Всеволод Владимирович КрестовскийПетербургские трущобы Книга о сытых и голодных Страница 22

ого дня Карл Иванович вполне уже чувствует себя героем.

Но это только одна сторона его характера, которая, касаясь сфер общественных или умозрительных, рисует в Карле Ивановиче, так сказать, человека публичного. Есть у Карла Ивановича и другая сторона, которая прячется от посторонних взоров, которая доступна только самому Карлу Ивановичу, его супруге и его кухарке -- это сторона халатная, домашняя, семейная, и с этой-то последней стороны характер Карла Ивановича проявляет весьма сааредные свойства, так что определить, в домашнем отношении, можно так: Карл Иванович есть немец халатно-сентиментально-пивопьюще-скаредный.

Непрестанно памятуя, что умеренность и аккуратность суть две первые добродетели немца-бюрократа (он не любил называть себя "чиновником", а всегда огворил: "мы, бюрократия"), Карл Иванович и в домашний свой обиход вносит те же самые две добродетели. Каждая домкшняя надобность, каждая физическая потребность была у него строго расчислена и строго разграничена, для каждой оаределялся особый бюджет, свыше которого не могла быть передержана ни единая копейка. Все было под счетом, всему велся особенный реестр, ежемесячно пшверяемый; и в этом отношении Карл Иванович Шиммельпфениг нашел себе ревностно-усердную и верную помощницу в супруге своей Луизе Андреевне, которая аккуратною скаредностью далеко превосходила Карла Ивановича. В этом отношении Луиза Андреевна была истая нкмка. Будь на ее месте француженка, в то время, когда Луиза Андреевна была еще молода и состояла под непосредственным покровительством "штатского генерала" Хундскейзера, -- француженка с прожорливою жадностью глотала бы деньги, тряпки, яства и пития, обирала бы трех-четырех Хундскейзеров разом и, не задумываясь над будущим, сорила бы своим легко приобретаемым благосостоянием на все четыре стороны, пока суровая старость, вместе с суровой бедностью, не подстерегли бы ее из-за угла. Луиза же Андреевна, как истая немка, была во время оно воздушно-задумчиво-сентрментальна и обирала одного толы о Хундскейзера -- настолько, насколько вообще возможно обирать расчетливого немца, но и то обирала она его с чувством, с толком, с расстановкой -- понемножку да исподволь, откладывая и прикапливая для будущего, что называется, на черный денек. И драгоценные качества ее молодости не покидают Луизу Андреевну и на склоне дней ее: как тогда, так и теперь Луиза Андрееевна очень сентиментальна и очень скаредна.

Нельзя сказать, чтобы в обоих супругах не было наклонности к житейскому комфорту; но эти наклонности они более чем строго соразмеряют со служебным положением Карла Ивановича. Когда Карл Иванович был еще в небольших чинах -- супруги довольствовались тремя комнатами, двумя немецки-вкусными блюдами за обедом и одною немецкою примлугою, в образе кухарки; они довольствовались этим, умеряя свои желания; зато, пользуясь покровительством Herr Хундскейзера, непрестанно откладывали излишек достатков своих на будущее время. Когда Карл Иванович получил более самостоятельное и выгодное место да чин статского советника, он переселился к Сухарному мосту (где квартиры дешевле), нанял пять комнат, за столом ест уже четыре блюда и восчувствовал надобность в двух служанках: в кухарке и горничной. Когда же Карл Иванович получит еще более выгодное место, купно с чином действительного статского (а он его получит неизбежно!), то будет жить в семи комнатах, есть пять блюд, и кроме двух служанок, держать еще немца-лакея. Таким образом, можно сказать, что с возвышением на бюрократическом поприще служебной карьеры возвышаетвя и жизненный комфорт Карла Иваановича.

Но для кого же копит Карл Иванович и его супруга? Детей им бог не уделил, значит, некому оставить по непосредственно-преемственному наследству. Родственников близких, которых бы они сердечно любили, у них тоже нет. Стало быть, для кого и для чего же они откладывают? -- Для того, что уж у них натура такая, для того, что это сидит во плоти, в крови и в костях обоих супругов. Иного ответа нет, да, очевидно, и быть не может.

Хотя Карлу Ивановичу и его супруге предназначено сыграть слишком кратковременную и ничтожную роль в настоящем повествовании, тем не менее автор никак не омг удержаться, чтобы не побеседовать с читателем о Карле Ивановиче, в этом кратком и беглом очерке. Ибо, говоря о Петербурге, нельзя не сказать и о местной трихине, творящей вечное, непрерывное нашествие на наши веси и дебри из своей специальной Trichinenland*, ибо нашс санкт-петербургская трихина не такого рода мелкое явление, которое можно бы было пройти без внимания.

______________

* Страны трихин (нем.).



Этими-то причинами автор и намерен извинить перед читателем отступление от прямого рассказа.





