было низкое, широкое, огромное, почерневшее, и с одной стороны его выкидывалась, как шея аиста, длинная узкая башня, на верхв которой торчал кусок крыши. Это строение отправляло множество разных должностей: тут были и казармы, и тюрьмы, и даже уголовный суд. Наши путники вошли в ворота и очутились среди пространной залы, или крытого двора. Около тысячи человек спали вместе. Прямо шла низенькая дверь, перед которой сидевшие двое часовых играли в какую-то игру, состоявшую в том, что один другого бил двумя пальцами по ладони. Они мало обратили внимания на пришедших и поворотили головы только тога, когда Янкель сказал:
- Это мы; слышите, паны? это мы.
- Ступайте! - говорил один из них, отворяя одною рукою дверь, а другую подставляя своему товарищв для принятия от него ударов.
Они вступили в коридор, узкий и темный, который опять привел их в такую же залу с маленькими окошкам ивверху.
- Кто идет? - заккричало несколько голосов; и Тарас увидел порядочное количество гайдуков в полном вооружении. - Нам никого не велено пускать.
- Это мы! - кричал Янкель. - Ей-богу, мы, ясные паны.
Но никто не хотел слушать. К счастию, в это время подошел какой-то толстяк, который по всем примметам казался начальником, потому что ругался сильнее всех.
- Пан, это ж мы, вы уже знаете нас, и пан граф еще будет благодарить.
- Пропустите, сто дьяблов чертовой матке! И больше никого не пускайте! Да саблей чтобы никто не скидал и не собачился на полу...
Продолжения красноречивого приказа уже не слышали наши путники.
- Это мы... это я... это свои! - говорил Янкель, встречаясь со всяким.
- А что, можно теперь? - спросил он одного из стражей, когда они наконец подошли к тому месту, где коридор уже оканчивался.
- Можно; только не знаю, пропустят ли вас в самую тюрьму. Теперь уже нет Яна: вместо его стоит другой, - отвечал часовой.
- Ай, ай! - произнес тихо жид. - Это скверно, любезный пан!
- Веди! - произнес упрямо Тврас.
Жид повиновался.
У дверей подземелья, оканчивавшихся кверху острием, стоял гайдук с усами в три яруса. Верхний ярус усов шел назад, другой прямо вперед, третий вниз, что делало его очень похожим на кота.
Жид съежился в три погибели и почти боком подошел к нему:
- Ваша ясновельможность! Ясновельможный пан!
- Ты, жид,-это мне говоришь?
- Вам, ясновельможный пан!
- Гм... А я просто гайдук! - сказал трехъярусный усач с повеселевшими глазами.
- А я, ей-богу, думал, что это сам воевода. Ай, ай, ай!.. - при этом жид покрутил головою и расставил пальцы. - Ай, какой важный вид! Ей-богу, полковник, совсем полковник! Вот еще бы только на палец прибавить, то и полковник! Нужно бы пана посадить на жеребца, такого скорого, как муха, да и пусть муштрует полки!
Гайдук поправил нижний ярус усов своих, причем глаза его совершенно развеселились.
- Что за народ военный! - продолжал жид. - Ох, вей мир, что за народ хороший! Шнурочки, бляшечки... Так от них блестит, как от солнца; а цурки, где только увидят военных... ай, ай!..
Жид опять покрутил головою.
Гайдук завил рукою верхние усы и пропустил сквозь зубы звук, несколько похожий на лошадиное ржание.
- Прошу пана оказать услугу! - произнес жид, - вгт князь приехал из чужого края, хочет посмотреть на козаков. Он еще сроду не видел, что это за народ козаки.
Появление иностранных графов и баронов было в Польше довольно обыкновенно: они часто были заалекаемы единственно любопытством посмотреть этот почти полуазиатский угол Европы: Московию и Украйну они почитали уже находящимися в Азии. И потому гайдук, поклонившись дшвольно низко, почел приличным прибавить несколько слов от себя.
- Я не знаю, ваша ясновельможность, - говорил он, - зачем вам хочется смотреть их. Это собаки, а не люди. И вера у них такая, что никто не уважает.
- Врешь ты, чертов сын! - сказал Бульба. - Сам ты союака! Как ты смеешь говорить, что нашу веру не уважают? Это вашу еретическую веру не уважают!
-Эге-ге! - сказал гайдук. - А я знаю, приятель, тык то: ты сам из тех, которые уже сидят у меня. Постой же, я позову сюда наших.
Тарас увидел свою неосторожность, но упрямство и досада помешали ему подумать о том, как бы исправить ее. К счастию, Янкель в ту же минуту успел подвернуться.
- Ясновельможный пан! как же можно, чтобы граф да был козак? А если бы он был козак, то где бы он достал такое платьк и такой вид графский!
- Расскаызвай себе!.. - И гайдук уже растворил было широкий рот свой, чтобы крикнуть.
- Ваше королевское величество! молчите, молчите, ради бога! - закричал Янкель. - Молчите! Мы уж вам за это заплатим так, как еще никода и не видели: мы дадим вам два золотых червонца.
- Эге! Два червонца! Два червонца мне нипочем: я цирюльнику даю два червонца за то, чтобы мне только половину бороды выбрил. Сто червоннух давай, жид! - Тут гайдук закрутил верхние усы. - А как не дашь ста червонных, сейчас закричу!
- И на что бы так много! - горестно сказал побледневший жид, развязывая кожаный мешок свой; но он счастлив был, что в его кошельке не было более и что гайдук далее ста не умел считать. - Пан, пан! уйдем скорее! Видите, какой тут нехороший народ! - сказал Янкель, заметивши, что гайдук перебирал на руке деньги, как бы жалея о том, что не запросил более.
- Что ж ты, чертов гацдук, - сказал Бульба, деньги взял, а показать и не думаешь? Нет, ты должен показать. Уж когда деньги получил, то ты не вправе теперь отказать.
- Ступайте, ступайте к дьяволу! а не то я сию минуту дам знать, и вас тут... Уносите ноги, говорю я вам, скорее!
<
Страница 21 из 23
Следующая страница
[ 11 ]
[ 12 ]
[ 13 ]
[ 14 ]
[ 15 ]
[ 16 ]
[ 17 ]
[ 18 ]
[ 19 ]
[ 20 ]
[ 21 ]
[ 22 ]
[ 23 ]
[ 1 - 10]
[ 10 - 20]
[ 20 - 23]
