Всеволод Владимирович КрестовскийПетербургские трущобы Книга о сытых и голодных Страница 128

смутная дума о темном будущем. Но все эти тревожные ощущения смолкали перед твердой решимостью принести себя в жертву ради блага отца и сетсры Христины.

"Пускай уж я буду такая! -- думала девушка. -- Зато, авось, ей помогу остаться честной... Лишь бы у меня были средства -- она не пропадет, не дам погибнуть! Если мне не удалось, так пусть она будет чистым, хорошим утешением отцу".

И при этих думах на глаза ее навертывались слезы. А тетенька замечала на это, что плакать не годится: "Фуй!.. Глаза будут красные, все кавалеры скажут, что плакала. Это, мол, нехорошо, надо радоваться, а не плакать". Но при таких утешениях раздраженная девушка чувствовала только охоту нещадно вцепиться когтями в ее мясисто-толстую физиономию.

Раздался легкий стук в запертую дверь и послышался голос ключницы, которая извещала, что скоро уже десять часов и гости почти все уже собрались.

-- Ну, пора и отправляться! ---с пошлой, самодовольной улыбкой вздохнула тетенька.

У смертельно побледневшей Луизы подкосились ноги.

-- Воды!.. -- послышался ее стонущий, страдающий шепот, вместе с которым в изнеможении бессильно опустилась она на стул, и из груди ее вырвалось короткое, порывисто сдержанное рыданье -- вырвалось и заглохло... Через минуту не было и следов его.

Тетенька морщилась: ей не нравились эти сцены. Пахомовна утешала, говоря, что все, мол, это пустяки; хорошего, мол, дела нечего бояться и советовала не мешкать, а выходить скорее в залу и кончать все разом.

-- Нет, постойте... бога ради... оставьте меня одну... на одну только минуту! -- с каеим-то внезапным порывом обратилась к ним девушка. -- Я сейчас... сейчас приду к вам!..

Хозяйка нахмурилась еще больше, но Пахомовна успокоительно мигнула ей глазом, и все вышли из комнаты, причем тетенька не преминула приставить глаз к щели неплотно затворенной двери, дабы наблюдать, что станет делать оставшаяся наедине девушка.

Луиза, после некоторого раздумчивого колебания подошла к окну, сквозь стекла которого виднелось темно-синее звездное небо и, опустясь на колени, стала молиться. Молитва эта была непродолжительна, но после нее девушка вышла из комнаты уже совершенно спокойной и твердой поступью.

Через минуту в освещенную и многолюдную залу из дверей темного коридора выкатилась самодовольно торжествующая и даже отчасти горделивая фигура самой мадам-тетеньки, за которою две девушки ввели за руки белую Луижу. Ключница Каролина Ивановна замыкала своею особою это торжественное шествие.

По зале пронеся гул говора, восвлицаний и замечаний весьма нецеремонного, цинического свойства.

Почувствовав себя среди этой толпы единственною точкою всеобщего любопытства, на которую в эту минуту было устремлено столько наглых и внимательных глаз, Луиза побледнела и смутилась почти до обморока. Ей захотелось умереть в эту минуту; захотелось вдруг мгновенно исчезнуть -- не знать, не слышать, не видеть, не чувствовать ничего; захотелось, чтобы не было света этих проклятых ламп, которые озаряют ее лицо, ее обнаженные плечи, грудь и руки, ее великий стыд, позор и смущенье; чтобы вдруг объяла всех и вся непроницаемая тьма и глухота, чтобы либо она, либо все окружающее перестало вдруг существовать в то же самое мгновение.

Каролина принесла и поставила на стол две хрустальные вазы, наполненные свернутыми в трубочку билетиками. В одной лежали нумера, в другой пустые белые бумажки, из которых на одной только написано было роковое ужасное словг.

Две девушки подвели Луизу к этому столу, а тетенька приказала ей вынимать из вазы с пустыми билетами одну за другой свернутые бумажки.

Луиза, почти ничего не помня и не понимая, безотчетно повиновалась ее словам и машинально опустила руку в хрустальную вазу.

-- Nun ich will malsehn, wehn Gott ihnen*, -- с безмерной пошлостью улыбнулась Каролина, и, принимая из рук Луизы бумажку за бумажкой, сама в то же время вынимала билетики из доугого сосуда и громко выкрикивала выходивший нумер.

______________

* Ну-ка теперь я посмотрю, на кого бог нанесет! (нем.).



В публике раздмвались то веселые, то досадливые возгласы любителей:

"Эх, спасовал!.." "Сорвался!.." "Не вывезла кривая, двадцать пять рублей даром пропали!" -- и тому подобнве восклицания, в общей сложности своей выражавшие обманутую надежду.

Сметтельно бледная девушка продолжала меж тем трепещущими пальцами вынимать из вазы роковые билетики.

Ее заставили самое, своею собственной рукой вынимать свою темную судьбу, и в этих машинальных движениях руки было нечто трагически зловещее, нечто общее с самоубийством или с собственноручным подписанием своего смертного приговора.

Эта зала была ее позорной площадью. Этот стол был ее эшафотом, а палач, еще неведомый ни ей, ни самому себе, стоял в окружающей толпе, которая весело смеялась, и среди цинично остроумных шуточек, с живейшим любопытством следила за исходом интересной лотереи.

