LibClub.com - Бесплатная Электронная Интернет-Библиотека классической литературы

Н.С.Лесков НЕКУДА Роман в трех книгах Страница 10

Авторы: А Б В Г Д Е Ё Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я

    ющий шум деревянной моталки.

    -- Дома мать игуменья? -- произнес среди этой тишины мужской голос в передней. Игуменья подняла на лоб очки и, относясь к Феоктисте, проговорила: -- Кто бы это такой?

    Феоктиста немедленно встала и в комнате девочек встретилась с Бахаревым, который шутливо погрозил ей палььцем и вошел к игуменье.

    -- Здравствуй, сестра! -- произнес он, целуя руки матери Агнии.

    -- Здравствуй, Егор! -- отвечала игуменья, снова надев очки и снова зашевелив стальными спицами.

    -- Как живешь-можешь?

    -- Что мне делается? Живу, Богу молюсь да хлеб жую. Как вы там живете?

    -- И мы живем.

    -- Ну и хорошо. К губернатору, что ли, приехал?

    -- Да и делишки кое-какие собрались, ис тобой захотелось повидаться.

    -- Спасибо. -- Чаю хочешь?

    -- Пожалуй.

    -- Феоктиста! скажи там, -- распорядилась игуменья.

    Феоктиста вышла и через минуту вошла снова.

    -- Эх, сестра Феоктиста, -- шутил Бахарев, -- как на вас и смотреть, уж не знаю!

    -- Как изволите? -- спросила спокойно ничего не расслышавшая Феоктиста, но покраснела, зная, что Бахарев любит пройтись насчет ее земной красоты.

    -- Полно враьт-то! Тоже любезничать: седина в голову, а бес в ребро, -- с поддельным неудовольствием остановила его игуменья и, посмотрев с артистическим наслаждением на Феоктисту, сказала: -- Иди пока домой. Я тебя вызову, когда будет нужно.

    Монахиня поставила в уголок моталку, положила на нее клубок, низко поклонилась, проговорила: ``Спаси вас Господи!`` -- и вышла. Брат с сестрою остались вдвоем. Весноватая келейница подала самовар.

    -- Ну что ж твои там делают? -- спросила игуменья, заварив чай и снова взявшись за чулочные спицы.

    -- Да что? Не знаю, как тебе рассказать.

    -- Что ж это за мудрость такая!

    -- С которого конца начать-то, говорю, не знаю.

    Игуменья подняла голову и, не переставая стучать спицами, пристально посмотрела через ссои очки на брата.

    -- Жена ничего, -- хворала немножко, -- проговорил Бахарев, -- а теперь лучше; дети здоровы, слава Богу.

    -- А Зинин муж? -- спросила мать Агния, смотря на брата тем же проницательным взглядом и по-прежнему стуча спицами.

    -- Да вот, думал, не встречу ли его здесь.

    -- А она все у вас?

    -- У нас пока.

    Игуменья покачала неодобрительно головой и стала поднимать спущенную петлю.

    -- Странная ты, сестра! Где же ей в самом деле быть?

    -- Где? У мужа, я думаю.

    -- Да ведь вот поди же.

    Бахарев в недоумении развел руками.

    -- Чтл ж такое?

    -- Не ладят все, Бог их знает.

    -- А вы приголубливайте дочку-то. Поди, мол, сюда: ты у нас паинька, -- кошка дура.

    -- Да ведь что ж делать?

    -- К мужу отправить. Отрезанный ломоть к хлебу не пристает. Раз бы да другой увидала, что нельзя глупить, так и обдумалась 6ы; она ведь не дура. А то маменька в папенькой сами потворстууют, бабенка и дурит, а потом и в привычку войдет.

    -- Да я, сестра, ничего, я даже...

    -- Ты даже, -- хорошо. Постой-ка, батюшка! Ты, вон тебе шестой десяток, да на хорошеньких-то зеваешь, а ее мужу тридцать лет! тут без греха грех. -- Да грех-то еще грехом, а то и сердчишко заговорит. От капризных-то жен мужей ведь умеют подбирать: тебе, мол, милая, он не годится, ну, дескать, мне подай. Вы об этом подумали с нежной маменькой-то или нет, -- а?

