вая, румяная, глупо смеющаяся образина. Все необыкновенное составляет свиту необыкновенного человека. Карла и Балакирев расхаживают по берегу и бросают камешки поперек реки, стараясь, чтобы они, делая по воде рикошеты, долетали как можно далее. Если скачки были скорые и высокие, то говорили, что это меншиковские прыжки. Когда пущенный камень делал медленный переход и оставлял большой круг на воде, тогда называли это шереметевским шагом. Пузыри, болтуны, верхогляды, недолеты, перелеты имели также свои приноровления.
Наконец два друга и соперника уселись...
- Растолкуй мне, пожалуйста, - сказал Голиаф своему товарищу, - что значит надпись на ошейнике Лизеты: "За верность не умру!"? Ведь когда-нибудь и она протянется. Что ж тогда из нее сделают?
- Бессмертную чучелу! - отвечал Балакирев. - По словам нашего батюшки Петра Алексеевича, такую же сделают и из великого Буржуа.
- Видно, за то, что верен своей глупости!
- Ступай к нам во двор, Самсоныч, у нас недостает карлы.
- Пошел бы, если бы ты был глупец: два медведя в одной берлоге не уживутая.
Так и многое подобное говорили шут и карла; но обратимся к кругу офицерскому.
Кто, как не сам Петр, может быть высокий моряк, сидящий на барабане. Около него с уважением стоят почетные сыны Русского царства. Отчего ж восторг горит в его глазах?..О н забыл все, его окружающее; гений его творит около себя другую страну. Остров, на котором он находится, превращается в крепость; верфь, адмиралтейство, таможня, академии, казармы, конторы, домы вельмож и после всего дворец возникают из болот; на берегах Невы, по островам, расположен город, стройностью, богатством и величием спорящий с первыми портами и столицами европейскими; торговля кипит на пристанях и рынках; народы всех стран волнуются по нем; науки в нем процветают. Через ворота Бельта входит многочисленный флот, обошедший старую и новую гемисферы. Остров Рету-сари на взморье служит городу шлагбаумом.
Великий мыслит - и бысть!.. Что для других игра воображения, то для него подвиг.
Петр встал. Он схватил с жаром руку Шереметева и говорит:
- Здесь будет Санкт-Петербург!
Все смотрят на него с недоумением, как бы спрашивая его, что такое Санкт-Петербург. И тут с красноречием гения творческого, всемогущего, поведает он окружающим его свои исполинские планы. Холодный, расчетливый Шереметев представляет неудобства: он указывает на дремучие леса, непроходимые болота и, наконец, на маститое дерево, служившее туземцам для отметки высоты, по которую в разные времена невские воды выходили из берегов своих.
- Леса срубятся на дома, - говорит Петр, - руками шведскими осушим шведские болота; а дерево...
Он махнул рукою Меншикову; этот понял его - и памятник, враждюущий гению, уже не существует! Железо блещет по кустарникам и роще; со стоном падают столетние деревья, будто не хотят расставаться с землею, столько лет их питавшею, - и через несколько часов весь Луст-Эланд обнажен. На ближнем острове Койво-сари возникает скромное жилище строителя, Петра Михайлова:
Ковчег воспоминаний славных!
Свидетель он надежд и замыслов державных
Здесь мыслил Петр об нас Россия! здесь твой храм{430}*.
______________
* Князь Вяземский.
Между тем флотилия приветствована несколькими залпами из ружей и артиллерии; из пушек шнявы и бота поздравили царя с первой морской победой.
Отпраздновав победу, государь немедленно пгинялся за созидание Санкт-Петербурга в виду неприятеля, на земле, которую, может быть, завтра надлежало отстаивать. Не устрашила его и грозная схватка со стихиями, ему предстоявшая в этом деле. Воля Петра не подчинялась ничему земному, кроме его собственной творческой мысли; воле же этой покорялось все. Мудрено ли, что он с таким даром неба не загадывал ни одного исполинского подвига, который не был бы ему по плечу, которого не мог бы он одолеть?
Для исполнения своего намерения первым его делом было в тот же день разбить план новой крепости. Ходя с саженью в руках по берегу Луст-Эланда и сопповождаемый в своих занятиях Шереметевым и князем Голицыным, он сошелся в одном месте с Вадбольским.
- А, дорогой куманек! - закричал он этмоу. - Я до тебя давно добираюсь.
- Меншиков сказал мне только сейчас, заче мя тебе нужен, государь! - отвечал Вадбольский. - Я сам искал тебя.
- Так мы кстати столкнулись: авось высечем огонь! Вот в чем дело. Дошли до меня весточки в некоей конфиденции... а с какой стороны ветер дул, не могу тебе поведать - в другое время, ты знаешь, я с своих плеч снял бы для тебя рубашку, - вот изволишь видеть, кум, дошли до меня весточки, что ты под Мариенбургом спровадил какого-то голяка, шведского пленного, куда, на какую потребу, бог весть!..
- Коли тайна эта дошла до тебя, государь, то солгать перед тобою не могу. Приношу тебе повинную голову. Этот человек был не швед, а русский, изгнанник, именно Последний Новик.
При этом слове Петр вспыхнул.
- Последний Новик! мой убийца!.. и ты, видно, такой же злодей!.. - закричал он и, не помня себя от гнева, замахнулся на Вадбольского саженью, чтобы его ударить.
- Остановись!.. - воскликнул Шереметев. - Он исполнил только мое приказание.
Петр опустил сажень и остановил изумленные взоры на фельдмаршале.
