Всеволод Владимирович КрестовскийПетербургские трущобы Книга о сытых и голодных Страница 16

ейшую рекогносцировку.

-- Это значит, что из воды сух выйдешь, знамение так показует, ты это так и понимай! -- шутливо сообразил блаженный.

-- По крайности не запачкаешься, -- заметил Гречка.

-- А мне это все единственно, что чисто, что нет -- была бы душа моя чиста, а в теле чистоты не люблю.

-- Стой-ка ты, чистота! - -перебил его сотоварищ. -- Гляди сюда, ведь по ту сторону забора Сладкоедушкины огороды выходят!

-- Ой ли?.. Да и в самом деле, так! Вот любо-то! -- ударил Фомушка об полы своей хламиды. -- Вот удача-то!.. И возрадовался дух мой -- значит, сила вышнего споспешествует!

-- Ну, уж ты от божества-то оставь -- тут дело от луканьки пойдет, а ты с божеством некстати! -- заметил ему Гречка.

-- Главная причина в том, -- продолжал Фомушка, -- что ходить далеко не надо: прямо от Сладкоедушки и перелезем -- чужие зеньки не заухлят*.

______________

* Чужие глаза не увидят (жарг.).



-- Да к ней теперича и пошагаем, -- порешил Гречка, выходя на дорожку, ведущую извилинами через все кладбище до самой церкви, -- баба знакомая, и в приюте отказу не будет, а там у нее, значит, и схоронимся до урочной поры.

И Гречка с Фомушкой удалились с кладбища.





LXXII



В ОЖИДАНИИ ПОЛНОЧИ





Оба приятеля вскоре пришли на пустынные огороды, к избе хлыстовской "матушки" Устиньи Самсоновны.

В маленьких сенцах над входною дверью виднелся небольшой медный восьмиугольный крест, а под ним, на верхнем косяке была начертана мелом затершаяся надпись: "Христос уставися с нами".

-- Господи Исусе-Христе, сыне божий, помилуй нас! -- проговорил Фомушка, постучавшись в дверь.

-- А кто-ся там? -- послышался изнутри разбитый старческий голос.

-- Всем ы же -- богомолы-братья, люди божии, свой народ.

-- Аминь! -- ответил тот же голос. И Фомушка с Гречкой вошли в чистую и просторную горницу, с одной стороны которой стояла большая русская печь, с другой -- помещалась кровать старика за ситцевой занавеской, потом -- широкий дубовый стол и широкие скамьи по стенам, а в переднем углу -- образная полка, с выглядывающими оттуда темными, древнего письма ликами, на которые, прежде всего, трижды перекрестились вошедшие и затем уже отдали по поклону хозяевам.

-- Устинье Самсоновне!.. Паисию Логинычу! -- проговорили оба, и получили точно такой же почетливый поклон от хозяев.

Паисий Логиныч подсыпал тлеющих угольев в медную кадильницу с деревянной ручкой и заходил с нею по всем углам комнаты. Воздух наполнился тонкими струйками синеватого дыма и запахом ладана.

-- Отче! да это никак для нас, худородных, росной ладан изводишь? -- заметил ему Фомушка.

-- Дому израилеву фимиам благочестия подобает, -- ответствовал старец докторально-богословским тоном, ни на кого не глядя и продолжая тихо колебать в руке свою кадильницу.

-- С чем бог прпнес, братцы мои? Что скажете? -- обратилась к ним хозяйка, оставляя шитье какого-то длинного белого плата.

-- Да что вот... под твой, матушка, покров притекли, -- со вздохом ответил блаженный. -- Вы христолюбцы у нас именитые, а мы люди малые... от аггелов антихристовых из Вавилона треклятого спасаемся... В темнице ведь тоже за веру правую гонение принимали, во юзех заключенны были. Укрой нпс, пока что, до странствия нашего -- в верховную страну, на время пока переправляю новообращенного -- чай, человек-то знакомый тебе? -- добавил он, указывая на Гречку. -- Ко столпам нашим усылаю: пужай поживет там, да к вере укрепится. А ты прими пока!

-- Охота -- моя, а дом -- божий, -- ответила на это Устинья Самсоновна, -- для брата нет отказу, хоронитесь себе, сколько нужды вашей будет. Милости просим!

-- Спасибо, матушка!.. "Голодного напитай, гонимого приюти" -- по закону, значит, поступаешь.

-- Паужинать, может, хотите? -- предложила ходяйка.

-- Нету, матушка! До еды ли нам теперь!.. Опосля поедим, чего бог пошлет,_а пока отведи ты нам келейку уединенную -- целу ночь не спали, сон сморил совсем.

Устинья Самсоновна не заставила просить себя вторично и с охотою пропела обоих пришлецов чрез сени под лестницу, ведущую на чердак.

Здесь отодвинула она дощатый щит, который был устроен по той самой системе, как потайная дверь, ведущая в подъизбище -- и снаружи совершенно казался стеною, так что постороннему человеку невозможно бы было и догадаться о его существовании. Фомушка с Гречкой очутились в тесном и темном тайнике, в котором они могли, впрочем, весьма удобно разлечься на больших мешках, вроде перин, набитых сеном.

-- Ну, почивайте себе с богом, а проснетесь -- потрапезуем все вкупе, -- сказала им Устинья Самсоновна и снова задвинула вплотную потаенный щиток.

-- Дело на лады пошло, кажись, клей будет, -- шепотом сказал Гречка, потирая руки.

