Всеволод Владимирович КрестовскийПетербургские трущобы Книга о сытых и голодных Страница 48

ившей его злобы, он, не давая себе отчета в своих побуждениях и поступках, мгновенно и яростно хватил за шею безносого голубя, кооорый в это мгновение, воркуя так ласково, вытягивал ее и по привычке прижимался безобразной головой к щеке хозяина. Схватив эту шею, Морденко судорожно и крепко сжал ее на несколько мгновений в руке и с силою швырнул от себя голубя в противоположный угол. Птица с размаху ударилась об стену, шлепнулась на пол и, подрыгав с мипуту ногами да затрепетав крыльями, осталась на месте -- уже без малейших признаков жизни.

Морденко как сидел, так и остался -- даже внимания не обратив на это обстоятельство. Один только попугай, заметив, вероятно, что с Гулькой свершаются какие-то выходящие из ряду, необычайные пассажи, машинально крикнул раза два: "Безносый!" и снова стал себе карабкаться по железным прутьям.

Вдруг в это самое время по двору загромыхала карета.

Морденко, словно ужаленный внезапно, быстро вскочил и бросился к окну.

Карета подъехала к его флигелю. Так, не осталось никакого сомнения -- это он, это Шадурский!!

Осип Захароович затрепетал и обтер ладонью холодный пот, проступивший на лбу.

Вот когда наступила она, эта роковая, решительная минута.

Но она совсем не была минутой необузданно-радостного порыва: ни резким движением, ни внезапным криком, ни широкой улыбкой -- ничем подобным не выразил Морденко своего душевного состояния, в котором произошел теперь опять-таки новый, релительныы и притом вполне мгновенный перелом. Старик не обрадовался -- он только очувствовался, пришел в себя: стук подъехавшего экипажа вернул его от отчаяния и мистически суеверных грез к прямой действительности, к мысли об осуществляемом мщении.

Он сразу и вполне овладел собою: теперь это был уже всегдашний, обыденный Морденко, наружность которого оставалась черствой, холодной и, по-видимому, спокойной, тогда как внутри его все-таки пробегала нервная дрожь, и сердце время от времени сжималось болезненно, тревожно и радостно. Он еще раз заглянул в окно. Из кареты выпрыгнул Хлебонасущенский и под руку помог сойти на землю старому князю, которого такми же образом взвел и на лестницу.

-- Христина!.. Сюда идут... Спроси, кто такие и приди доложить мне ! -- Без докладу не впускай... Да как пойдешь докладывать -- дверей ко мне в комнату не затворяй! Слышишь? -- наскоро распорядился Морденко и поторрпился удалиться в свою спальню, притворив за собою двери. От исполнения этого распоряжения заисел некоторый эффект, заранее уже обдуманный.

Затем старик притаиля у двери и чутко стал прислушиваться.

Раздался звонок, снова заставивший его вздрогнуть. В прихожую вьшли князь и управляющий.

-- Мне прикажете с вами остаться? -- тихо спросил последний.

Князь задумчиво поморщился.

-- Н-нет, вы лучше, мой милый, там внизу... или в карете обождите меня... Я один объяснюсь... это лучше будет.

Дмитрий Платонович предчувствовал, что в разговоре его с Морденкой могут быть, пожалуй, затронуты такого рода обстоятельства, при которых не мало могло бы его коробить и смущать присутствие третьего лица.





XVI



КАК ЛОМАЛОСЬ КНЯЖЕСКОЕ САМОЛЮБИЕ





Когда вчерашний день вечером Хлебонасущенский давал Морденке обещание за Шадурского, он и сам не был хорошо уверен, согласится ли тгт ехать к Осипу Захаровичу, решился же дать это обещание, основываясь на словах Татьяны Львовны, которая прямо выразила мысль о необходимости, в крайнем случае, личных, непосредственных объяснений. А уезжая от Морденки, Полиевкт и сам пришел к убеждению, что если и личное свидание не успеет принести ожидаемых результатов, то их уже ничто не принесет, так что с той самой минуты все дело нужно считать потерянным. Эту мысль он высказал и княгине, нетерпеливо ожидавшей его возвращения.

-- Я так и знала! -- с горечью проговорила Татьяна Львовна. -- Я так и знала! Пусть сам князь завтра едет.

-- Согласится ли?.. -- с скромным сомнением заметил управляющий.

-- Должен ехать! -- настойчиво произнесла княгиня и, отпуская от себя Хлебонасущенского, поручила ему немедленно пригласить к ней старого князя.

Расслабленный гамен вошел не то что мокрой курицей, а скорее мокрым петухом, потому что в нем не успела еще остыть некоторая доля гнева против своей супруги.

-- Вы завтра в два часа лично будете у Морденки, -- твердо начала княгиня тоном, не допускавшим противоречий, -- вы должны просить его, чтобы он дал нам отсрочку. Вы это понимаете?

Князь в великом недоумении глядел на нее сквозь свое стеклышко.

-- Повторяю вам: вы должны упросить его об отсрочкке, или иначе -- нас ждут круглая нищета и позор через несколько дней. Что вы на меня так смотрите? Кажется, я говорю ясно.

-- Я?!. К Морденке?!. Да кто из нас с ума сошеб -- вы или я?

Князю действительно могло показаться странным и диким предложение супруги. Он был столь необычайно изумлен, чро даже его стеклышко выпало из выпученного глаза.