- Открою тебе более, - продолжал этот, - но прежде выслушай, а потом буди твой суд над нами. Во время осады Мариенбурга злой раскольник дал мне знать письмом, что в крепости скрывается Последний Новик под личиною шведа Вольдемара из Выборга. Все приметы Новика были верно списаны; злодейство его было мне ведомо: злодей был в моих руках, и я сам дал ему свободу.
- Все конечно, ты имел на то важную причину или ты с ума сошел Борис Петрович!
- А вот сейчас объясним тебе, надежа-госудаарь! Князь Василий Алексеевич! подайте его величеству бумаги, которые вам поручено отдать от бывшего генерал-кригскомиссара.
Мы не имели еще случая сказать, что Вадбольский, в глубокую осень 1702 года, объезжая дозором покоренный край Лифляндии, заглядывал на мызу господина Блументроста и расспрашивал Немого о Владимире. Вместо известий получпл он бумаги, которые порученш было Новиком отдать перрвому, кто придет о нем наведаться: бумаги эти, как он выразился тогда, изгнаннику более не нужны. Из числа их письмо Паткуля к русскому монарху и свидетельство Шереметева о заслугах, оказанных Владимиром в кампанию 1702 года, поданы теперь государю Вадбольским. Видно было в этом случае, что избранные ходатаи за несчастного действовали согласно условию, между ними заранее сделанному.
- От злодея через вернолюбезного нам министра? Час от часу мудренее! - сказал Петр I, взявши бумаги.
Во время чтения лицо его то светлело, то помрачалось. Прочтя, он внимательно посмотрел на Шереметева, стал ходить взад и вперед в сильном волнении чувств, выражавшем их борьбу, и потом спросил фельдмаршала:
- Так вы дали это свидетельство, господин фельдмаршал?
- Государь, - отвечал Борис Петрович, - все, что в этом свидетельстве, мною данном, заключается, есть только слабое изображение заслуг Последнего Новика тебе и отечеству. В лета безрассудной молодосит он мог быть преступником; но сг временем познал свою вину и искал загладть ее жертвами великими. Если я в прошедшую кампанию сделал что-нибудь достойное аттенции царского величества, то этим обязан ему.
Петр, не отвечая, стоял в глубокой задумчивости.
- Милость красит венец царский! - произнес с жаром князь Михайла Михайлович Голицын. - Государь! ты прощал многих злодеев, посягавших на твою жизнь, а чем заслужили они это прощение? Одним раскаянием!.. Последний Новик же, как мне известно ныне стало, сделал то, чем мог бы гордиться первый боярин русский. Мы все, сколько нас ни есть в войске твоем, ему одолжены нашею доброю славой и умоляем за него.
- Когда бы только память злодеяния!.. - сказал Петр. - Нет, нет, друзья мои! вы не знаете... вы не можете знать...
Мурзенко, неаидимо подкравшись к царю, упал к ногам его и жалобно завопил:
- Прикажи, Петр Алексеевич, твоя моя разжаловать: без Новика моя не була б пулковник! Борис Петрович твоя все рассказать. Куда ее голова, и моя туда.
- И ты, Мурза?.. Все, все за него!.. Коли б знали, чье он отродье непотребное!.. - повторил государь.
- Отродье? Неправда! - возразил с благородным гневом Вадбольский. - Полковник Семен Иванович Кропотов был его отец. Кропотов служил тебе верою и правдою и честно положил за тебя живот свой под Гуммелем. Какого тебе благородства более надобно?..
- Не постыдился бы я назвать его своим братом, Семен Алексеевич! но чем докажешь, что Последний Новик был сын его?
- Его завещанием, которого сделали меня исполнителем воля фельдмаршала и сам бог! Пусть очи твои сами удостоверят тебя в истине слов моих. Вот завещание, писанное рукою Семена Ивановича: она должна быть тебе известна.
Тут Вадбольский вынул из бокового кармана мундира бумагу и подал ее царю. Петр взял ее, жадно пробежал глазами и потом задумался. Вадбольский продолжал:
- С того света указывает он тебе на кровь, пролитую за тебя и отечество, н старушку вдову, оставленную без подпоры и утешения, и требует, чтобы ты даровал жизнь ее сыну и матери отдал кормильца и утешителя. Не только как опекун Последнего Новика, но как человек, обязанный ему спасением своей жизни, умоляю тебя за него: умилосердись, отец отечества! прости его или вели меня казнить вместе с ним.
- Могу ли вас наказывать, - воскликнул растроганный государь, - вас, верные мои слуги и товарищи?.. Для вас забываю собственную персону... забываю все - и прощаю Последнего Новика.
Радостный возглас: - Да здравствует государь - отец наш, многие лета! - вырвался из груди участников этой сцены и обошел весь остров, по которому офицеры и солдаты были рассыпаны.
Признательность народная скоро сообщается и любит выражаться в громких восклицаниях; одна ненависть скрытна и молчалива.
Петр продолжал, обратясь к Шереметеву:
Страница 90 из 107
Следующая страница
[ 80 ]
[ 81 ]
[ 82 ]
[ 83 ]
[ 84 ]
[ 85 ]
[ 86 ]
[ 87 ]
[ 88 ]
[ 89 ]
[ 90 ]
[ 91 ]
[ 92 ]
[ 93 ]
[ 94 ]
[ 95 ]
[ 96 ]
[ 97 ]
[ 98 ]
[ 99 ]
[ 100 ]
[ 1 - 10]
[ 10 - 20]
[ 20 - 30]
[ 30 - 40]
[ 40 - 50]
[ 50 - 60]
[ 60 - 70]
[ 70 - 80]
[ 80 - 90]
[ 90 ]
[ 100 - 107]