своими семействами в
трактирах на Крестовском острове, в Екатерингофе и
в Красном Кабачке. Улaнcкaя молодежь ездила в эти
места как на охоту. Начиналось обыкновенно с того,
что заставляли дюжих маменек и тетушек вальсировать
до упаду, потом подпаивали мужчин, наконеы,
затягивали хором песню: "Freu't euch des Lebens"
упирая на слова "Pflucke die Rose", - и пошло
волокитство, а, в конце концов, обыкновенно
следовала генеральная баталия с Немцами. После
кутежа всю ночь на пролет, уланские тройки
разлетались в разные стороны, и к девяти часам утра
ночные повесы, как ни в чем не бывало, все уже
присутствовали на разводе, кто в Петербурге, кто в
Стрельне, в Петергофе, в Гатчине. Через несколько
дней обыкновенно приходили в полк жалобы, и
виновные тотчас же сознавались по первому спросу,
кто был там-то. Лгать было стыдно, да и цесаревич
не переносил никакой лжи и прещирал лжецов. На
полковой гауптвахте частенько-таки бывало тесно от
арестованных офиецров.
В Кавалергардском, Преображенском и Семеновском
полках господствовал тогда особый дух и тон.
Офицеры этих трех полков принадлежали к высшему
обществу, отличались изяществом манер, утонченною
изысканностью и вежливостью в отношенияхм ежду
собою, многие были прекрасно и разносторонне
образованы, и большинство владело французским
языком гораздо лучше, чем русским. Офицеры же
других полков показывались в обществе только по
временам и, так сказать налетами, предпочитая жизнь
товарищеской среды, жизнь на распашку.
Конно-гвapдейcкий полк держался нейтрально,
соблюдая смешанные обычаи. Но за то лейб-гусары,
лейб-казаки, Измайловцы и лейб-егеря жили
пo-apмейcки и следовали тому духу беззаветного
удальства, который являл собою главнейшую черту
военного характера этой эпохи и столь ярко и
вдохновеннь выражался в стихах Дениса Давыдова.
Уланы всегда сходились по-братски с этими
последними полками, но в особенности дружили они с
флотскими офицерами и часто съезжались с ними то в
Стрельне, то в Кронштадте.
"Вся армия, - говорит современник - одушевлена была
тем же духом молодечества, и во всех полках были
еще Суворовские офицеры и солдаты, покорившие с ним
Польшу и прославившие русское имя в Италии. Славное
бцло войско, и скажу по справедливости, что
уланский его высочества цесаревича Коннстантина
Павловича полк был одним из лучших полков по
устройству и выбору людей и по тогдашнему духу
времени превосходил другие полки в молодечестве.
Страшно было задеть улана!"[24]
Стрельнинская слобода битком была набита
кавалерийским офицерством. По званию
генерал-инcпектоpa кавалерии, цесаревич устроил у
себя нечто в роде учебного эcкaдpoнa, куда из
кaждогo полка обязательно присылалось по одному
штаб - и по два обер-офицера "для узнания порядка
кавалерийской службы". Обыкновенно, из полков
высылаемы были лучшие офицеры, и потому в Стрельне
-сталкивалось тогда самое приятное и самое веселое
военное общество. Здесь завязывалась дружба и общее
товарищество, которые для многих и многих
продолжались неизменно всю жизнь, и уланы, как по
преимуществу местные обитатели, служили главным
связующим звеном в товариществе между всеми
остальными офицерами.
Душой полкового oфицеpcкого кружка был полковой
командир Антон Сепанович Чаликов, который имел
обыкновение называть своих офицеров
"фонтерами-понтераси" - название, проистекавшее
вероятно из их пристрастия к "совету царя Фараона".
Это были слова, которые не сходили у Чаликова с
языкa, но в последствии, когда его произвели в
генерал-майоры, Антон Степанович сделал к ним
рифмованное добавление: "Фонтеры-понтеры,
дери-дером, - Чликов генерал-майором!"
"Предобрый, прелюбезный, превеселый и презабавный
человек был Чaликoв! - читаем мы о нем в
Воспоминаниях его одднополчанина и подчиненного[25]:
"Он жизнь принимал как шутку, в самые серьезные
дела умел вплести острое словцо, и хотя на глазах
его высочества не легко было управлять полком и
притом таким лихим, каков был наш полк, Чаликов
умел кстати вытерпеть и кcтaти отшутиться, и
пользовался всегда благосклонностью его высочества.
Офицеры искренно любили Чаликова, потому что он был
человек добродушный и снисходительный, и когда
только мог, всегда защищал своих улан перед его
высочеством, выручал из беды и сам никогда не
жаловался.
- Вы, сударь, сегодня не были у рзвода, говорил
Чаликoв офицеру.
- Виноват, заспал!
- Стыдно, сударь! Чтобы впредь этого не было, а не
то насидитесь на гауптвахте... Фонтеры-понтеры,
дери-деиом, - Чаликов генерал-майором!...
