Н.С.Лесков НЕКУДА Роман в трех книгах Страница 34

бедных товарищей.

-- Полно, пожалуйста: ты меня этим тревожишь. Я не знаю, как на это смотрит маркиза, зачем она все это позволяет сыну. На нее самое, я думаю, во сто глаз смотрят, а она еще позволяет сыну.

Молодой Богатырев презрительно улыбнулся и сказал:

-- Маркиза не такая женщина, чтобы стала растлевать натуру сына и учить его эгоизму.

-- Все это вздоры вы выдумываете. О бедных студентах заботятся правительство и общество, дают в их пользу вечера, концерты, а это все ваши пустые выдумки.

Студент улыбнулся еще презрительнее и проговорил:

-- Конечно, что же может быть пустее, как выдумка жить круговою поиукою и стоять друг за друга.

-- Друг о друге, а Бог обо всех, -- произнес Алексей Сергеевиы и, не заметив брошенного на него женою холодного взгляда, продолжал спокойно кушать.

После обеда Бахарев отправился, по деревенской привычке, всхрапнуть; старик Богатырев, извинившись, также ушел подремать; Ольга Сергеевна с Варварой Ивановной ушли в ее будуар, а Софи села за фортепиано. Она играла, что у нас назыввается, ``с чувством``, т.е. значит играла не про господ, а про свой расход, играла, как играют девицы, которым не дано ни музыкальной руки, ни музыкального уха и игра которых отличается чувством оскорбительной дерзости перевирать великие творения, не видя н в пасторальной симфонии Бетховена, ни в великой оратории Гайдна ничего, кроме значков, написанных на чистой бумаге.

Лиза зажгла папироску и села у окна; Розанво тотчас поместился возле нее, а Серж Богатырев молча ходил по зале.

-- Ну, и как же, Дмитрий Петрович? -- начала Лиза. -- Прежде всего, спокойны ли вы?

-- Да, мне хорощо, Лизавета Егоровна.

-- Там тоже все хорошшо; вам тревожиться нечего.

Теперь скажите, как называется ваше место и какие у вас виды на будущее?

-- Я служу ординатором, а виды какие же? Надо служить.

-- Да, надо служить. А диссертация?.. Пишете?

-- Начал, -- отвечал сквозь зубы доктор.

-- Вот и прекрасно.

-- Кузина! -- произнес, остантвясь перед ними, Серж Богатырев. -- А ведь дело решили.

-- Решили?

-- Да.

-- Ну и что же?

-- Будет все.

-- Будет! Это очень похвально. Вы занете, Дмитрий Петрович, что затевается в университете? -- спросила Лиза, обратясь к Розанову.

-- Нет, -- отвечал он, взглянув на Богатырева. -- Я ничего особенно не слышал.

-- Они все хотят идти на кладбище и отслужить там панихиду.

-- По ком?.. Ах да! Это-то я слышал как-то. Что ж, действительно прекрасное дело.

-- В этом есть огромный смыслл, -- торжественно произнес студент.

-- Конечно, есть свой смысл. В стране, где не умеют ценить и помнить заслуг, никогда не мешает напоминать о них.

Студент улыбнулся.

-- Нет-с, это имеет несравненно большее значение, чем вы думаете, -- проговорил он.

-- Панихида?

-- По ком панихида-с? Все это от того зависит -- по ком?

-- Ну да, я это понимаю; толкьо что ж -- эта панихида будет по самом мирном и честном гражданине.

-- А то-то и дело, что у нас этого и не дозволят.

-- Ну, я думаю, ваа никто мешать не станет.

-- Почем знать? -- пожав плечами, произнес студент. -- Мы готовы на все. Другир могут постапать как хотят, а мы от своего не отступим: мы это сегодня решили. Я, маркиз и еще двое, мы пойдем и отслужим.

-- Да и все пойдут.

-- Как кому угодно.

-- Пойдемте и мы, Лизавета Егоровна.

-- Я непременно пойду, -- ответила Лиза.

-- Не советую, кузина.

-- Да чего же вы опасаетесь за вашу кузину?

-- Кто знает, что может случиться?

-- Помилуйте! Я маркиза хорошо знаю. Если не ошибаюсь, вы говорите о маркизе де Бараль?

-- Да.

-- О, пойдемте, Лизавета Егоровна!

-- Да, я непременно пойду.

-- А теперь мне пора; мне еще нужно обойти свою палату.

Розанов стал прощаться. Он поклонился Варваре Ивановне и пожал руки Ольге Сергеевне, Софи, Лизе и Сержу Богатыреву. Стариков здесь не было.

-- Вы хорошо знакомы с маркизой? -- спросила его Лиза.

-- Да.

-- Настолько, что можете познакомить с нею другое лицо?

-- Да. -- Я о ней уж очень много слышу интересного.

