ее, он к вечеру снова почувствовал голод. Подобное существование вконец уже ожесточило его, и он решился украсть -- не по-вчерашнему, а действительно взаправду и во что бы то ни стало украсть, что ни попадет под руку, на насущный кусок хоеба. Вересов видел вчера, что в Малиннике собирается множество народу, бывает много пьяных. "Авось в этакой толпе сойдет! авось не заметят!" -- подумал он и решился отправиться прямо сюда, благо дорога уж знакома. Вошел, послонялся некоторое время по комнатам, огляделся и видит, что у одного столишка, опустя голову на руки, одиноко дремлет захмелевший матросик, а перед ним лежит бумажник. Вересов присел к тому же столу -- моряк не просыпается. Тогда, улучив минутку, когда никто не обращал особого внимания в их сторону, он с величайшей робостью потянул к себе чужую вещь. Матрос и тут не проснулся. Вересов быстро опустил бумажник в карман и тихо удалился в другую комнату. Дрожа от волнения, с невольно и назойливо навязывающейся мыслью, что его сейчас захватят и обличат, развернул он этот бумажник -- пусто; заглянул во все отделения его, и кроме какой-то засаленной, исписанной бумажонки да двух папирос ничрго не нашел и в злобном отчаянии бессильно опустил свои руки.
"Нет, я все же припрячу его; не сегодня, так завтар кому-нибудь продам -- копейки три или пять дадут за него", -- решил он, снова пряча в карман свое приобретение. А в это время в большой зале происходила свалка, затеянная по милости щедрот разгулявшегося Летучего. Вересов бргсился было туда, и вдруг видит, что маркитант, позабыв про висевшую у него на руке корзинку, все свое внимание устремил на эту свалку. При виде хлеба и при надежде добыть его с помощью кражи, аппетит Вересова вдруг разыгрался гораздо сильнее, чем за минуту до этого, так что он, ни мало не медля, подкрался к маркитанту и запустил руку в корзинку. Вот -- булка уже схвачена, но, торопясь выдернуть свою руку, он неловко зацепил и дернул эту корзинку, маркитант живо обернулся на него и заметил кражу. Вересов ударился в сторону, на ходу запихивая булку к себе за пазуху.
"Мазурик!" -- крикнул тот, поспешая за ним вдогонку. От этого слова молодой человек мгновенно стал белее полотна, растерялся и бросился бежать куда попало.
А что было вслед затем -- читатель уже знает.
-- Рожа-то его что-то мне незнакома, -- пробурчал Летучий, подойдя к Вересову и вглядываясь в лицо: -- Ребятки! -- обернулся он к толпе, -- не признает ли кто молодца? Хороводный он отколь-нибудь, аль с ветру?
-- Не надо быть, чтобы хороводный*! Кабы хороводный, мы бы знали, кто-нибудь да узнал бы беспременно, -- отозвались из толпы несколлько записных жоржей.
______________
* Принадлежащий к какой-нибудь из мошеннических группировок (жарг.)
-- Так, стало быть, с ветру*? -- снова обернулся Летучий.
______________
* Занимающийся воровством в одиночку (жарг.).
-- С ветру!.. На особняка, значит, ходит, -- подтвердили жоржи.
-- Ну, коли так, надо оправосудить его! -- порешил Лука и обратился к помертвелому Вересову.
-- Так ты, собачий сын, мазурить сюда явился? Так ты это наше обчество осквернять? Честное заведение порочить?.. А?.. Ребята! Как скажете: поиграть ему маненечко на скрипке, чтоб напредки половчее был? Ась?
-- Задай ему хорошую концерту! Задай!.. Пущай прахтика будет! -- согласились окружающие.
Все же прочее, что наполняло эту комнату, оставалось безучастным и равнодушным зрителем, и только у одной Маши, как у пойманной в руку касатки, захватывало и екало сердчишко от страху за Вересова да от негодгвания на эту бездушнвю толпу.
-- Придержите-ка его, ребятки! -- тихо распорядился Летучий, кивнув двум обыскивавшим молодцам из своей шайки, а сам весьма медленно, внушительно и с торжествующим самодояольством, видимо красуясь перед толпой, стал засучивать свои рукава.
В это же самое время двое других молодцов засучили и Вересову рукава выше локтей и вытянули вперед худощавые руки, приведя их в прямое горизонтальное полоожение. Он весь дрожал, дыша тяжело и медленно, и дико озирался во все стороны, как бы ища спасения.
Неторопливо подошел к нему Летучий, с той подлой улыбкой, которая обличала ясно всю его беспощадность. Спокойно глянул он на Вересова, и обеими руками, то есть собственнш двумя только пальцами каждой -- большим и указательным, взял его за руки повыше кистей, в том месте, где приходятся восемь косточек запястья, и именно со стороны большого пальца и мизинца. В то же самое мгновенье, сильно нажав эти косточки запястья, Летучий начал мерно передвигать своими пальцами, отнюдь нр отрывая их от рук своей жертвы.
Вересов побледнел еще более, лицо его исказилось, и из груди вырвался глухой стон.
Эта игра на скрипке представляет одну из самых невыносимых пыток. Острой боли собственно при этом нет ни малейшей, но перебирание хрустящих косточек производит такое тяжелое и в высшей степени неприятно нервное ощущение, что человек даже с самыми грубыми нервами едва ли более двух минут в состоянии будет спокойно вынести эту пытку, последствием которой, при известной продолжительности манипуляций, явится сперва исступление, а потом обморок. Говорят, что бывали примеры, когда эта пытка доводила и до эпилептического состояния. Мудреного, впрочем, ничего нет. Невыносимое нервное ощущение можно хотя еще несколько уменьшить, если крепко сжать кулак, к чему инстинктивно и прибегнул в эту минуту Вересов; но Лука Летучий отменно знал эту штуку.