Чем меньше оставалось в вазе билетов, тем бледней становилась Луиза. Белая роза ходуном ходила на ее открытой груди, которая туго, тяжело вздымалась и опускалась бессильно и медленно, словно бы ее нестерпимо давил какой-то странный, железный гнет. На гладком лбу ее проступили редкие капли холодного пота.

Билетов становилось все меньше и меньше, и с каждой вновь отткрытой бумажкой, с каждым выкриком нового нумера, на душе Луизы все жутче да жутсе, и словно бы какие-то острые клещи впивались в ее сердце, тянуче крутя его и вырывая вон из груди, вместе с какой-то нудящей до тошноты тоскою ожидания. Рука трепетала все сильней и сильней. Последняя роковая минута подходила все ближе и ближе, с каждым вновь вынимаемым билетом.

-- Номер сорок восьмой -- Acht und vierzig! -- выкрикнул голос Каролины.

Луиза развернула билет, и с легким, глухо задыхающимся в груди криком, вся помертвелая, бессильно опустила руку, державшую развернутый билетик.

Вот когда, наконец, наступила она, эта роковая минута!

Экономка проворно выдернула из ее пальцев бумажку и, широко улыбаясь, торжественно и громко провозгласила на всю залу.

-- Der kalte Fisch!

-- Koschere Nekueve! -- подхватила по-еврейски стоявшая вблизи девушка*.

______________

* На языке известного рода женщин метафорическге название "Der kalte Fisch" ("холодная рыбица") означает невинную девушку. Вместе с этим названием равносильно господствует и другое -- еврейское, совершенно равнозначащее первому. "Koschere Nekeuve", которое они не совсем-то верно переводят словами "постная девица".





XXV



ЖЕРТВА ВЕЧЕРНЯЯ





-- Моя! -- в ответ на Каролинин возглас раздался каким-то животненно жадным и радостным звуком голос плотного купеческого сынка, который с побагровевшими щеками и сияющим взором прокрался вперед савозь толпу, высоко держа над головой свою марку.

-- Браво! браво! -- общим взрывом пронеслось в публике среди смеха и рукоплесканий.

-- Молодец! Вот так молодец! Ай да малина! -- азартно дополнили несколько голосов ни к селу ни к городу.

-- Экая завидная штука! Досадно, черт возьми! -- почмокивали языками и подмигивали глазами иные из окружающих.

-- Ну, брат Пашка, спрыски с тебя, спрыски! -- надсаживались из толпы вслед счастливцу его приятели, отчаянно размахивая руками.

-- Честь имеем поздравить! Же ву фелисит, мосье! -- любезно и не без почтительности сделали ему книксен мадам с экономкой.

Пашка с апраксинской ловкостью подскочил к Луизе и хлопнул ее по плечу.

-- Стал быть, мой куш?! -- произнес он, окидывая вокруг всю залу вопросительным и в то же время победоносным взором, и, словно купленную лошадь, стал разглядывать свой выигрыш во всех его статьях и достоинствах.

-- Ишь тф, сударь мой, -- говорил он, хватая за талию ничего не понимавшую и словно бы вконец остолбеневшую девушку, -- породистая дама, бельфамистого сложения, одним словом, почтеннейший мой, фрмулезная женщина.

-- Какой масти? -- кричал ему из толпы голос приятеля.

-- Буданой, -- откликнулся неизвестный остроумец.

-- Жаль, что не вороная! Вороная ходче... Пашка, подлец, говорю, спрыски с тебя! Заказывай шинпанского!

-- Могите! -- хлопнул ладонью по столу сияющий Пашка. -- Мадам! прикажите хлопушку пустить! Пущай наши молодцы угощаются!

-- Хлопушу? -- возразил приятель. -- Нет, брат Пашка, врешь! Ты шестерик поставь. Полдюжины хлопуш на первый случай, чтобы на всю Ивановскую проздравление было!

-- Что ж, можно и шестерни, -- развернулся Пашка, -- при такой моей радости, согласен!.. Мадам, предоставьте молодцам нашим шестерик хлопуш, пойла, значит, эфтого самого. А вы, деликатес девица, милости просим со мною!

И он, захватив под руку Луизу, не повел, а почти потащил ее за собою из комнаты.

В темном коридоре успел только мелькнуть белый шлейф ее кисейного платья и исчез за дверью.

После этого ключница выпустила стмрого тапера из его заключения.

Полубольной уселся он за рояль, и в шумном зале раздались веселые звуки фолишонного кадриля. Составились веселые пары, и поднялась пыль столбом от неистового топанья и отвраиительно безобразных кривляний.



* * *





Около часу спустя из темного коридора раздался разгульный голос Пашки.

-- Гей! Мадам! Шимпанского! Ставь две дюжины хлопуш! Запирай двери, никого не пускай! За свой счет всю публику, значит, угощаем! Пущай все поют да поздравляют жениха с невестой!

Ящик с двумя дюжинами бутылок не заставил долго дожидать себя; стаканы налиты, и большая часть публики не отказалась от дарового угощения.

-- Идут! идут! -- махала рукми экономка, вбегая в залу, и обратилась к таперу: -- Живей марш играй! Einen teierlichen Zeremonialmarsch!*

______________

* Торжественный церемониальный марш! (нем.)



-- Мит грос шкандаль! -- подхватил голос неизвес
Страница 128 из 159 Следующая страница