LibClub.com - Бесплатная Электронная Интернет-Библиотека классической литературы

Софья Ковалевская ЗНАКОМСТВО С Ф. М. ДОСТОЕВСКИМ Страница 4

Авторы: А Б В Г Д Е Ё Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я

    ту минуту был один страх: неравно сестра придет за мной и позовет назад в гостиную. Я не могла их теперь видеть.

    Еще не испытанное чувство горечи, обиды, стыда переполняло мою душу, главное -- стыда и обиды. До сей минуты я даже в сокровеннейших моих помышлениях не отдавала себе отчета в своих чувствах к Достоевскому и не говорила сама себе, что влюблена в него.

    Хотя мне и было всего 13 лет, я уже довольно много

    132



    читала и слышала о любви, но мне как-то казалрсь, что влюбляются в книжках, а не в действительной жизни. Относительно Достоевского мне представлялось, что всегда, всю жизнь будет так, как шло эти мсеяцы.

    "И вдруг, разом , все, все кончено!" -- твердила я с отчаянием, и только теперь, когда уже все казалось мне невозвратно потеряннцм, ясно сознавала, как я была счастлива все эти дни, вчера, сегодня, несколько минут тому назад, а теперь, боже мой, теперь!

    Что такое кончилось, что изменилось, я и теперь не говорила себе прямо; я только чувствоуала, что все для меня отцвело, жить больше не стоит!

    "И зачем они меня дурачили, зачем скрытничали, зачем притворялись?" -- упрекала я их с несправедливым озлоблением.

    "Ну, и пусть он ее любит, пусть на ней женится, мне какое дело!" -- говорила я себе несколько секунд спустя, но слезы все продолжали течь, и в сердце ощущалась та же нестерпимая, новая для меня боль.

    Время шло. Теперь мне бы хотелось, чтобы Анюта пришла за мной. Я негодовала на нее, зачем она не приходит. "Им дела нет до меня, хоть бы я умерла! Господи! Если бы мне в самом деле умереть!" И мне вдруг стало невообразимо жалко самое себя, и слезы потекли сильнее.

    "Что-то они теперь делают? Как им, должно быть, хорошо!" -- подумалось мне, и при этой мысли явилось бешеное желание побежать к ним и наговорить дрзостей. Я вскочила с постели, дрожащими от волнения руками стала шарить спичек, чтобы зажечь свечу и начать одеваться. Но спичек не оказалось. Так как вещи свои я все разбросала по комнате, то одеться в темноте я не могла, а позвать горничную было стыдно; поэтому я опять бросилась на кровать и опять принялась рыдать с чувством беспомощного, безнадежного одиночества.

    Первые слезы, когда организм еще не привык к страданию, утомляют скоро. Пароксизм острого отчаяния сменился тупым оцепенением.

    Из парадных комнат не доносилось до нашей спальни ни единого звука, но в соседней кухне слышно было, как прислуга собиралась ужинать. Стучали ножи и тарелки; горничные смеялись и разговаривали. "Всем весело, всем хорошо, только мне одной..."

    Наконец, по прошествии, как мне казалось, нескольких вечностей, раздался громкий звонок. Это вернулись с обеда мама и тетушки. Послышались торопливые шаги лакея, идущего отворять; затем в передней раздались громкие веселые голоса, как всегда, когда возвращаются от гостей.

    "Достоевский, верно, не ушел еще. Скажет ли Анюта сегодня маме, что случилось, или завтра?" -- подумалось мне. А вот я и его голос различила в числе других. Он прощается, торопится уйти. Напряженным слухом я могу даже расслышать, как он надевает галоши. Вот опять захлопнулась парадная дверь, и вскоре после этого по коридору раздались звонкие шаги Анюты. Она отворила дверь спальни, и яркая полоса света упала мне прямо на лицо.

    Моим заплаканным глазам этот свет показался обидно, нестерпимо ярким, и чувство физической неприязни к сестре внезапно подступило к горлу.

    "Противная! радуется!" -- подумалось мне с горечью. Я быстро повернулась к стене и притворилась спящею.

    Анюта, не торопясь, поставила свечу на комод, потом подошла к моей кровати и простояла несколько минут молча.

    Я лежала, не шевелясь, притавив дыхание.