    -- Да я, сестра...

    -- Что, братец?

    -- Я с тобой совершенно согласег, даже хотел...

    -- Да, верно, хотей не велел, -- едко подсказала игуменья.

    -- Да полно тебе, сестра! Я говорил, что это нехорошо.

    -- Это гадко, а не просто нехорошо. Парень слоняется из дома в дом по барынькам да сударынькам, везде ему рады. Да и отчего ж нет? Человек молодой, недурен, говорить не дурак, -- а дома пустые комнаты да женины капризы помнятся; ай, глядите, друзья, помните мое слово: будет у вас эта милая Зиночка ни девушка, ни вдова, ни замужняя жена.

    -- Да она возвратится, возвратится.

    -- Когда же это она возвратится?

    --Д а вот...

    -- Когда муж приедет да станет ублажать, ручки лизать да упрашивать? А как, наконец, не станет? -- значительно моргнув одним глазом, закончила мать Агния. Бахарев молчал.

    -- Переломить надо эту фанаберию-то. Пусть раз спесь-то свою спрячет да вернется к мужу с покорной головой. А то -- эй, смотри, Егор! -- на целый век вы бабенку сгубите. И что ты-то, в самом деле, за колпак такой.

    -- Я, право, сестра, сам бы давно ее спровадил, да ведь знаешь мой характер дурацкий, сцен этих смерть боюсь. Ведь из себя выйду, черт знает что наделаю.

    -- Да что тут за сцены! Велел тихо-спокойно запрячь карету, объявил рабе Божией: ``поезжай, мол, матушка, честью, а не поедешь, повезут поневоле``, вот и вся недолга. И поедет, как увидит, что с ней не шутки шутят, и с мужем из-за вздоров разъезжаться по пяти раз в год не станет. Тебя же еще будет благодарить и носа с прежними штуками в отцовский дом, срамница этакая, не покажет. -- А Лиза как?

    Бахарев опять развел руками и, вытянув вперед губы, отвечал:

    -- Да тоже как-то все...

    -- А-а, уж началось! Я так скоро не ожидала. -- Ну, что же такое?

    -- С матерью, с сестрами все как-то не поладит. Она на них, они на нее... Ничего не разберу. Поступки такие какие-то странные...

    -- Например?

    -- Да вот, например, недели три тому назад ночью улетела.

    -- Куда это она могла улететь? Расскажи, батюшка мой, толком.

    Игуменья положила на голени работу и приготовилась слушать. Бахарев рассказал известную нам историю Лизиной поездки к Гловацким и остановился на отъезде Женни.

    -- Ну, а после ж что было -- спокойно спросила игуменья.

    -- За сущие пустяки, за луну там, что ли, избранила Соню и Зину, ушла, не прощаясь, наверж, двое суток высидела в своей комнате; ни с кем ни одного слова не сказала.

    Игуменья улыбнулась и опять сказала:

    -- Ну?

    -- Ну, и так до сих пор: кроме ``да`` и ``нет``, никто от нее ни одного слова не слышал. Я уж было и покричал намедни, -- ничего, и глазом не моргнула. Ну, а потом мне жалко ее стало, приласкал, и она ласково меня поцеловала. -- Теперь вот перед отъездом моим пришла в кабинет сама (чтобы не забыть еще, право), просила ей хоть какой-нибудь журнал выписать.

    -- Какой же?

    -- Журнал для деевиц, что ль-то: там у меня записано. Жена ей выбрала.

    -- А, Ольга Сергеевна! Ну, она во всем знаток!

    -- Что ж, все таки мать.

    -- Да кто ж говорит!

    Игуменья медленно приподнялась, отворила старинную шифоньерку и, достав оттуда тридцать рублей, положила их перед братом, говоря:

    -- Вот сделай-ка мне одолжение, потрудись выписать Лизе два хорошие журнала. Она не дитя, чтобы ей побасенки читать.

