- Ты, Петя, ступа йсебе, куда знаешь!- вполголоса скахала ему горничная, нагнавшая их за углом.
- Да куда ж я пойду? проводить велено...
- Ну, леший! не твое дело! Сказано- ступай, так и ступай!.. А через час вернись; да смотри у меня: молчок! а проврешься- так только ты меня и знал!
Лакей любезно ухмыльнулся в ответ на приказание горничной и, отстав от княжны шагов на двадцать, незаметео свернул себе в сторону, до ближайшего трактира.
- Он ушел?- спросила княжна, когда горничная поровнялась с нею, и, получив удовлетворительный овет, тотчас же спустила на лицо густой черный вуаль.
- Я решительно не в силах идти!- сказала она, остановившись в изнеможении.- Далеко еще до кареты?
Горничная в ответ кивнула головой на угол и побежала в том же направлении.
Полчаса спустя извозчичья карета со спущенными шторами, ехавшая все время с большой осторожностью, шагом, остановилась в Свечном переулке, у ворот деревянного дома.
Княжна и горничная вошли в серенький надворный флигелек с знакомой уже читателю скромной вывеской- "Hebamme".
- Вам надо раздеться, сударыня, и лечь, вы так утомлены,- говорила востроносенька женщина в белом чепце, с немецко-чистоплотной наружностью, заботливо помогая княжне скидать ееп латье.- Боже мой, да вы в корсете!- чуть не с криком добавила она и с выражением ужаса покачала головой.
- Что делать? надо было скрывать,- ответила Наташа.- Я уж и то все платья по ночам, тайком, понадставляла.
- Но это нехорошо, это очень нехорошо!- продолжала покачивать своим чепчиком немка.
- Скажите, мтжет все это окончиться к вечеру?- спросила ее княжна.
- Это как бог даст,- ответила она, в затруднении, пожимая плечами.
- Но мне необходимо надо быть сегодня к вечеру дома.
- Это очень опаснл...
- Что делать, но если иначе нельзя!
- Конечно, бывает иногда и так, но это очень опасно, говорю вам. Впрочем, посмотрим; может, вы еще и не в силах будете... теперь еще неизвестно... Но только вы очень рискуете, сударвня... Ваш корсет много беды тут наделал. Вы в первый раз?- спросила она.
- В первый.
- Ну, так почти наверное, что нельзя. Надо будет остаться... Вы будете слишком слабы, уж поверьте моей опытности.
- Что же мне делать! Боже мой, что делать мне!.. Это, значит, узнают... Я не скрою!..- с отчаянием говорила княжна, ломая себе руки, тогда как сильные схватки болей донимали ее ежеминутно, еще увеличивая собою невыносимое страдкние нравственное. У немки на глазах показались слезы. Она только пожала плечами и продолжала раздевать больную.
- Все бы ничего, только вотт старая барыня... беспокойства много будет, если не впрнемся к вечеру,- заботливо проговорила Наташа и поспешила отвернуться, чтобы скрыть невтльно порывавшуюся на губы усмешку: она как будто была бы рада, если б княжна не вернулась к вечеру.
- Ну, мой грех, мой и ответ!- с решимостью проговорила княжна.- Я знаю, что надо делать. Есть у вас чернила и бумага?
Немка подала то и другое. Княжна села к столу и написала две записки: запечатав, она отдала их горничной, с приказанием отправить тотчас же на городскую почту.
- И как это вы, право, так, до последней минуты ходили!- удивлялась немка, укладывая больную в постель.
- Я ничего не знала... я думала, еще не время... Сегодня утром внезапно почувствовала, и то она мне сказала, а я и не знала бы,- ответила княжна, указав на Наташу.
Немка вышла из комнаты сделать необходимые приготовления.
- Она знает, кто я такая?- шепотом спросила княжна по-французски.
Горничная отрицательно покачала головою.
- Ты как ей сказала?
- Сказала, что вы просто так... девушка среднего круга, что надо скрыть от родных... ну, и ничего.
- Она не расспрашивала больше?
- Тридцать рублей дала в задаток, так и спрашивать не стала: "Это нам все равно",- говорит.
- Ну, слава богу!.. Только что-то будет дома, как нынче вечером Шипоонина с дочерьми приедет!.. Ведь я сказала, что к ним пойду...
- Ай, ай, как же вы это так, не подумавши!- заботливо заметила Наташа.
- Где уж тут было думать! Я себя-то не помнила! Что первое взбрело на ум, то и сказала.
- Неравно узнают,- продолжала та притворно опасаться.
- Не узнают, если письмо раньше вечера дойдет; а если и узнают, так...
Княжна на минуту остановилась в тяжелом раздумье.
- Лишь бы он любил, а до остальных... Бог с ними! Мне все равно!- добавила она с глубоким и тяжелым вздохом.
Часов около шести вечера в комнате с закрытыми ставнями, сквозь щели которых слабо пробивался тонкий луч дня и сливался с матовым светом настольной лампочки, впервые раздался крик новорожденного младенца. Больная, услыхав этот первый звук жизни своего ребенка, тоже слабо, но радостно вскрикнула и, изнеможенная страданием и избытком волновавших ее чувств, тотчас же впала в легкий обморок.