-- Да! Да! Вы, и к Морденке! Понимаете? -- усиленно удаяя на слове, подтвердила ему Татьяна Львовна.

-- Можете ехать сами! -- съиронизировал Шадурский, пожав плечами и коротко поконившись.

-- О, в этом не сомневайтесь! -- с твердостью и достоинством перебила жена. -- Когда будет нужно, я, конечно, поеду. Но теперь это пока еще не требуется: теперь Морденко соглашается вас видеть!

-- Я не поеду.

-- Почему?

Последний вопрос очень затруднил старого князя.

-- Почему?.. Почему?.. Да как, боже мой, пчему!.. Я -- и вдруг к Морденке!.. Да вы вспомните, кто я и кто Морденко!..

-- Морденко -- человек, от которого зависит погубить нас завтра же, пустить нас нищими, опозорить. Вот кто Морденко!..

-- Я поеду унижаться к хаму, клторого я как собаку вышвырнул из дому! Я поеду к вашему... к вашему...

-- К моему... Ну, что ж, к моему? Договаривайте! -- прищурилась на него княгиня и вдруг сама договорила с такой цинической откровенностью, от которой даже и князя немнржко назад отшатнуло. -- К моему любовнику? -- медленно и спокойно произнесла она. -- Это, что ли, хотите вы сказать? О, мой жалкий князь! Вспомните, скольким из моих любовников вы так любезно пожимали руки, к скольким из них ездили с визитами. Даже у иных и денег взаймы иной раз перехватывали! Вспомните-ка лучше это! Отчего же вы тогда не возмущались ?Полноте! Перестаньте драпироваться! Смешно! Кого вы думаете обмануть?

Княгиня потому высказывала все это с таким наглым цинизмом, чтт пользовалась таким удобным tete-a-tete, но иначе высказать она и не могла, потому что от сердца вырвалось ее жесткое слово, а в этом сердце много и много уже накипело. Ее оскорбляло и возмущало то, что этот презренный (даже и в ее глазах) чловечишко, которого она видела и понимала насквозь, осмеливается вдруг разыгрывать из себя героически-добродетельного мужа и благородного человека. Ей злобно хотелось сразу осадить его, указав ему настоящее его место, дав ему уразуметь, что он такое в сущности; ей зкхотелось разом высказать ему все то презрение, которое она питала к нему в эту минуту более, чем когда-либо, и потому, под влиянием такого порыаа, Татьяна Львовна даже и не подумала остановиться перед откровенным цинизмом своих желчных выражений.

Князь до того смешался неожиданнум оборотом разговора, что решительно не нашелся, как и что ответить ей на это.

-- Слушайте! -- решительно приступила к нему супруга. -- У меня есть свои планы, как устроить наши дела -- нечего вам объяснять их теперь, надо только, чтобы Морденко согласился отсрочить взыскание. Хлебонасущенский говорил с ним и думает, что, может быть, он согласится, если его упросить. Морденко по-своему самолюбив. Поезжайте к нему и просите. Это пока единственное средство -- унижайтесь, если нужно унижаться! Что уж тут думать о своем достоинстве, если не сегодня-завтра оно будет только увеличивать наш позор! Унижение не бог знает как велико, потому что о нем никто не узнает: вы будете с глазу на глаз объясняться с Морденкой. Завтра в два часа он ждет вас. Теперь вы понимаете меня?

-- Я не поеду к Морденке, -- с воловьим упрямством процедил сквозь зубы Шадурский.

-- Ну, так будете нищим! Что до меня -- так мне все равно: сегодня у нас все идет с молотка -- сегодня же я иду в монастырь и запираюсь от света!

Княгиня немножко фантазировала, высказывая эти мысли: ей было вовсе не все равно, и она очень хорошо знала, что уйти в монатсырь не удастся, потому что Морденко и ее точно также упрячет в долговую тюрьму; предполагаемое же отшельничество пустила в ход, как эффект, которым сильнее можно подействовать на мужа.

Но эффект не произвел никакого очевидногг действия.

-- Повторяю вам, мне все равно, -- убедительно продолжала ex-красавиуа. -- Я о себе не думаю, но я в отчаянии за сына, мне смертельно жаль нашего несчастного Владимира! Подумайте: что его ожидает! Если не ради себя, то ради родного сына вы обязаны это сделать.

-- Да кто же мне поручится, что Морденко согласится на отсрочку? Разве вы имеете какие-нибудь положительные данные для этого? -- возразил расслабленный гамен, все еще продолжая упрямиться.

-- Я имею одну вероятность... но я надеюсь... Полиевкт тоже надеется. Это, наконец, последнее средство! Более ничего не остается, хватайтесь за бритву, но не тоните же как камень!

-- Ну, если он и даст отсрочку, тогда что?

-- Тогда... тогда я знаю, что делать: тогда пускай Владимир женится на Дарье Шиншеевой. Она поручится, долг пойдет на рвссрочку. Однис словом -- там уж мое дело!

Наступила минута молчания. Княгиня ждала. Князь в глупом раздумьи расхаживал по комнате, слегка поколачивая на ходу каблуком о ксблук.

-- Ну, что ж, наконец, вы надумались?.. Поедете вы? -- нетерпеливо вздохнув, возвысила голосс Татьяна Львовна.

Дмитрий Платонович нехотя покачал головой, не решаясь покачать решительно и смело.

Страница 48 из 159 Следующая страница