-- А что, бойко хлыстом прикинулся? -- также шепотом вопросил блаженный, ощущая внутреннюю потребность в товарищеском одобрении.

-- Уж что и говорить!... Я только дивлюсь, откуда ты насобачился?

-- Э, брат! главная причина -- премудростьь произойти, а тогда уж всякая штука перед тобою сама раскупорится, -- с сознанием своего достоинства похвалился блаженный. -- Я ведь тоже и сам хлыстом-то был, и по сей день у них в согласии числюсь, даже перекрещен был в Сибири-матушке -- потому, дела у них важнецкие можно обварганивать.

-- Это точно, -- согласился Гречка, -- и сам вот я, не думал не гадал, как свел было знакомство с Устиньей, а вот оно и пригодилося!

-- Тебя-то они сманивали? -- спросил Фомушка.

-- Было дело!.. Да и как им не сманивать? Человек я тоже на все руки годящий! Только в те поры я ни да, ни нет не сказал, а все приглядывался.

-- Э, брат, дурень же был! -- заключил Фома с укоризной. -- А ты бы по-моему, коли ты есть ловкий жорж, да человек разумный. Я вот даже архиерейские, братец ты мой, службы правил! И деньга же перепадала -- ух, какая деньга-то обильная!!.. Было, друг любезный, пожито... было! -- со вздохом предался он воспоминаниям. -- Да одна беда: зарвался! Проведали добрые людишки, что я у поповщины за архиерея правлю и у бегунов наставником состою, оповестили, собаки, окружным посланием, что вор-де и самозванец нехиротанный, потому и веры имать не стали в архиерейство мое. С тех пор вот и пошел по мирскому уж православию во блаженных юродствовать!

-- Это статья особая, -- перебил его Гречка, -- а ты мне теперича лучше вот что скажи: ты знаешь ли, где у Сладкоедушки струмент захоронен? Без лопаты ведь тут не обойдешься.

-- Знаю! -- махнул рукою блаженный и, перевернувшись на другой бок, через минуту захрапел безмятежным сном праведника.

Но Гречке не спалось. Его жгуче как-то донимала теперь обычная и стлоь долго лелеянная дума о деле, которое предстоит ему через несколько часов. Долго оно для него было страстной, но недосягаемой мечтой, и вдруг -- теперь, столь неожиданно, является возможность осуществить его.

"Хрспи, Фома, храпи себе всласть, голубчик! -- подумал он, нервно улыбаясь на собственную мысль. -- Спать-то ты у меня, может, и завтра будешь, да только уж храпеть тебе вовеки не придется!"



* * *





Прпятели выспались и поужинали вместе с двумя хлыстаим.

-- У тебя, мать, будут нынче наши ясные соколы в подъизбище работать? -- тихо спроаил Фома Устинью, отозвав ее в стогону.

-- Хотели, братец, быть, точно хотели. А что тебе?

-- Осип-то у меня ничего, а про то не знает, -- мигнул он на Гречку, -- так ты уж, матка, от греха-то прихорони нас лучше в сарае у себя. Мы бы, значит, еще с часик передохнули там.

Хлыстовка провела их в надворный сарай, где у нее были сложены разные овощи и, между прочим, железные лопаты для огородной работы.

-- Надо будет перегодить тут часа с два еще, пока полночь не станет, -- заметил Гречка.

-- Благо, лопаты под рукою! -- откликнулся Фомушка. -- А ждать-то можно, для чего не ждать? Я ведь лишь из-за лопат и ублажил Устинью, чтоб в этот сараи нас упрятала.

-- Мозги! -- не без внутреннего удовольствия, хлопнув слегка по затылку, похвалил его Гречка.

-- Эх, кабы водки теперя!.. Жаль, недомекнулись утресь прихватить с собою! -- спохватился блаженный.

-- Н-да, хорошо бы хлобыстнуть перед работой-то. Нешто смахать?

-- Далече. Ничего не поделаешь, и так уж обойдется дело!

Гречка прилег на груду Капустиных кочней, подостлав плд бок валявшуюся рогожу, а Фомушка всн время похаживал себе по сараю, мечтая о том, каких "вертунов" он настроит, раздобывшись фармазонским рублем, и, в темноте наступившего вечера, видел, как, с некоторыми промежутками времени и притом с разных сторон, в избу хлыстовки осторожно пришли четыре человека. Все четверо, более или менее, были знакомы ему.





LXXIII



ГРОБОКОПАТЕЛИ





С дальней колокольни медленно потянулся в ночном воздухе тихий гул, по временам глухо относимый ветром в сторону, и эти удары колокола возвестили полночь.

Между грядками, украдучись, пробирались две человеческие тени, перерезывая огород в направлении к кладбищенскому забору.

-- Забирай к канавке!.. к кнаавке норови!.. -- шепотом говорил задний, указывая из-за плеча передовому, в какую сторону держать ему путь.

Перешагнув через несколько грядок, два спурника спустились на дно неглубокого рва и пошли вдоль его, стараясь как можно менее шлепать подошвами по вязковатой почве и не шурстеть в гусоой и высокой сорной траве. Этот путь привел их к забору, который пересекал канавку, уходившую из-под него на кладбище. Оба остановились. Фомушка хотел было уже сразу принапереть плечом, чтобы выдавить слабо прилаженную подзаборную загородку, но Гречка поспешно остановил его.

-- Тс... куды-то лешего? -- с шепотом сдвинул он брови. -- Погоди... сперва послушать надо, не чуть ли там человека...

И, выйдя из канавы,
Страница 16 из 159 Следующая страница