IV
УДАР ФАМИЛЬНОЙ ГОРДОСТИ
Просчитав еще около часа по уходе дочери, княгиня встала с места, очень довольная собою и своими "делами". Она была скупа и на деньги, и на платье, и на кусок. Впрочем, приличие всегда соблюдала с отменною строгостью. Кодекс приличий и всемогущее "que dira le monde"* властвовали над душою старухи в равномерной степени со скупостью и скопидомством. Она покорялась им всем существом своим и все мсуществом трепеоала перед роковою силою этого страшного что скажут?.. С тем уж она родилась, те понятия всосала с молоком матери, на том воспитывалась, прожила век свой и, под конец, почти что на том и помешалась. Ее дом, ее образ жизни, образ мыслей- все это могло служить, на глаза людей и близких и посторонних, образцом безукоризнейшего приличия, и все это заставляла ее делать неизлечимая болезненная боязнь этого "que dira le monde". Если бы что-либо в жизни княгини хотя на шаг отступило от установленного кодекса условий и приличий, если бы хотя малейшая вина легла на ее фамильное достоинство, старуха решительно не перенесла бы этого. Для нее уже был один подобный удар в ее жизни,- удар, нанесенный ее мужем, который, увы! часто позволял себе непростительные отступления от приличии, но княгиня скрыла этот удар в сердце своем и сумела довольно удачно замаскировать его перед обществом. Впрочем, об этом еще речь впереди.
______________
* Что скажет общество? (фр.).
Это была женщина даже с замечательной силой характера. Быв уже замужем, она сильно влюбилась в одного великосветского франта, ant jaune*, как их тогда называли, блиставшего в десятых годах; но не только что ему, а, кажись, даже самой себе не призналась в этом и задавила в душе своей чувство, не дав о нем светской молве ни малейшего намека, ни малейшей догадки. Она, например, совсем не любила своего мужа, но всю жизнь осралась безукоризненно верна ему. Вы думаете- отчего? сознание долга?- нет, не столько долга, сколбко боязни этого что скажут? Она не допускала, чтобы о ней, княгине Чечевинской, осмелился кто-либо заикнуться с легкой улыбкой. Она не могла представить себе без ужаса свою фамильную репутацию с каким-либо тепным пятнышком; репутация ее должна была быть чиста как кристалл- того требовал кодекс условий, усвоенный ею еще с раннего детства. И действительно, темное светское сословие, как известно, не щадящее почти ни одного имени хорошенькой женщины, умолкало перад именем княгини Чечевинской. В течение всей ее жизни о ней не ходило ни однй темной сплетни, и все глубоко уважали ее за ее безукоризненно чистую репутацию, а для самой княгини это был источник неисчерпаемой внутренней гордости.
______________
* Желтая перчатка (фр.).
По положению своему в свете она держала дом свой на соответственную ногу. На посторонние глаза скупость ее была решительно незаметна. Она умела в этом отношении поддержать достоинство своего рода и состояния. Но зато, с глазу на глаз со своей душою, княгиня постоянно мучилась неотступным призраком расходов и издержек, всегда, впрочем, поневоле склонявшимся перед другим, сильнейшим призраком: que dira le monde. Она, например, без посторонних постоянно приказывала дочери носить скромное шерстяное платье- на том мудром основании, что "бережливость никогда не мешает, и почем знать, что еще может случиться и ожидать ее в жизни". Она даже себе очень часто отказывала в прогулке- на том основании, что неравно еще шина в колесе кареты лопнет или ось сломается- придется отдавать в починнку и деньги платить, да и ливрея новая у лакея и армяк у кучера от излишнего употреблния будут портиться и приходить в ветхость, а новые делать- опять-таки деньги платить. В отношении дочери она маскировала этот последний расчет тем, что "зачем излишне и людей и лошадей беспокоить",- следовательно, выставляла причину, достаточно филантропичную и делавшую честь ее прекрасному сердцу. Так и теперь, по уходе дочери, она стала обдумывать, что не к чему лишний кусок к обеду готовить, и потому, под предлогом нездоровья, приказала сделать себе только бульон куриный, из коего мясо подать себе под легким соусом. Все эти мелочи доходили в ней до болезни, до мании какой-то; но, что всего страннее, княгиня очень хорошо сознавала это и потому тщательно старалась скрывать от всех свой недостаток, покоряясь своей другой, равносильной и уже известной читателю мании- что скажут?
Была у нее одна только слабость, перед которой иногда смирялась даже и мания скупости; эта слабость- слепая, безграничная любовь к своеу сыну, которому она кое-когда даже деньги, кроме положенного содержания, давала и который сумел себя поставить в несколько независимое положение. Он жил в доме матери, но на отдельной квартире, которая нужна была ему в сутки минут на десять, не более, потому что застать его можно было везде, кроме
Страница 5 из 146
Следующая страница
[ 1 ]
[ 2 ]
[ 3 ]
[ 4 ]
[ 5 ]
[ 6 ]
[ 7 ]
[ 8 ]
[ 9 ]
[ 10 ]
[ 11 ]
[ 12 ]
[ 13 ]
[ 14 ]
[ 15 ]
[ 1 - 10]
[ 10 - 20]
[ 20 - 30]
[ 30 - 40]
[ 40 - 50]
[ 50 - 60]
[ 60 - 70]
[ 70 - 80]
[ 80 - 90]
[ 90 - 100]
[ 100 - 110]
[ 110 - 120]
[ 120 - 130]
[ 130 - 140]
[ 140 - 146]