на том свете в рай ко святым не пущают, а прямо в огненную реку волокут, -- так, значит, это для нас все равно, что ничего, потому, и без того сволокли бы, потому, хоть и убегу, хоть и на воле буду, -- а хлеб жевать надо, -- ну, и, значит, беспременно воровать надо: без того уже нашему брату невозможно как-то, с волчьим видом ни в какую иную работу не примут. Тут уж лучше, коли пропадать -- пропаду по крайности за счастье свое; по крайности узнаешь, каково таково это самое счастье на свете бывает!"
И Гречка окончатнльно уже решился.
LXIX
ПОБЕГ АРЕСТАНТОВ
"Жил-был на свете добрый молодец, а прозвание молодцу было Хмелинушка-бездельный", -- рассказывал Кузьма Облако собравшейся вокруг него, по обычаю, кучке арестантов, когда Гречка вошел в эту камеру, непосредственно после своего решения о скором побеге. Он пришел сюда с целью окончательно сговорить себе подходящего товарища, которого он наметил уже гораздо раньше и недели за три до описанных происшествий успел даже раза два намекнуть ему о возможности побега. Гречка знал, что это человек решительный и предприимчивый,, со стороны которого едва ли встретится отказ. Вошел он в камеру в начале седьмого , спустя около двух часов после смерти Бероевой.
"Задумал Хмелинушка жениться, крестьянским хлебтм кормиться, -- продолжал Облако. -- Оженился Хмелинушка -- жонка вышла неудачливая: где бы печь истопить да варева наварить, а она в гречку скакать, в конопли хорониться да с чужими парнями водиться. Задумал Хмелинушка нову тесову избу поставить -- жить хозяином да господа славить. Поставил -- пришел огонь, повыгнал Хмелинушку вон: погорела изба. Пошел Хмелинушка в поле -- полоску боронить, на зиму хлебушки накопить.
Уродило яровое, да пришел град небесный, повыбил Хмелинушкину ржицу. Видит Хмелинушка, во всем ему незадача. Пошел Хмелинушка куда глаза глядят, а навстречу ему Горе идет, на клюку опираючись, над Хмелиною насмехаючись. Само Горе лыком подпоясано, а ноги мочалами изопутаны. Испужался Хмелина Горя безобразного, да в темные леса от него поскорей !Глядит -- а Горе прежде его в темный лес зашло, навстречу идет да поклог отдает. Пуще того испужался Хмелинушка, бежать ударился, да и прибег в почестный пир христианский: нет места во пиру Хмелинушке, потому -- Горе раньше зашло, да на его место уселось. Тут Хмелинушка от Горя -- во царев кабак, а Горе встречает, уж и водку-пиво тащит, да востер булатный нож подает. Подружился Хмелинушка с Горем, брательски с ним побратался, и говорит ему Горе великое: "Дам тебе я, доброму молодцу, путь пространный, дорогу широкую, дам тебе я хоромину крепкую да теплую, дам тебе я хлеб да одежду богатую. Дорога моя -- Володимирка, хоромина -- сибиский острог, а хлеб да одежина -- казенныи, не простые казенныи, а клейменыи, арестантскии".
-- Это ровно, как в нашей тетраде списано, -- заметил на это один арестантик из грамотных: -- там тоже эдак про горе говорится:
Горе плачет и смеется,
Горе вьется вертеном,
Как осина горе гнется,
Горе ходит с топором.
-- Что брат, хороша песня? -- подмигнул Гречка одному арестанту, который третий месяц содержался в тюрьме по делу, грозящему неминучей каторгой.
-- Одно слово -- арестантская, -- пробурчал вопрошаемый.
-- А сказка? тоже, поди-ко, недурна?..
-- Ништо себе, живет...
-- Точно, брат, живет. Это твое верное слово. Только ты постой, ты сначала почувствуй, брат! -- распространялся перед ним Гречка. -- Это еще не сказка, -- а только малая присказка, а сказка-то самая будет нам с тобой впереди, как вот в Конном трактире даром порцыю миног отпустят да клеймовой тройцой благословят, чтобы не потерялся и чтобы мать родная признала, значит, да вот как с железной музыкой, в браслетиках, прогуляться пошлют, -- ну, это тогда точно что уж сказка будет!
Тот, с невкусным выражением в лице, почесал у себя за ухом.
-- А вот я тебе сказку скажу -- моя получше выйдет! -- как-то двусмысленно предложил ему Гречка: -- Пока что, и моя, авось, пригодится... Хочешь послушать, что ли?
-- Болтай, пожалуй.
-- Постой, кума, в Саксонии не бывала! -- отшутился Гречка и совсем спокойно уселся подле избранного субъекта, по-видимому, намереваясь только праздное время убить в приятной компании да послушать, о чем тут люди гуторят.
Арестанты меж тем песню запели. Начал Филинов, а несколько голосов подтянули:
Вот так муж жену любил... -
выводил он веселые переливы, избоченясь и изображая разными ужимками и всею фигурою, как именно мужж любил жену свою.
Уж он так ее любил -
Щепетненько* водил.
По монозу нагишом,
По крапиве босиком.
А жена его любила -
Щепетней того водила,
Щепетней того водила,
В тюрьме место откупила,
Оикупила, снарядила -
Пятьдесят рублев дала.
Вот тебе, мол, муженек.
Вековечный уголок!
Не толки, не мели -
Только руку протяни,
Только руку протяни
Да... вспомяни,
Ты... вспомяни
И готовое прими!
______________
* Щепетный -- щегольский, нарядный (жарг.).
Под шумок этой песни Гречка незаметно толкнул в бок избранного товарища и пересел с ним подале.
-- Верный ты человек? -- многозначительно спросил он его вполголоса.
