Всеволод Владимирович КрестовскийПетербургские трущобы Книга о сытых и голодных Страница 70

опустившийся на стул, облокотясь рукой на его спинку и бессильно сложив на нее свою отяжелевшую голову.

Вот что увидела княгиня, когда, внезапно войдя в эту комнату, вдруг подалась назад и неподвижно остановилась под неожиданным и сильно бьющим впечатлением. -- То ли надеялась она встретить!..

"Это он! -- мгновенно сверкнуло в ее сознании при первом взгляде на непокрытое еще кисеей лицо покойника. -- Он умер, значит, есть надежда: иск приостановится". И нельзя сказать, чтобы эта сверкнувшая мысль была для нее неприятна. Но, успокоившись в главной своей заботе, княгиня все еще оставалась в тяжкой нерешительности: "Уйти ли тотчас, или остаться немного?.. Уйти -- неловко... Здесь все же есть люди, надобно остаться".

Перед ней лежал труп человека, бывшего когда-то ей очень близким: она все же, на сколько могла и умела, любила его, и он ее любил когда-то. Он даже в то время был ведь единственным существом, оказавшим ей, оскорбленной и покинутой мужем, свое простое, искреннее сочувствие. Княгиня вспомнила это. Плавно шурша и свистя шлейфом своего шелкового платья, ступила она вперед несколько шагов, тихо опустилась перед катафалком на колени и, поклонясь до земли, около минуты оставалась неподвижной в этом склоненном положнии.

Бог весть, что в эти мгновенья творилось в душе княгини; но когда поднялась она с колен, троекртант осеняя себя благоговейно медленным крестным знамением, на длинных ресницах ее томных и когда-то столь божественно прекрасных глаз двумя жемчужинами дрожали две крупные слезинки.

Были ль то слезы о своем прошлом, или слезы сожаления об этом некогда любимом человеке; сказалось ли в них раскаяние во многом, или материнская дума о сыне -- тайном сыне ее и этого покойника, отверженном, затерянном для нее и даже давно позабытом? Бог весть. Но только эти две слезинки сказали собой, что в данную минуту княгиня искренно чувствовала себя и действительно была женщиной -- и только женщиной.

Она иногда могла еще быть ею на мгновенья, но -- только на мгновенья, и то лишь под сильным влиянием какого-нибудь не исковерканного, хорошего чувства человеческого.

Вересова очнуло из его забытья это внезапное, странное появление совсем незнакомой ему женщины: оно изумило его и прервало длинную нить кручинных мыслей и того чувства, знакомого лишь со вчерашнего дня, которое так много жаждалт близкой и родственно сочувствующей души, среди вновь обуявшего неисходного одиночества пустотыы и холода. Вместе с изумлением, не успев еще ничего сообразить и не умея дать себе отчета, что это за особа и зачем она здесь, молодой человек почувстврвал даже какое-то внутреннее беспокойное волнение. Он поднялся со стула и недоумевая неподвижно и выжидательно следил глазами за каждым движением этой женщины, которая, меж тем, тихо и грустно вздохнув из глубины души, отерла тончайшим и слегка ароматным батистом свои слезы и оглянулась вокруг себя в несколько смущенном затруднении, словно бы искала какого-рибудь исхода из своего положения после молитвы над гробом в совершенно новом и незнакомом для нее месте.

Вересов приблизился к ней почтительно и тихо, но с невольным выражением вопроса в лице.

-- Когда он умер? -- почти шепотом обратилась к нему Тарьяна Львовна.

-- Вчера на рассвете, около пятого часа, -- столь же тихо ответил молодой человек. -- Вы, вероятно, знали покойного? -- прибавил он после колебательной минуты молчаниф.

-- Да, я его хорошо знала... когда-то... -- тяжело и грустно вздохнула она.

-- Извините... Позвольте узнать, с кем я имею честь... -- отчасти смущенно пробормотал Вересов, почтительно склоняя корпус.

-- Княгиня Шадурская, -- было ему спокойным и тихим ответом.

Он слегка вздрогнул и выпрямился, глянув на нее холодно удивленным и пристальным взглядом, который снова привел ее в смущение.

-- Княгиня Шадурская?! -- медленно и едва внятно проговорил он.

Та подтвердила легким склонением головы и, в свою очередь пристально хотя и смущенно взглянув на молодого человека, серосила:

-- А вы?

-- Я -- я сын покойного.

Княгиня глянула еще пристальней и с оттенком какой-то внутренней тревоги.

-- Ваше имя? -- быстро прошептала она.

-- Иван Вересов... Я его сын... побочный, -- с некоторым затруднением, но, впрочем, достаточно твердо ответил он и не бед внутреннего удивления заметил в тот же миг, как лицо княгини вдруг озарилось каким-то необыкновенным выражением: тут, казалось ему, скрестились между собой и изумление, и испуг, и радость, и даже что-то теплое, какая-то необъяснимая нежность.

Она все так же пристально продолжала вглядываться в его черты.

-- А ваша... ваша... мать?.. Разве вы не знаете ее? -- чуть слышно и даже с каким-то трепетным замиранием в голосе спросила княгиня, спустя минуту первого волненья и тревоги.

Вересов угрюмо опустился и грустно пожал плечами.

-- Не знаю. Я нкогда не слыхал про нее ни единого слова: отец скрывал от меня.