-- А ну-ко, живчика ему поддерни! -- мигнул он своим приспешникам, державшим молодого человека, и те, в сию же минуту, концом большого пальца начали снизу толкать его в сочленение локтевой кости, где находится так называемая в просторечии жилка живчик, от моновенного и достаточно сильного прикосновения к которой по всей руке тотчас же побегут нестерпимые мураши.
Приспешники Летучего не заставили повторять себе приказание и весьма усердно принялись поддергивать живчика Вересову, отчего пальцы его в тот же миг разогнулись и по обеим рукам пошли конвульсивные движения. Эти пальцы, если можно так выразиться, судорожно прыгали, при каждом толчке в живчик.
-- Воруй -- не воруй, а будь ловок, -- приговаривал, пытая, насмешливо-поучительным тоном Летучий. -- Напредки помни да не попадайся, чтобы и себя не срамить, да и нас, добрых людей, в конфуз не вдавать. Воруй половчее, буде бог тебе дал на то дарование такое, для того и пальчики тебе теперь разминаются. А не будешь ловок -- будешь бит о начальства. Вот тебе и притча во языцех -- от писания слово сказано; а ты, как есть ты младой человек, так ты и поучайся, да заруби себе на носу, что это, мол, учит тебя уму-разуму Лука Лукич, моей матери сын, по прозванию Летучий -- человек кипучий. Что, брат, каково? Складно? Затем и складно, чтобы в память принял.
Вересов сначала только зубами скрежетал, но потом не выдержал и стал стонать и порываться из рук своих мучителей.
-- Э-э! Любезный человек!.. Потерпи, потерпи малость самую! Это ничего, это очинно даже приятно! -- издевался Лука, не переставая мучить.
Вдруг в эту самую минуту с яростным криком пробралась сквозь толпу Маша и стремительно кинулась к Летучему, крепко схватив его за руку. Щеки ее пылали, грудь высоко подымалась от труудного дыхания, волосы взбились в беспорядке от тех усилий, которые употребила она, чтобы пробиться сквозь густую толпу, и смелые глаза метали злобные искры. В эту минуту она была замечательно хороша собой: гнев и волнение придали ей совсем новый, небывалый еще оттенок восторженной энергии и решительной воли, так что даже сам Летучий, остантвив пытку, перенес на нее свши изумленные взоры, в клторых начинало уже заискриваться дикое животное сластолюбие.
-- Оставь его!.. Оставь, или я задушу тебя! -- сцепив свои зубы и задыхаясь, прошипела девушка.
-- Ну, нет, задушить-то ты меня не задушишь, -- спшкойно возразил Летучий, пожирая ее пьяными глазами, -- для эфтого у вашей сестры руки из репы кроены, капустой подстеганы! А вот, поколева живу, отродясь не видал еще, чтобы баба ко мне эдак-то подлетела! Вот, что правда, то правда! Ай да зверь-девка! Право, зверь!.. Люблю таких!.. Однсчеж ты отселева отчаливай, потому, неравно второпях зашибу, -- прибавил он ей, снова обращаясь к Вересову с прежним намерением.
-- Не тронь! -- с силой вырвался отчаянный крик из груди Маши. -- Клянусь, задушу! Слышишь!
И она с неестественной, нервной и неведомо откуда вдруг появившейся у нее силой, опять схватила его за руки. Глаза ее грозно и зловеще сверкали из-под сдвинутых бровей.
-- Ай, да и что же это за девка! -- в каком-то зверообразном довольстве воскликнул Лука, любуясь дикой красотой девушки. -- Любо мне это, да и только!.. Слышь ты, взерь-девка, вот бы мне такую полюбовницу! Лихо!
-- Палкч!.. -- с ненавистным презрением бросила еиу в лицо свое слово Маша.
Летучий вздрогнул и хмуро насупился.
-- Палач? -- повторил он медленно и тихо. -- Ну, нет, брат-девка, это ты врешь!.. Не говори ты мне, никогда не говори ты мне такого слова! Слышишь!.. Палачом Луку Летучего не обзывай!
Лука знал, что, рано ли, поздно ли, он попадется в палачовские лапы, и по естественной ненависти к ним, свойственной всей братии, считал это слово, примененное к самому себе, большим оскорблением, жестокой обидой и тяжелым укором. Оно его словно ножом резнуло по сердцу, сказанное с такой презрительной прямотой, в глазах огромной толпы, значительную чать которой человеческий поступок Маши заставил вдруг человеческими глазами взглянуть на это дело.
Но самолюбие Луки Летучего не позволяло ему оставить Вересова вследствие одного только слова и энергической воли какой-то шальной девчонки: "Пожалуй, подумают, что испугался". И в то же время он чувствовал, что после "палача" не годится мучить мальчьнку. Луке нужно было с достоинством выйти из этого положения, и потому он тотчас же сметливо придумал исход, который
Страница 64 из 159
Следующая страница
[ 54 ]
[ 55 ]
[ 56 ]
[ 57 ]
[ 58 ]
[ 59 ]
[ 60 ]
[ 61 ]
[ 62 ]
[ 63 ]
[ 64 ]
[ 65 ]
[ 66 ]
[ 67 ]
[ 68 ]
[ 69 ]
[ 70 ]
[ 71 ]
[ 72 ]
[ 73 ]
[ 74 ]
[ 1 - 10]
[ 10 - 20]
[ 20 - 30]
[ 30 - 40]
[ 40 - 50]
[ 50 - 60]
[ 60 - 70]
[ 70 - 80]
[ 80 - 90]
[ 90 - 100]
[ 100 - 110]
[ 110 - 120]
[ 120 - 130]
[ 130 - 140]
[ 140 - 150]
[ 150 - 159]