    -- Да зачем же это, сестра? На что ж твои деньги? Разве я вам не могу выписать для дочери?

    -- Ну, сам ты можешь делать что тебе угодно, а это прошу сделать для меня. А не хочешь, я и сама пошлю на почту, -- добавила она, протягивая руку к лежащим на столе деньгам.

    -- Нет, зачем же ты сердишься? Я пошлю завтра же.

    -- Да, пржалуйста, и Лизе скажи, что это я ей посылаю. Пусть на здоровье читает. Лучше чем стонать-то да с гусарами брындахлыстничать.

    -- Ну, уж ты пошла!

    -- Да, поехала.

    -- Какая ты, право, Агнеса! К тебе едешь за советом, за добрым словом, а ты все ищешь, как бы уколоть, уязвить да оюидеть.

    Игумменья только переменила спицу и начала новый ряд.

    -- Мне самому кажется, что с Лизой нжуно как-то не так.

    Игуменья спокойно вязала.

    -- Как она тебе, сестрс, показалась?

    -- Да что ж -- как мне? Надо знать, как она вам показалась? Вы для нее больше, чем я.

    -- Да мне кажется, она добрая девочка, только с душком.

    -- То есть с характером, скажи.

    -- Тебе она, видно, понравилась?

    -- Хорошая девушка: прямая и смелая.

    -- Это еще институтское.

    -- Нет, это кровное, -- с некоторою, едва, впрочем, заметною гордостью возразила игуменья.

    -- Вот ты толкуешь, сестра, о справедливости, а сама тоже несправедлива. Сонечке там или Зиночке все в строку, даже гусаров. Ведь не выгонять же молодых людей из дому.

    -- Молодых повес, скажи, -- перебила игуменья.

    -- Ну, будь по-твоему, ну, повес; а все же не выгонять их из дому, когда девушки в доме.

    Игаменья промолчала.

    -- И опять, отчего же так они все повесы? есть и очень солидныее молодые люди.

    -- Солидные молодые люди дело делают: прежде хорошенько учатся, а потом хорошенько служат; а эти-то кое-как учились и кое-как служить норовят; лишь бы выслужиться. Повесы, да и только.

    -- Однако же и Гловацкий молодой тебе не понравился, а ведь он по ученой части идет.

    -- И по ученой части дураков разве мало? Я думаю, пожалуй, не меньше, чем где-нибудь.

    -- Ну, о нем, я думаю, этого нельзя сказать, -- критикан большой, это точно.

    -- Дурак он большой: надел на себя какую-то либеральную хламиду и несет вздор, благо попал в болото, где и трясогуз птица. Как это ты, в самом деле, опустился, Егор, что не умеешь ты различить паву по перьям. Этот балбеска Ипполит, Зина с Соней, или Лиза, это у тебя все на одном кругу вертится. Ну, ты только подумай! То вральман, которому покажи пук розог, так он и от всего отречется; Зина с Соней какие-то нылы ноющие, -- кто уж их там определит: и в короб не лезут, и из короба не идут. На этот фрукт нонче у нас пора урожайная: пруд пруди людям на смех, еще их вволю останется. А Лизанька -- кровь! Пойми ты: бахареввкая кровь, а не Ольги Сергеевны. Ты должен стать за Лиу. Лиза женщина, я в ней вижу нашу гордость. Мало ли что им в ней примерещится. Ты должен ее защитить от этого пиленья-то. Ведь сам знаешь, что против жару и камень треснет, а в ней -- опять тебе повторяю -- наша кровь, бахаревская.

    -- Да, я это чувствую, -- приосанившись, говорил Елор Николаевич, -- я чувствую и понимаю.