На глаза княгини навернулись новые слезы и в ту же минуту она протянуьм ему руки свои.

-- Мы близки друг другу! -- с ясной и нежной улыбкой тихого восторга трепетно прошептали ее губы. -- Да, мы близки друг другу... Я... я -- ваша мать.

Вересов вздрогнул и невольно отступил назад, ошеломленный звуком этого голоса. В его сердце ударило что-то острое, сильное, роковое, и вся кровь мгновенно прихлынула к грди.

-- Я ваша мать! -- повторила княгиня ткм же тоном, к которому примешалось теперь несколько смущенной тоскливости при виде этого внезапного движения со стороны молодого человека.

-- Мать!.. -- воскликнул он, пожирая ее взорами и словно бы еще не веря глазам своим. -- Мать... моя... моя мать! -- все слабей и слабей обрывался его голос, и вдруг с рыданием он бросился к ее ногам, покрывая слезами и поцелуями эти бледные, трепещущие руки.

И несколько минут кряду, в тишине, залитой мутным светом комнаты, перед высоко стоящим гробом раздавались только восторженные звукии взаимных поцелуев, неудержимые рыдания да безучастно монотонный, старческий голос псаломщика.





XXXII



РАЗЛАДС САМИМ СОБОЙ





Пришли попы и пели панихиду, на которую, как уж это обыкновенно водится в таких случаях, доброхотно пожаловали непрошенные и даже совсем незнакомые две-три соседки, жилицы того же самого дома. И жалуют они обыкновенно не столько ради молитвы по усопшем, сколько ради новой темы для разговоров да воздыхательных сердобольствий и философских размышлений, вроде того, что "вот жисть-ьо наша!.. жил-жил человек, да и помер, и все-то помрем тоже, все там будем". Эти обиходные особы обыкновенно никак не могут удержаться, чтобы не бухнуть на колени, с земными поклонами и не источить нескольких слез, когда запоют "со святыми упокой": от этогр уж они никак не воздержут себя -- "потому, очинно уж жалосливо и даже, можно сказать, в большую очинно чувствительность возводит".

Княгиня Шадурская тоже выстояла панихиду рядом с Вересовым и после того пробыла еще около часу. Они удалились вдвоем в смежную горницу. Татьяна Львовна с грустным любопытством оглядывала жилище покойника и всю его убогую обстановку. Около часу длилось их свидание, наполняемое ежеминутными ласками матери и расспросами про покойного, да прр житье-бытье Вересова, и в этих ласках и в этих расспросах сказывалось столько участия к нему, столько материнской любви и радости при виде найденного сына, что тот почувствовал в себе возможность безграничноы сыновней любви к этой женщине. В ней он нашел то, чего искал и чего так алкала сиротствующая душа его, -- нашел мать, которая с первой минуты оказала себя матерью, доброй, нежной, любящей, тогда как отец только в последние часы стал для него отцом, будучи до этого всю свою жизнь одним лишь суровым, черствым деспотом, доводившим свою сухость в отношении сына даже до какой-то холодной ненависти. И этот разительный контраст невольно, сам собой пришел теперь в голову молодому человеку.

-- И он никогда, ни полуслова не говорил тебе про меня? -- молвила Татьяна Львовна.

-- Никогда.-Если я его спрашивал, так он приходил даже в ярость какую-то.

-- Боже мой! Боже мой!.. Какая ненависть! -- сь скорбью прошептала она. -- И за что?.. Чем я тут была виновата? Я, которая любила его?.. И вдруг скрыть от сына, что у него даже была когда-либо мать... поселять в нем ненависть...

-- Он ненавидел весь род Шадурских, -- отозвался Вересов, -- он ненавидел все, что могло лишь напоминать это имя.

-- За что? -- с жаром перебила княгиня.

-- Не знаю. Перед смертью он как-то глухо отзывалс яоб этом. Говорил, что князья Шадурские лишили нас чести, что все невзгоды его из-за них пошли! Да!.. И он... он завещал мне... отомстить... Он взял с меня клятву.

Молодому человеку было жестоко-трудно произнести эти словк. Тайный внутренний голос говорил ему, что уже самое свидание его с этой женщиной есть нарушнние клятвы, данной умирающему отцу, которого даже труп еще не зарыт в землю; но в то же время он столь неожиданно нашел свою мать, и к этой матери порывисто кинуло его самое святое чувство. Мог ли он ее ненавидеть, когда его так и тянуло облегчить на ее груди свою наболевшую душу, когда ее ласки и участие так тихо, любовно глядели, и исцеляли, и освежали его?.. Он чувствовал, что тут уже нет сил не преступить данную клятву, и эта разрозненная двойственность чувств и помыслов в эту минуту была для него невыносимо мучительна, ставя человека в невозможное положение.

-- Клятву!.. Отомстить! -- в ужасе проговорила княгиня, широко раскрыв свои большие глаза. -- Отомстить... Чтобы сын мстил родной матери... Боже!.. Нет, это невозможно!..

Вепесов понуро сидел, закрыв лицо руками, облокоченными на колени. Он много страдал в эту минуту.

-- А! Я знаю, какая это месть, -- продолжала Татьяна Львовна. -- Это все дело о наших векселях...

-- Да, тут есть какие-то векселя... Но что это
Страница 70 из 159 Следующая страница