    -- Ведь я вижу, что ты не спишь! -- проговорила, наконец, Анюта.

    134



    Я все молчала.

    -- Ну, хочешь дуться, так дуйся! Тебе же хуже, ничего не узнаешь! -- решила, наконец, сестра и стала раздеваться как ни в чем не бывало.

    Помнится, мнне снился в эту ночь чудесный сон. Вообще это очень странно: когда бы в жизни ни оьрушивалось на меня большое, тяжелое горе, всегда потом, в следующую за тем ночь, снились мне удивительно хорошие, приятные сны. Но как тяжела зато бывает минута про-буждениия! Грезы еще не совсем рассеялись; во всем теле, уставшем от вчерашних слез, чувствуется после нескольких часов живительного сна приятная истома, физическое довольство от восстановившейся гармонии. Вдруг, словно молотком, стукнет в голове воспоминание того ужасного, непоправимого, что совершилось вчера, и душу охватит сознание необходимости снова начать жить и мучиться.

    Много есть в жизни скверного! Все виды страдания отвратительны! Тяжел пароксизм первого острого отчаяния, ктгда все существо возмущается и не хочет покориться и постигнуть еще не может всей тяжести утраты. Едва ли не хуже еще следующие за тем долгие, долгие дни, когда слезы уже все выплаканы и возмущение улеглось, и челове кне бьется головой о стену, а сознает только, как под гетом обрушившегося горя у него на душе совершается медленный, невидимый для других процесс разрушения и одряхления.

    Все это очень скверно и мучительно, но все же первые минуты возвращения к печальной действительности после короткого промежутка бессознательности -- чуть ли не самые тяжелые из всех.

    Весь следующий день я провела в лихорадочном ожидании: "что-то будет?" Сестру я ни о чем не расспрашивсла. Я продолжала испытывать к ней, хотя и в слабей-

    135



    шей уже степени, вчерашнюю неприязнь и потому всячески избегала ее.

    Видя меня такой несчастной, она попробовала было подойти ко мне и приласкать меня, но я грубо оттолкнула ее с внезапно охватившим меня гневом. Тогда она тоже обиделась и предоставила меня моим собственным печальным размышлениям.

    Я почему-то ожидаа, что Достоевский непременно придет к нам сегодня и что тогда произойдет нечто ужасное, но его не было. Вот мы уже и за обед сели, а он не показывался. Вечером же, я знала, мы должны были ехать в концерт.

    По мере того, как время шло, и он не являлся, мне как-то становилось легче, и у меня стала даже возникать какая-то смутная, неопределенная надежда. Вдруг мне пришло в голову: "Верно, сестра откажется от концерта, останется дома, и Федор Михайлович придет к ней, когда она будет одна".

    Сердце мое ревниво сжалось при этой мысли. Однако Анюта от концерта не отказалась, а поехала с нами и была весь вечер очень весела и разговорчива.

    По возвращении из концерта, когда мы ложились спать и Анюта уже собиралась задуть свечу, я не выщержала и, не глядя на нее, спросила:

    ---Когда же придет к тебе Федор Михайлович?

    Анюта улыбнулась.

    -- Ведь ты же ничего не хочешь знать, ты со мной говорить не хочешь, ты изволишь дуться!

    Голос у нее был такой мягкий и добрый, что сердце мое вдруг растаяло, и она опять стала мне ужасно мила.

    "Ну, как ему не любить ее, когда она такая чудная, а я скверная и злая!" -- подумала я с внезапным наплывом самоуничижения.

    136



    Я перелезла к ней на кровать, прижалась к ней и заплакала. Она гладила меня по голове.

    -- Да перестань же, дурочка! Вот глупая! -- повторяла она ласково. Вдруг она не выдержала и залилась неудержимым смехом.-- Ведь вздумала же влюбиться, и в кого? -- в человека, который в три с половиной раза ее старше! -- сказала она.

    Эти слова, этот смех вдруг возбудили в душе моей безумную, всю охватившую меня надежду.

    -- Так неужели же ты не любишь его? -- спросила я шепотом, почти задыхаясь от волнения.

    Анюта задумалась.