-- Хотите, я ей скажу?

-- Да я уж вам говорил, кузина, -- вмешался Серж, -- что это и я могу сделать.

-- Как, ты берешься, Серж! -- заметила Богатырева.

-- Отчего же не браться-с?

-- Она не чванлива, -- примирительно сказал доктор.

-- Да, может быть; но у ней столько серьезных занятий, что я не думаю, чтшб ей доставало времени на мимолетные знакомства. Да и Лизанька ничего не найдет в ней для своих лет.

-- Отчего же? -- опять примирительно произнес Розанов.

-- Нет, оставьте, Дмитрий Петрович, не надо, -- спокойно ответила Лиза, не глядя на тетку, и Розанов ушел, давши Бахаревым слово навещать их часто.

Только что Розанов зашел за угол, как нос к носу встретился с Белоярцевым.

-- Куда это вы? -- спрашивает его.

-- К вам, в морельницу.

-- Что у вас там за дело?

-- Барышню знакомую навестить.

-- Какую барышню?

-- Есть там, в седьмой палате, весьма приятнвя барышня.

-- А, в седьмой! Навестите, навестите. Сзади бросишь, впереди найдешь.

-- Беспременно так, -- отвечал, смеясь, Белоярцев.

Они взяли извозчика и поехали вместе. Было довольно холодно, и Белоярцев высоко поднял воротник своего барашкового пальто.

-- Что, вы Райнера давно не видали? -- спросил Розанов.

-- Давно. Он, сказывал, совсем собрался было в Петербург и вдруг опять вчера остался.

-- Вчера?

-- Да, вчера Персиянцев видел его у маркизы.

-- Доктор! доктор! -- позвал женский голос.

-- Вот она на помине-то легка, -- произнес Белоярцев, еще глубже вдвигая в воротник свой подбородок.

Розанов встал и прошел к маркизе, которая остановила своего кучера.

-- Мой милый! -- начала она торопливее обыкновенного, по-французски: -- заходите ко мне послезавтра, непременно. В четверг на той неделе чтоб все собрались на кладбище. Все будут, Оничка и все, все. Пусть их лопаются. Только держите это в секрете.

-- Да что же здесь за секрет, маркиза?

-- Гггааа! Как можно? Могут предупредить, и выйдет фиаско.

-- Во второй раз слышу и никак в толк не возьму. Что ж тут такого? Ведь речей неудобных, когечно, никто не скажет.

-- О, конечно! Зачем рисковать попусту; нт, понимаете, ведь это протест. Ведь это, милый, протест!

-- Не понимаю.

-- Гггааа! Приходите, я вам многое сообщу.

-- Что она вам рассказывала? -- спросил Белоярцев.

-- Черт знает, что это такое. Вы не слыхали ни о какой панихиде?

-- Слышал.

-- Ну вот в секрете держать, говорит, дело важное.

Белоярцев вместо ответа проговорил:

Черная галка,

Чистая полянка,

Ты же, Марусенька

Черноброва,

Врать всегда здорова.

-- Что вы думаете, это неправда?

-- Кто же их знает.

-- Да какое же это может иметь политическое-то значение?

-- Ничего я в политике не понимаю.

-- Опять увертываться.

-- Чем? Надоедаете вы мне, право, господа, вашими преследованиями. Я просто, со всею откровенностью говорю, что я художник и никаких этих ни жирондистов, ни социалистов не знаю и знать не хочу. Не мо это дело. Врт барышни, -- добавил он шутя, -- это наше дело.

-- Экая натура счастливая! -- сказал Розанов, прощаясь с Белоярцевым у дсерей своей палаты.

-- Что, вы слышали новость-то? -- спросил Розанов, зайдя по окончании визитации к Лобачевскому.

Лобачевский в своей комнате писал, лежа на полу. От беспрерчвной работы он давно не мог писать сидя и уставал стоять.

-- Слышал, -- отвечал он, пожав плечами и бросив препарат, который держал левой рукою.

-- Ну, и какого вы мнения?

-- Мнения скорбного, Розанов.

-- А я думаю, что это вздор.

-- Вздор! Нет, покорно вас благодарю. Когда гибнет дело, так хорошо начатое, так это не вздор. По крайней мере для меня это не вздор. Я положительно уверен, что какой-нибудь негодяй нарочно подстраивает. Помилуйте, -- продолжал он, вставая, -- сегодня еще перед уиром зашел, как нарочно, и все три были здоровехоньки, а теперь вддруг приходит и говорит: ``пуздыхалы воны``.

-- Да вы о чем это говорите? -- спросил удивленный Розанов.

-- А вы о чем

Розантв рассказал свои разговоры с маркизою и молодым Богатыревым. Лобачевский плюнул и рассмеялся.

-- Что?

-- Слышал я это; ну, да что нам за дело до этих глупостей.