II



В ЧУЖИХ ЛЮДЯХ





Маша, вместе с Дуней, явилась к Карлу Ивановичу Шиммельпфенигу. Прежде чем соблаговолить лично объясниться с нанимаемой девушкой, почтенные господа Шиммельпфениги заставили ждать ее на кухне с добрых полчаса: Карл Иванович вообще необыкновенно любил заставлять кого бы тг ни было (исключая друзей и начальников) дожидать себя, -- ибо Карл Иванович, по примеру своих же начальников, убежден, что подобное ожидание придает ему в посторонних глазах много весу и значения. Когда ему докладывали, что такой-то или такая-то явилась с просьбой по делу, он даже с большим самодовольствием отчетливо и громко произносил: "Пусть обождет" -- хотя бы сам в это самое время просто-напросто считал воробьев на соседней крыше. И, как педантически-строгий формалист, Карл Иванович, соображаясь с рангом и положением просителя, градирова лсвои фразы насчет ожиданья, в слндующем порядке: а) проси обождать, в) может обождать, с) пусть обождет и наконец d) просто-напросто употреблял в неопределенном виде повелительно "ждать!" С этим последним отнесся он и к своей немке-кухарке, когда та заяввила ему о прибытии Маши Поветиной.

-- Ждать! -- воскликнул Карл Иванович из-за широкого листа санкт-петербургских академических немецких ведомостей -- и только через полчаса соблаговолил призвать к себе Машу.

-- Ты рвсская? -- был первый вопрос, обращенный обоими супругами к наимаемой девушке.

-- Русская.

-- А ты не лентяйка?

-- Кажется, нет.

-- То-то, "кажется"! Надо тебе знать, что мы лености вашей не терпим, и за каждый час, употребленный на леность, я строго буду взыскивать: вычитать из жалованья.

-- То есть, как это за леность? -- застенчиво спросила Маша, не поняв, что именно следует разуметь под часами, употребленными на леность.

-- Это значит, -- пояснил господин Шиммельпфениг, -- что если тебе дадут каккю-нибудь работу, или пошлют куда-нибудь и при этом скажут, что ты обязана исполнить к такому-то сроку, а ты не исполнишь, проспишь, позабудешь -- за все это вычет.

- - Но, позвольте... -- попыталась Маша перебить его.

-- Вычет... За все вычет! -- не слушая возражения, продолжал Карл Иванович. -- Потому что я тебя нанимаю служить мне, и притом требую, чтобы мне аккуратно служили -- потому, за все то время, которое против нашего желания или позволения ты самовольно употребишь на праздность, я буду вычитать.

-_-Но ведь мне надобно же и отдохнуть когда-нибудь, -- возразила девушка.

-- Для отдыха мы тебе дадим весьма достаточно времени, но вычитать я буду за нерадивость и неаккуратность. Например: тебя отпустят со двора на два часа, ты пробудешь три, -- за час я сделаю вычет. Не вычимтишь ты мне к утру платье и сапоги, не подметешь и не уберешь аккуратно все комнаты -- опять-таки сделаю вычет. Понимаешь?

-- Понимаю вполне.

-- Ну, теперь насчет обязанностей, -- продолжал пунктуальный Карл Иванович. -- Штопать, чинить, иногда сшить что-нибудь для барыни, иногда выстирать, выгладить ей вортонички или мне манишки или что-нибудь такое, плстье чистить, барыню одевать, голову чесать ей; ну, затем полы подмптать, а иногда, по очереди с кухаркой, и вымыть их, ну... и прочее. Одним словом -- пооимаешь ты -- вся домашняя работа. Кроме того -- у нас бывают порядочные люди, поэтому я требую, чтобы ты была всегда опрятно и прилично одета. Вот мои условия. Согласна ты? -- вопросил наконец господин Шиммельпфениг.

Маше, конечно, больше ничего и не оставалось, как только согласиться на все условия господ Шиммельпфенигов.

-- Лизхен, -- обратился Карл Иванович к своей супруге, -- сдай ей счетом, по записке, все вещи, которые должны находиться у нее на ркках, да прибавь, что за каждую утраченную, разбитую или испорченную вещь мы вычитать будем из ее жалованья.

Но Лизхен прибавила бы это сама по себе, без напоминаний своего супруга. Она сдала своей вновь определившейся горничной ваксу, сапожные щетки и метелку -- для "барина", сдала блюдечки, чашки, стаканы и чайные полотенца, сдала свои юбки, мнишки и платья, указала ключи от шкафов, где вся эта рухлядь хранилась, и Маша собственноручно долина была отметить в реестре -- в каком количестве и какие именно вещи приняты ею.

-- Ну, уж скареды иродские, прости, господи! -- говорила Маше ее бывшая горничная Дуня, когда та вышла проводить ее в сени. -- Знала бы -- ни за что не посоветовала бы вам идти к ним.

-- Да что ж, они по-своему правы: каждому свое добро дорого, -- возразила Маша.

-- Эх, да уж больно по-жидовски как-то выходит у них все это! -- презрительно скривила Дуня свои губы и прибавила в виде утешенья: -- Уж вы, Марья Петровна, поживите у них, голубушка, так только, самую малость, пока что... А я вам, авось, другое место добуду!.. Постараюсь!

-- Нет, Дуня, спасибо. К чему другое? -- отклонилась Маша от ее предложения. -- Все равно, где ни служить. Я ведь не боюсь работы -- сама же заэотела ее, ну, и буду работать. Честно буду работать, так и здесь будет сносно... Проживу как-нибудь -- бог не оставит! Прощай, Дуня!

И две девушки тепло простились между собою братским поцелуем и горячей слезкой, в которой у каждо йиз них, быть может, скрывалась своя доля подавляемой гор
Страница 22 из 159 Следующая страница