Иван Иванович Лажечников. Последний Новик Роман Страница 4

мертвецов, господин пастор? помилуйте! - закричал он с ужасом, вытянув шею, как испуганный журавль, стоя на часах.

Молодая женщина засмеялась от души; пастор с улыбкой произнес:

- Давно ли стали мыт ак трусливы, Фриц? и что за новую сказку сплели здешние жители? - Потом он присовокупил вполголоса, качая головой и уставя перед маленьким лбом указательный палец правой руки. - Какое-нибудь старое поверье, грубое невежество! остатки идолопоклонства! Так! церкрвь далеко - духовный пастырь также. Надо придумать, как это вывести; надо разобрать это, взять меры, средства. Это наша обязанность, наш долг! Всего лучше прибрать сильный текст из "Латышской Библии", мною изданной*. Но речь не о том: расскажи-ка, Фриц, откуда выкопал ты название этой долины?

______________

* Глику, вместе с рижским суперинтендентом Фишером, обязана Лифляндия переводом Библии на латышский, начатым в 1680 году и конченным в восемь лет.



- Сказкоф своей ты сократишь нам путь до назначенного места, - примолвила сидевшая в карете.

- Опять-таки до назначегного места, - отвечал угрюмо кучер, - вы все шутите, фрейлейн. Хорошо еще, что мы едем в полдень; другое бы заговорили, кабы проезжали Долину мертвецов ночью до кочетов. Тогда в ней деются такие чудеса, что и... кого бы назвать бесстрашнее всех?.. да, например, кто бесстрашнее шведского офицера?.. и у того, с позволения сказать, господин цейгмейстер, побегут мурашки по коже, когда увидит бесплотного барона этой долины. Осмелюсь вам поперечить, господин пастор, - со всем уважением к вашему сану, - это не сказка, не выдумка, а... (озирается со страхом кругом и вглядывается пристально в густоту леса) я доложу вам, во-первых, о том, что видел своими глазами. Вы знаете, что я не люблю труса праздновать.

- Знаем, знаем! - закричали в один голос духовный отец и военный. - Но бывают сверхъестественные силы... - прибавил с притворным ужасом последний, давая пастору знак головой, чтобы он подтвердил его слова.

- Конечно, бывают... мы сами не можем вовсе отвергнуть, чтобы...

- Чтобы, любезный папахен, вы не сговорились с любезным братцем попугать меня, - возразила девушка, лукаво улыбаясь. - Это вам не удастся. Может быть, приличнее мне, женщине, бояться. Вульф это часто твердит и дает мне в насмешку имена мужественной, бесстрашной; но он позволит мне в этом случае вести с ним войну, чтобы не быть в разладе с моею природой. Рабе останется тем, чем была еще дитею.

- Речь не о том, - прервал с некоторым нетерпением пастор. - Послушаем, что расскажет нам вожатый наш в царство теней.

- Готовы слушать! - вскричали в один голоа офицер и девулка.

- Прошу всепокорнейше внимания, почтеннейшие господа и вы, фрейлейн, - произнес важно Фриц, раскланиваясь на обе стороны шляпой, - и верьте, что конюший баронессы, который, во-первых, никогда еще не лгал, особенно перед столь почтенными господами...

- Во-вторых начнет теперь, - сказала сидевшая в карете.

- Слушай же, Кете! - вскричал сердито пастор, и та, к которой он обращался с этим восклицанием, смиренно опустила длинные черные ресницы на прекрасные черные глаза, полные огня и остроумия.

- Только без пунктиков, Фриц, без пунктиков, которыми ты любишь зарубать свою речь, - примолвил офицер.

- Прошу извинения, господин цейгмейстер! (Фриц снял униженно шляпу и, по знаку своего повелителя, опять надел ее.) - Привычка пуще неволи; топи ее в море слов, а все где-нибудь вынырнет. Вот, например, господин Ле... Лио... ох! эту фамилию забываю вечно.

- Фамилию мимо!

- Он был в старые годы закройщик, ныне лифляндский дворянин с прибавкою фон.

- Лифляндский дворянин? - прервал с горькой усмешкой старик, сидевший в карете и терявший вовсе терпение. - Неправда! Лейонскрон из числа тех восьми графов, двадцати четырех баронов и четырехсот двадцати восьми дворян шведских, которых угодно было королеве Христине - не тем бы ее помянуть! - вытащить из грязи. Надо называть каждую вещь своим именем; всякому свое, Фриц!

- Сущая справедливость, господин пастор! Вот этот Лейонскрон был в чести, как вы изволитн знать...

- Чтоб его...

- А все-таки имел привычку шевелить пальцами, как будто кроил ножницами, хотя бы на меня, грешного, кафтан. Так-то несет еще и от меня точностью фискального судьи{44}, потому что, как вы изволите знать...

- Знаю, знаю!.. чтоб тебе... Минерва привязала замок на рот! - пробормотал с сердцем пастор и, гьтовый вынести только плследнюю осаду своего терпения, углубился в карету.

- Я прожил у одного фискала несколько лет, а он имел привычку говорить сначала своим просителям, искавшим пропуска запутанному дельцу: во-первых, милостивый госуларь! Проситель смекал, приносил первое, тогда во-вторых не задерживалось в судейском горлышке, и дело пропускалось гладко и скоро, как лодка по наполненному шлюзу. Он так же строго взыскивал с меня, если я излагал ему дело о покупке овса, сена и прочего для лошадей не ясно, не по пунктам, как теперь...