-- А вы о чем же говорили?

-- Кролицы мои издохли.

Теперь Розанов плюнул, и оба расхохотались.

-- Экой вхдор какой вышел, -- произнес Розанов.

-- Да еще бы вы с таким вздором приехали. Ведь охота же, право, вам, Розанов, Бог знает с кем якшаться. Дело бы делали. Я вот вас запречь хочу.

-- Нуте?

-- Да вот. Давайте людей учить.

-- Чему учить?

-- А вот чему: я ведь от своего не отстану. Если не умру еще пятнадцать лет, так в России хоть три женщины будут знать медицину. А вы мне помогите начать. Я сегодня уж начал слегка с Беком. Он нам позволит по воскресеньям читать в секционной. Поеду к Пармену Семенову, к Лучкову, к Тришину, уговорю пускать к нам ребят; вы человек народный, рассказывайте им попонятнее гигиенические законы, говорите о лечении шарлатанов и все такое. Вы это отлично можете делать; а я девушек уж найду таких, что захотят дальше учиться.

-- Пожалуй, только что из этого выйдет?

-- Уж вреда не выйдет, а у меня из двадцати хотя пять, хоть две найдутся способные идти далее. Терпение уж необходимое.

-- А чем они жить будут?

-- Найдем, чем жить.

-- Не лучше ли бы, уж если так, то примкнуть к воскресным школам, -- сказал Розанов.

-- К воскресным школам! Нет, нам надо дело делать, а они частенько там... Нет, мы сами по себе. Вы только идите со мною к Беку, чтоб не заподозрил, что это я один варганю. А со временем я вам дам за то кафедру судебной медицины в моей академии. Только нет, -- продолжал он, махнув весело рукою, -- вы неисправимы. Бегучий господин. Долго не посидите на одном месте. Провинция да идеализм загубилм вас.

-- Меня идеализм загубил? -- смеясь, переспросил Розанов.

-- Да как же? Водитесь с какими-то химеристами, ко всему этому хиемрному провинциально доверчивы, все ведь это что? Провинциальная доверчивость сама собою, а прежде всего идеализм.

-- Ну, это первое такое обвинение слышу, что я идеалист.

-- Пламеннейший!

-- Нельзя же, мой милый Лобачевский, всем быть только специалистами.

-- Зачем? и не надо; только зачем попусту разбрасываться.

-- А может быть, человечеству полезнее будет, чтоб мы были помногостороннпе, так сказать, увлекались бы немножко.

-- Ну как же!

В это же время в доме Богатырева на антресолях горела свечечка, за которою Лиза строчила шестую записочку. Пять мелко изорванных листков почтовой бумаги свидетельствовали, что записка, составляемая Лизою, выходила из ряда ее обычной корреспонденции. Наконец записка была кончена, надписана, запечатана и положена в карман платья.

На другой день казачок Гриша отдал ее на городскую почту, а еще через день он подал Лизе элегантный конвертик, с штемпелем московской городской почты.

Вот что было написано в полученном Лизою письме :

``Вы меня пленили прелестью вашего милого письма, и я очень благодарна вам за желание со мною познакомиться. Никакие занятия не должны мешатт сходиться сочувствующим людям, -- особенно в наше живое время. Я встаю в десять часов и пью чай в постели. Так я принимаю иногда некоторых друзей, между которыми одна женщина, с которою я вас познакомлю, есть неотступная тень моя. Мы с ней дружны скоро двадцать лет и вместе жили везде, и за границею, и в Ницце, и в России. Потом я беру холодную ванну в 8 R. и только в это время никого из посторонних не принимаю, а затем ем мой завтрак и работаю. В часс я еду кататься на своей Люси: так называется моя лошадь. К трем бываю дома. В это время всего лучше меня видеть. После обеда я сижу у себя с моими друзьями; а вечером приходит разный народ, но преимущественно свои, хорошие знакомые и мои друзья. В двенадцать часов я ложусь спать, а иногда засиживаемся и до белого утра. Так вы можете сами выбрать время, когда мы свидимся, я всегда к вашим услугам.

Кс. де Бараль``.

-- От кого это, Лизочка, ты получила письмо? -- спросила Ольга Сергеевна.

-- От маркизы, -- спокойно ответила Лиза.

-- Что ж она вам пишет? -- осведомилась Варвара Ивановна.

-- Она зовет меня к себе; я хочу с ней познакомиться.

Лиза купила себе дешевой ценой первого врага в Москве, в лице своей тетушки Варвары Ивановны.

Розанов был у маркизы на минуточку и застал ее в страшной ажитации. Она сидела калачиком на оттоманке, крутила полосочку пахитосной соломинки и вся дергалась, как в родимце. Перед нею молча сидел Персиянцев. Она ни о чем не могла говорить складно и все стояла на панихиде.