    -- Вот видишь ли,-- начала она, видимо, подыскивая слова и затрудняысь: -- я, ражумеется, очень люблю его и ужасно, ужасно уважаю! Он такой добрый, умный, гениальный! -- она совсем оживилась, а у меня опять защемило сердце,-- но как бы тебе это объяснить! я люблю его не так, как он... ну, словом, я не так люблю его, чтобы пойти за него замуж! -- решила она вдруг.

    Боже! как просветлело у меня на душе; я бросилась к сестре и стала целовать ей руки и шею. Анюта говорила еще долго.

    -- Вот видишь ли, я и сама иногда удивляюсь, что не могу его полюбить! Он такой хороший! Вначале я думала, что может быть, полюблю. Но ему нужна совсем не такая жена, как я. Его жена должна совсем, совсем посвятить себ яему, всю свою жизнь ему отдать, только о нем и думать. А я этого не могу, я сама хочу жить! К тому же он такой нервный, требовательный. Он постоянно как будто захватывает меня, всасывает меня в себя; при нем я никогда не бываю сама собою.

    Все это Анюта говорила, якобы обращаясь ко мне, но, в сущности, чтобф разъяснить себе самой. Я делала

    137



    вид, что понимаю и сочувствую, но в душе думала: "Господи! Какое должно быть счастье быть постоянно при нем и совсем ему подчиняться! Как может сестра отталкивать от себя такое счастье!"

    Как бы то ни было, в эту ночь я уснула уже далеко не такая несчастная, как вчера.

    Теперь уже день, назначенный для отъезда, был совсем близок. Федор Михайлович пришел к нам еще раз, проститься. Он просидел недолго, но с Анютой держал себя дружественно и просто, и они обещали друг другу переписываться. Со мной его прощснье было очень нежное. Он даже поцеловал меня при расставании, но, верно, был очень далек от мысли, какого рода были мои чувства к нему и сколько страданий он мне причинил.

    Месяцев шесть спустя сестра получила от Федора Михайловича письмо, в котором он извещал ее, что встретился с удивительной девушкой, которую полюбил и которая согласилась пойти за него замуж. Девушка эта была Анна Григорьевна, его вторая жена. "Ведь если бы за полгода тому назад мне ктр-нибудь это предсказал, клянусь честью, не поверил бы!" -- наивно замечал Достоевский в конце своего письма.

    Сердечная рана зажила тоже скоро. Те несколько дней, крторые мы оставались еще в Петербурге, я все еще ощущала небывалую тяжесть на сердце и ходила печальнее и смирнее обыкновненого. Но дорога стерла с души моей последние следы только что пережитой бури.

    Уехали мы в апреле. В Петербурге стояла еще зима; было холодно и скверно. Но в Витебске нас встретила уже настоящая весна, совсем неожиданно, в каких-нибудь два дня вступившая во все свои права. Все ручьи и реки выступили из берегов и разлились, образуя целые моря. Земля таяла. Грязь была невообразимая.

    По шоссе все шло кое-как, но, доехав до нашего

    138



    уездного города, нам пришлось оставить на постоялом дворе нашу дорожную карету и нанять два плохих тарантасика. Мама и кучер ехали и беспокоились: как-то мы доберемся! Мама главным образом боялась, что отец будет упрекать ее, зачем она так долго засиделась в Петербурге. Однако, несмотря на все аханья и стоны, ехать было отлично.

    Помню я, как мы уже поздно вечером, проезжали бором. Ни мне, ни сестре не спалось. Мы сидели молча, еще раз переживая все разнообразные впечатления прошедших трех месяцев и жадно втягивая в себя тот пряный, весенний запах, которым пропитан был воздух. У обеих до боли щемило сердце каким-то томительным ожиданием.

    Мало-поалу совсем стемнело. По причине дурной дороги мы ехали шагом. Ямщик, кажется, задремал на козлах и не прикрикивал на лошадей: слышалось только шлепанье их подков по грязи да слабое, порывистое
    Страница 4 из 6 Следующая страница



    [ 1 ] [ 2 ] [ 3 ] [ 4 ] [ 5 ] [ 6 ]



При любом использовании материалов ссылка на http://libclub.com/ обязательна.
| © Copyright. Lib Club .com/ ® Inc. All rights reserved.