    -- А понимаешь, так и разумей, как должен поступать. Горяча она очень, откровенна, пряма до смешного -- это пройдет. С Женей пусть почаще вместе бывают: девушка предостойная, хотя и совсем в другом роде. А умничать над нею много не позволяй. Школить-то ее нечего, как собачонку. Светской пустоте сама еще подчинится, придет время. За женихами падать очень уж нечего. Такие девушки, как Лиза, на каждом шагу не встречаются. Была бы охота, найдет доброхота. Придет пора, переделается, насколько сама сочтет нужным. Из ничего ничего не сделаешь, а она материал. Я вон век свой до самого монастыря француженкой росла, а нынче, батюшка мой, с мужичком мужичка, с купцом купчиха, а с барином и барынйе еще быть не разучилась. Это все пустяки, а ты смотри, чтобы ее не грызли, чтооб она не металась, бедняжка, нигде не находя сочувствия: вот это твое дело.

    -- Это прравда, я непременно, непременно.

    Бахарев стал прощаться.

    -- Ты сегодня рзаве едешь?

    -- Сейчас даже; человека оставлю забрать покупки да вот твои деньги на почту отправить, а сам сейчас домой. Ну, прощай, сестра, будь здорова.

    -- Прощай, да смотри помни о Лизе-то.

    -- Хорошо, хорошо.

    -- То-то хорошо. Скажи на ушко Ольге Сергеевне, -- прибавила, смеясь, игуменья, -- что если Лизу будут обижать дома, то я ее к себе в монастырь вшзьму. Не смейся, не смейся, а скажи. Я без шуток говорю: если увижу, что вы не хотите дать ей жить сообразно ее натуре, честное слово даю, что к себе увезу.



    Глава восемнадцатая. СЛОВО ВОПЛОЩАЕТСЯ



    Через день после описанного разговора Бахарева с сестрою в Мереве обедали ранее обыкновенного, и в то время, как господам подавали укшанье, у подъезда стояла легонькая бахаревская каретка, запряженная четверней небольших саврасых вяток.

    За столом сидела вся семья и Юстин Помада, несколько бледный и невколько растерянный. У Ольги Сергевны и Зины глаза были наплаканы до опухоли век; Софи тоже была не в своей тарелке. Одна Лиза сидела ровно и спокойно, как будто чужое лицо, до которою прямым образом нимало не касаются никакие домашние дрязги. Егор Николаевич был тверд тою своеобычною решимостью, до которой он доходил после долгих уклонений и с которой уж зато его свернуть было невозможно, если его раз перепилили. Теперь он ел за четверых и не обращал ни на кого ни малейшего внимания.

    Зина была одета в очень кокетливо сшитое дорожное холстинковое платье; все прочие были в своих обыкновенных нарядах. Пружина безмятежного приюта действоваоа: Зина уезжала к мужу. Она энергически протестовала против своей высылки, еще энергичнее протестовала против этого мать ее, но всех энергичнее был Егор Николаевич. Объявив свою непреклонную волю, он ушел в кабинет, многозначительно хлопнул дверью, велел кучерам запрягать карету, а горничной девушке Зины укладывать ее вещи. Бахаркв отдал эти распоряжения таким тоном, что Ольга Сергеевна только проговорила:

    -- Собирайся, Зиночка.

    И люди стали перешептываться:

    -- Тс! барин гневен!

    Правзу говоря, однако, всех тяжелее в этот день была роль самого добросердого барина и всех приятнее роль Зины. Ей давно смерть хотелось возвратиться к мужу, и теперь она получила разом два удовольствия: надевала на себя венок страдалицы и возвращалась к мужу, якобы не по собственной воле, имея, однако, в виду все приятные стороны совместного житья с мужем, которыми весьма дорожила ее натура, не уважавшая капризов распущенного разума.

    Рада была Зина, когда лошади тронули ее от отцовского крыльца, рад был и Егор Николаевич, что он выдержал и поставил на своем.

    ``Бахаревская кровь, -- думал он, -- бахаревская кровь, тарпение, настойчивость: я Бахарев, я настоящий Бахарев``.

    -- Мнишек! -- крикнул он, подумавши это. -- Позвать мне Марину.