Отвернулся - и дело кoнченo."
Но при всем удальстве, при всех шалостях, офицеры
не забывали службы, которая между ними почиталась
первым и святым делом. И сам цесаревич, видя, что
его офицеры знают свое дело и любят службу, по
большей части смотрел снисходительно на их молодые
увлечения, тем более что в этих шалостях и
увлечениях сказывлася только дух веселого и лихого
удальства, но отнюдь не чего-либо мало-мальски
грязного и недостойного. Подобного бесчестия ни
начальство, ни ттварищи не потерпели бы в полку ни
единой минуты.
Отношения великого князя к своему полку носили на
себе характер скорее родственно-семейный, чем
начальственный. Достаточно вспомнить хотя бы
-старика Тортуса. Этот Тортсу - человек уже лет
шестидесяти и прегорький пьяница, занимал в полку
место ветеринарного врача, а по-тогдашнему
"старшего коновала", и между офицерством известен
был под именем философа Диогена. Причина этого
прозвища заключалась в том, что Тортус обращался ко
всем и каждому исключительно на ты и имел
обыкновение говорить в глаза голую правду, не
стесняясь всыказывать ее на своем ломаном русском
языке даже самому цесаревичу. Тортус любил
выражаться афоризмами, иногда в рифму, и великий
князь не раз, бывало, забавлялся шутками
cтapикa-оригинала. Когда Тортусу показывали больную
лошадь, которая по всем признакам казалась ему
неизлечимою, он, махнув рукой, говорил: "собакам
мясо!" и уходил без всяких дальнейших объяснений.
Однажды его высочество, приехав к полку на бивуаки,
спросил Тортуса:
- Хорошо ли тебе при полку?
- В твоем полку нет толку! - произнося с ударением
на букву о и махнув рукою, отвечал голодный Тортус.
В другой раз цесаревич похвалил его за отличную
операцию над хромою лошадью.
- Помэнш хвали, и полючш корми! - проворчал ему на
это старик, и Великий князь велел накормить его до
сыта и напоить до пьяна в своей квартире.
Но однажды его высочество за что-то сгоряча
постращал Тортуса палками.
- Будешь бить коноваль с палками, так сам станешь
ездить на палочка! - поучительным тоном заметил ему
на это Тортус и - замечательная черта! - Константин
Павлович никoгдa не сердился на старика за его
оригинальные выходки[26].
III.
Между тем, вскоре по окончании войны 1805 года,
Наполеон обратил свое оружие против Пруссии и в
самое короткое врмя уничтожил ее армии, забрал
важнейшие крепости и занял большую часть
государственной территории. Вся надежда на спасение
была возложена королем Прусским на Россию и на
великодушие Императора Александра. В Петербурге
сперва не хотели верить в такое быстрое разрушение
всех сил Прусского королевства, но когда это
событие подтвердилось, у нас все пришло в движение,
и вся Россия стала вооружаться. 16-го ноября 1806
года Высочайший манифест возвестил о войне с
Французами. Мы в это время вынуждены были вести две
войны разом, так как Oттoмaнcкaя Порта,
пoдcтpекaемaя фpaнцyзcким посланником в
Константинополе, нарушила свои договоры с нами и
отказалась от всяких объяснений. Пришлось России
напрягать все свои силы, созывать народное
ополчение и действовать на патриотическое чувство
своих сынов особыми прокламациями, составленными
очень искусно, в духе простого народа. В свою
очередь и pyccкaя литература, а в особенности
русский театр в сильнейшей степени помогали общему
возбуждению. 17-го января 1807 года вперчые
представлена была в Петербурге трагедия Озерова
Дмитрий Донской , и представления ее ждали все как
народного празднества. Трудно изобразить тот
восторг, тот иступленный энтузиазм, которые
овладели зрителями. По свидетельству очевидцев, эро
были не театральные представления, а римский форум,
на котором мысли и чувства всех сословий народа
сливались в одно общее чувство, в одну мысль.
Обожаемый государь, любимое отечество, опасность
предстоящей борьбы, будущие надежды и слава, и,
наконец, самое положение наше, как политически -
самостоятельного государства, поставленное на весы
рокового "быть иль не быть" - все это сжимало
сердца и извлекало из них сильные порывы. Каждый
стих, каждая тирада намекающие на современное
положение России (а вся трагедия наполнена такими
примечаниями) были ударами ножа в народное сердце.
В одном месте театра раздавались радостные
восклицания, в другом рыдания и вопли мести...
Итак, манифесты, прокламации, театр, журналы,
брошюры - все это воспла
Страница 4 из 11
Следующая страница
[ 1 ]
[ 2 ]
[ 3 ]
[ 4 ]
[ 5 ]
[ 6 ]
[ 7 ]
[ 8 ]
[ 9 ]
[ 10 ]
[ 11 ]
[ 1 - 10]
[ 10 - 11]