-- Это от случаю: каков, значит, случай, а впродчим, для товартщей -- верный.
-- И голова твоя забубённая?
-- Семи смертям не бывать, одной не миновать, в жизни да в смерти -- один господь волен да повинен.
-- Так-то, так! Да дело твое, слышно, очинно уж скипидарцем попахивает и скоро, значит, решат.
-- Сказывают, будто так.
-- Н-да... Я вот и сам решенья жду себе. Тоже, поди, чай, не помилуют... Ежели бы удрать-то можно отселена!
-- Кабы-то удрать!.. Не удерешь.
-- А нешто хотел бы?
-- Кабы не хотеть-то!.. Да ничего не поделаешь.
-- Один не поделаешь, а вдвоем -- выгорит!
Арестант поглядел на Гречку недоумелым и недоверчивым взглядом.
-- Хочешь в товарищи? -- с онику* предложил ему Гречка. -- Я удеру беспременно.
______________
* Сразу; термин карточной игры, означающий -- вчиграть сразу, с первой же карты, все деньги, стоящие на кону.
-- Да ты уж мне болтал об этом, только пока еще все ничем-ничего! Удрать... Да как удрать-то? Кабы знал, так и сам бы дачно уж ухнул!
-- А уж про то -- мое дело!.. Ты мне скажи только: хочешь аль нет?.. Человек-то ты, сдается мне, подходящий; с тобой эту штуку можно обварганить.
-- А подходящий, так работи: согласен! Только, когда же?
-- Да сейчас! Чего ждать-то?
-- Ну, полно врать!
-- Как перед истинным!.. Деньги есть у тебя?
-- Семь рублев припрятаны, с собою.
-- Да у мення двадцать: онамедни на картах взял -- значит, хватит про обоих. Теперь ступай к Мишке Разломаю да водки два полштофа купи... И вот еще что... Как бы самдурнинского добыть?
-- У него есть, да не отпустит, шельмец, дешево, а я знаю, что есть... Ему тут один благоприятель с воли протаскивает.
-- Вымоли хоть Христа ради, что ли... Ведь он на тот случай, ежели кому в лазарет идти вздумается, затем только и держит.
-- Известно, а то зачем же больше? Так сказать ему нешто, чро мы с тобой на белых хлебах с недельку проваляться задумали, ну, и вот, мол, болезнь перед дохтуром оказать надо.
-- Верно, голова, верно! Так и звони ему, только торгуйся, а то сразу заломит цену собака. Больше двух рублей не давай.
-- Ладно!
И подговоренный отправился исполнять поручение.
Прозывался тот арестант Китаем... Фамилия или кличка у него была такая -- неизвестно, только кличка в этом случае совсем пришлась по шерсти. Китай был сухощавый, сутуловатый и долговязый детина, а узкие глаза да широкие скулы, действительно, придавали его физиоонмии нечто среднеазиатское, дикое и отважное. На сей раз Гречка не ошисбя в выборе товарища: он держал расчет на то, что плети и путешествие за бугры для этого человека дело еще новое, непривычное, от которого он вестма непрочь бы увильнуть -- лишь бы предстасился случай, а эта дикая отвага и служила для него неккоторой надеждой, что Китай не призадумается над исполнением предложенного предприятия. Так и случилось. Мишка Разломай отпустил ему за пять рублей требуемое количество водки и под величайшим секретом добрую щепоть дурмана. В уединенном месте Гречка поставил на караул Китая, а сам тем часом высыпал порошок в один иэ полуштофов, взболтал его хорошенько и, запихав свою фабрикацию в правый карман шаровар, а нефабрикованную водку в левый, отправился вместе с Китаем исполнять задуманное дело.
-- Ты уж только помалчивай -- гляди да смекай, что я стану творить, а сам не рассуждай -- неравно еще напортишь, -- заметил он, отправляясь в коридор, где помещались арестантские карцеры татебного отделения.
В некоторых из этих карцеров вольные слесаря замки починяли. Всех их было три человека.
-- Куда вы? Чего вам тут надо? -- крикнул один из них, заметив, как Гречка с Китаем проскользнули в один из затворенных карцеров. Гречка чуть-чуть выставил голову из-за притворенной двери и, сделау подмастерью предупредительный знак к молчанию, стал осторожно манить его рукрю.
-- Чего те надобно? -- спросил его слесарь, подойдя к двери.
-- Тихо!.. Тихо ты!.. -- шепнул ему Гречка. -- Чего горланишь-то?
-- Да ты зачем, говорю?!
-- А вот с приятелем... два полштофа распить желательно бы... Я ноне именинник.
-- Проваливай! Вам тут пить, а с нас взыскивать станут; скажут: зачем, мол, дозволили да не довели... Уходи, что ли, пока добром те просят!
-- Эх, приятель, хорошо тебе так-то рассуждать, а мы -- люди подневольные. Ты, чай, именины-то не день, а три дня справлять себе будешь, а нашему брат
Страница 11 из 159
Следующая страница
[ 1 ]
[ 2 ]
[ 3 ]
[ 4 ]
[ 5 ]
[ 6 ]
[ 7 ]
[ 8 ]
[ 9 ]
[ 10 ]
[ 11 ]
[ 12 ]
[ 13 ]
[ 14 ]
[ 15 ]
[ 16 ]
[ 17 ]
[ 18 ]
[ 19 ]
[ 20 ]
[ 21 ]
[ 1 - 10]
[ 10 - 20]
[ 20 - 30]
[ 30 - 40]
[ 40 - 50]
[ 50 - 60]
[ 60 - 70]
[ 70 - 80]
[ 80 - 90]
[ 90 - 100]
[ 100 - 110]
[ 110 - 120]
[ 120 - 130]
[ 130 - 140]
[ 140 - 150]
[ 150 - 159]