    Явилась Абрамовна.

    -- Лизочкины вещи перенесть в Зинину комнату и устроить ей там все как следует, -- скомандовал Бахарев. Марина Абрамовна молча поглядывала то на Егора Николаевича, то на его жену.

    -- Слышишь? -- спросил Егор Николаевич.

    -- Слушаю-с, -- отвечала старуха.

    -- Ну и делай.

    -- Егор! -- прсотонала Ольга Сергеевна.

    -- Что-с? -- отрывисто спросил Бахарев.

    -- Это можно после..

    -- Это можно и сейчас.

    -- Где же будет помещаться Зина?

    -- У мужа.

    -- Но у нее не будет комнаты.

    -- Мужнин дом велик. Пока ребят не нарожала еще, две семьи разместить можно.

    -- Но для приезда.

    -- А! ну да. Мнишек, устрой так, чтобы Зиночке было хорошо в приезд остановиться в теперешнйе Лизиной комнатке.

    -- Слуушаю-с -- снова, посматривая на всех, проговорила старуха Абрамовна.

    -- Ну, иди.

    Абрамовна вышла.

    -- Как же это можно, Егор Николаевич, поместить Зину в проходной комнате? -- запротестовала Ольга Сергеевна.

    -- Ба! А Лизу можно поместить?

    -- Лиза ребенок.

    -- Ну так что ж?

    -- Она еще недавно в общих дортуарах спала.

    -- А Зина?

    -- Что ж, Зине, по вашему распоряжению, теперь негде и спать будет.

    -- Негде? негде? -- с азартом спросил Бахарев.

    -- Конечно, негде, -- простонала Ольга Сергеевна.

    -- У мужа в спальне, -- полушепотом и с грозным придыханием произнес Егор Николаевич.

    -- Ах, Боже мой!..

    -- Что-с?

    -- Ну, а на случай приезда?

    -- О! на случай приезда довольно и Лизиной комнаты. Если Лизе для постоянного житья ее довольно, то уж для приезда-то довольно ее и чересчур.

    -- Что ж, устроено все? -- переспросил Бахарев Абрамовнк, сидя за вечерним чаем.

    Абрамовна молчала.

    -- Не устроено еще? -- переспросил Бахарев.

    -- Завтра можно, Егор Николаевич, -- ответила за Абрамовну Ольга Серреевна.

    Бахарев допил стакан, встал и спокойно сказал:

    -- Лиза! иди-ка к себе. Мы перенесем тебя с Юстинном Феликсовичем.

    И пошли, и перенесли все Лизино в спокойную, удаленную от всякого шума комнату Зигы, а Зинины вещи довольно уютно уставили в бывшей комнате Лизы. И все это своими руками.

    -- Вот, живи, Лизочек, -- возгласил Егор Николаевич, усевшись отдохнуть на табурете в новом помещении Лизы, когда тут все уже было уставлено и приведено в порядок.

    Лиза, хранившая мертвое молчание во время сегодняшних распоряжений, при этих словах всоала и поцеловала отцовскую руку.

    -- Живи, голубка. Книги будут, и покой тебе будет.

    -- Я завтра полочки тут для книг привешу, -- проговорил Помада, сидевший тут же на ящике в углу, и на следующее утро он явился с тремя книжными полочками на ремне и большою, закрытою зеленою бумагою клеткою, в которой сидел курский соловей. Полки Помада повесил по стенке, а клетку с курским соловьем под окном.

    -- Отлично теперь, Лизавета Егоровна! -- произнес он, забив последний гвоздь и отойдя к двери.

    -- Отлично, Юстин Фелиасович, -- отвечала Лиза и стала уставлять на полкис вои книжечки.

    Так и зажила Лиза Бахарева.