- Что еще, проклятый болтун?

- Наш амтман{44} Шнурбаух взыскивает с меня, когда не прибавляю словеска фон, обращаясь к нему; а перед баронессою, поверите ли, господин цейгмейстер, стоит, как натянутая струнка!

- Ха, ха, ха! спесь рыцарей меча и низость бременских купцов, все вместе!.. Вот эти patres patriae, defensores justitiae!* - вскричал, коварно смеясь, путник, ехавший верхом.

______________

* Так величали себя прежде лифляндские дворяне; Карл XI им это запретил.

Отцы отечества, защитники справедливости! (лат.)



- Низость бременских купцов? низость... Гм! - сердито проворчал пастор сквозь зубы. - Это говорит швед! в Лифляндии! ищет еще руки лифляндки!.. Прекрасно! бесподобно!

Девушка, видя, что между спутниками ее скоро загорится война не на шутку, поспешила еще вовремя тушить ее. Она обратилась к Фрицу с убедительной просьбой начкть обещанную повесть. Догадливый кучер, сообразив время и длину пути, который им оставался до таинственной долиоы, спешил исполнить эту просьбу.

- В приходе Ренко-Мойс, - начал так Фриц свой рассказ, - неподалеку от развалин замка, жила когда-то богатая Тедвен, знаете, та самая, которая седлала дочери на славу такое платье, что черт принужден был смеяться{45}. В этом замке живали и наши святые рыцари, и злодеи русские, и монахи, и едва ли, наконец, не одна нечистая сила, - да простит мне господь! - вы хорошо знаете Ренко-Мойс, фрейлейн?

- Ринген*, хочешь ты сказать? Как не знать мне? я только что не родилась в приходе рингенском.

______________

* В Лифляндии места имеют иногда по три и четыре названия: немецкое, латышское, чухонское и русское.



- Припомните, за болотцем, в виду замка, пригорок. Вот на этом пригорке, в затишье от ветров, за щитком березовой рощи, стояла лет сто тому назад худенькая избушка, одним углом избоченясь, другим припав к земле. Силачу стоило только ее пошевелить, так она бы и развалилась. В этой избудке поселился, неизвестно откуда пришедший, мастеровой человек, именео сапожник, еще не старый, один-одинехонек. Душонка у него была дурная, потому, во-первых, что он нищему не подал в жизнь свою даже куска черствого хлеба; во-вторых, что он не любил детей, а это худая примета! Никто в домишке его не слыхивал ни песни, ни голоса женщины, ни говора хоть забеглого мальчишки; никто не выпил с ним рюмки вина. Только и слышны были заказ сапогов, или торг, или расчеты, да тук-тук молотком, и опять все тот же тук-тук, как стук гробового червяка. Руки же у него были золотые - а может быть, помогал ему окаянный, - шивал он на славу сапоги без разреза и без тачки из цельной кожи. Ныне, благодаря нашим пасторам, такие мастера ввелись. Заказывали ему сапоги скупые бароны, чтоб были без сносу; епископы и архидиаконы, чтоб были без шуму; рыцари, чтобы отражали копье татарское. Можете судить, когда такие особы заказывают что-либо, то и платят хорошо. Тогда еще не слышно было о ведьме-редукции, которая в недавнем еще временм ходила по мызам, и бароны жили попеваючи и попиваючи. Оттого наш ремесленник должеен был зашибать хорошую деньгу; но божился и клялся, что гол, как облупленоая липка, что он не женится за неимением чем содержать жену, что его обкрадывают, что у него в долгах много пропадает. И будто бы потому он ел черствый хлеб с мякиной пополам, жердочками подпирал валившуюся хижину свою, все кряхтел, все жаловался на свою бедность и беспрестанно завидовал богатым. Особенно, когда стаиики перебирали того или другого, разбогатевших от кладов, он насупливал брови, как сыч, лицо его подергивало туда и сюда, дрожь его пронимала, и наш сапожник невидимо утекал из круга рассказчиков в свою пустую избушку. Собирались смелые проказники подметить, что у него делается по ночам, собирались, да, видно, не выполнили. Храбро только языком шли на рать! В одно время он вовсе покинул работу, скрылся - и целый месяц не слышно было стуку его молотка. Приходившие с заказами со страхом отступали от пустй избушки, в которой только двери, по блажи ветра, стонали на петлях. Он пришел домой для того только, чтобы через несколько дней умереть; но лежв на смертной постелешке, - знать, ему от хорошего житья уже тошно приходило! - послал за пастором рингенским и, стуча зуб об зуб, объявил ему то, что я буду вам теперь рассказывать.

"Вы знаете или слышали, святой отец, - так говорил сапожник духовнику своему, - какая жадность к богатству одолевала меня с молодых лет, но не знаее, с каким усердием отыскивал я сокровища в горах, и, открыться уже должен, приступая к Страшному суду, отыскивал их в местах, где покоятся усопшие. Я потревожил кости трех витязей русских, схороненных в болоте близ Оденпе; сделал то же с римским рыцарем*, который столько лет спит на высотах гуммельсгофских под баюканье лесов; всего на все разрыл я собственными руками в полночные часы одиннадцатт могил; одиннадцать покойников воззвал я от сна вечного". - Ткт у самого умирающего волосы встали дыбом; холодный пот выступил по нем; он закашлялся: ге! ге! ге! - так,
Страница 4 из 107 Следующая страница