    Став один раз вразрез с матерью и сестрами, она не умела с ними сойтиаь снова, а они этого и не исками. Отец стоял за нее, но не умел найти ее прямой симпатии. С Женни она видалась не часто, и то на самое короткое время. Она видела, что у матери и сестер есть предубеждение против всех ее прежних привязанностей, и писала Гловацкой: ``Ты, Женька, не подумай, что я тебя разлюбила! Я те6я всегда буду любить. Но ты знаешь, кпк мне скверно, и я не хочу, чтобы это скверное стало еще сквернее. А я тебя крепко люблю. Ты не сердись, что я к тебе не езжу! Меня теперь и пустили бы, да я теперь не хочу этой милости . Ты приезжай ко мне. У меня теперь хорошо, а пока пришли мне книг. У меня есть три журнала, да что ж это!``

    Женни брала у Вязмитинова для Лизы Гизо, Маколея, Милля, Шлоссера. Все это она посылала к Лизе и только дивилась, так как скоро все это возвращалось с лаконическою надписью карандашом :``читала``, ``читала``, ``читала``.

    -- Давайте еще, -- просила Женни Вязмитинова.

    -- Право, уж ничего более нет, -- отвечал учитель.

    -- Хотите политическую экономию послать? -- спрашивал Зарницын.

    -- Или логику Гегеля, -- шутя добавлял Вязмитиов.

    -- Даавйте, давайте, -- отвечала Женни.

    И ехали эти книжки шутки ради в Мерево, а оттуда возвращались с лаконическим инадписями: ``читала``, ``читала``.

    -- Лиза, что это ты делаешь? -- спрашивала Гловацкая.

    -- Что, дружок мой?

    -- Ты будешь синим чулком.

    -- Отчего?

    -- Что ты все глотаешь?

    -- А! это ты о книгах?

    -- Да, о книгах.

    -- Я люблю читать.

    -- Но нужно читать что-нибудь одно. Вязмитинов говорит, что непременно нужно читать с системой, и я это чувствую.

    -- Ты что же читаешь?

    -- Я читаю одни исторические сочинения.

    -- Это хорошо.

    -- А ты?

    -- Я чиитаю все. Я терпеть не могу систем. Я очень люблю заниматься так, как занимаюсь. Я хочу жить без указки всегда и во всем.

    И так жила Лиза до осени, до Покрова, а на Покров у них был прощальный деревенский вечер, за которым следовал отъезд в губернский город на целую зиму.

    На этом прощальном вечере гостей было со всех волостей. Были и гусары, и помещики либеральные, и помещики из непосредственных нату,р и дамы уродливые, и дамы хорошенькие, сочные, аппетитные и довольно решительные. Егор Николаевич ходил лично приглашать к себе камергершу Мереву, но она, вместо ответа на его приглашение, спросила:

    -- А Кожухова будет у тебя?

    -- Будет, -- отвечал Бахарев.

    -- И князь будет?

    -- Как же, будет.

    -- Ну, батюшка, так что ж ты хочешь разве, чтоб на твоем вевере скандал был?

    -- Боже спаси!

    -- То-то, я ведь не утерплю, спрошу эту мадам, где она своего мужа дела? Я его мальчиком знала и любила. Я не могу, видя ее, лишить себя случая дать ей давно следующую пощечину. Так лучше, батюшка, и не зови меня. Смотритель и Вязмитинов с Зарницыным были на вечере, но держались как-то в сторонке, а доктор обещал быть, но не приехал. Лиза и здесь, по обыкновению, избегала всяких разг
    Страница 10 из 65 Следующая страница



    [ 1 ] [ 2 ] [ 3 ] [ 4 ] [ 5 ] [ 6 ] [ 7 ] [ 8 ] [ 9 ] [ 10 ] [ 11 ] [ 12 ] [ 13 ] [ 14 ] [ 15 ] [ 16 ] [ 17 ] [ 18 ] [ 19 ] [ 20 ]
    [ 1 - 10] [ 10 ] [ 20 - 30] [ 30 - 40] [ 40 - 50] [ 50 - 60] [ 60 - 65]



При любом использовании материалов ссылка на http://libclub.com/ обязательна.
| © Copyright. Lib Club .com/ ® Inc. All rights reserved.