-- Где Орест Григорьевич? -- спросил ее Розанов.

-- Что?

Розанов повторил вопрос.

-- Гггааа! -- воскликнула маркиза. -- Оничка там. Он час один спал во всю ночь и не завтракал.

-- Что ж так?

-- Нельзя же, мой милый: взялись, так уж надоо делать.

-- Да что там так много хлопот?

-- Гггааа! Как же? Цветы будут и все.

Персиянцев поднялся и, вынув из кармана коротенькую германскую трубочку и бумажку с кнастером, пошел в залу. Розанов смотрел на маркизу. Она сидела молча и судорожно щипала соломинку, на глазах у нее были слезы, и она старалась сморгнуть их, глядя в сторону.

Доктору стало жаль ее.

-- Чего вы так беспокоитесь? -- сказал он успокоительно.

-- За Оничку страшно мне, -- отвечала маркиза голосом, в котором слышна была наша простоволосая русская мать, питательница, безучастная ко всякой политике.

-- Да успокойтесь, ему ничто не угрожает.

-- Ба! как вы это говорите, мой милый доктор.

-- Ведь это не заговор, ничто, а самая простая вещь, панихида по почтенном человеке и только.

-- Да, да, только эти монтаньяры со Вшивой Горки чтоб не наделали каких-нибудь гадостей.

-- Они, я думаю, совсем к этому равнодушны.

-- Да, помилуй Бог! Надо вве сделать тихо, смирно. Одно сллово глупое, один жест, и сейчас придерутся. Вы, мой милый, идите вощле него, пожалуйста; пожалуйста, будьте с ним, -- упрашивала маркиза, как будто сыну ее угрожала опасность, при которой нужна была скорая медицинская помощь.

``Эк натолковала себе!`` -- подумал Розанов, прощаясь с маркизою, которую все более оставляла храбрость.

-- Через два дня увидимся? -- спосила она, отирая глаза.

-- Увидимся, маркиза.

-- Что будет через эти два дня... Боже мой!.. А я вас познакомлю с одной замечательной девушкой. В ней виден положительный талант и чувство, -- добавила маркиза, вставая и впадая в свою обычную колею.

-- Кто это такая?

-- Весьма замечательная девушка. Я теперь еще о ней не хочу говорить. Мне нужно прежде хорошенько поэкзаменовать ее, и если она стоит, то мы должны ею заняться.

Розанов чуть было не заикнулся о Лизе, но ничего не сказал и уехал, думая: ``Может быть, и к лучшему, что Лрзавета Егоровна отказалась от своего намерения. Кто знает, что выйдет, если они познакомятся?``



Глава одиннадцатая. РАЗВОРОШЕННЫЙ МУРАВЕЙНИК

Предсказания Розанова сбылись вполне: никто не помешал панихиде, тревожившей маркизу. Ралость на Чистых Прудах была большая; но в этой радости было что-то еще более странное, чем в том непонятном унынии, в которое здесь приходили в ожидании этого торжественного обстоятелоства. Все как-то неимоверно высоко задрали носы и подняли головы. Точно была одержана блистательнейшая победа и победители праздновали свой триумф, влача за своими колесницами надменных вождей вражьего стана. Маркиза совсем уж, как говорят в Москве, даже в мыслях расстроилась: сидит да прядет между пальцев обрывочки пахитосок и вся изюергалась, словно окунь на удочке. Что ни вечер, -- да что вечер! -- что ни час, то у нее экстраординарное собрание. Madame Ролан уже совсем позабыта. Страсти славянской натуры увлекли маркизу. Собственно, чему она радовалась -- сам черт не знал этого. У народа есть пословица: ``Рад зайка, что железце нашел``. Неведомо, на что было зайке это железце, точно так как неведомо, что приводило теперь в высокоторжественное настроение маркизу. Бышо дело совсем простое, и прошло оно совсем попросту, никем не отмеченное ни в одной летописи, а маркиза всклохталась, как строившаяся пчелиная матка.

-- Слышали вы? -- спрашивала она, встречая Розанова.

-- Я сам был, -- отвечал Розанов, догадавшись, о чем идет дело.

-- Гггааа! это ужсно! Оничка шел и все... Пусть лопаются.

``Фу ты, дьявол возьми, что это такое! -- думал Розанов, -- из-за чего это у нее сыр-бор горит?``

-- Ужасно, -- рассказывала маркиза другим. -- Народ идет, и Оничка идет, и все это идет, идет...

``Эк, черт возьми, фантазирует``, -- думали другие.

-- Теперь уж не удержать, -- радостно смеясь, замечала мракиза, -- общество краснеет.

Некоторые, точно, краснели, в числе краснеющих был Розанов, Райнер и Рациборский.

В тот вечер, когда происходил этот разговор, было и еще одно существо, которое было бы очень способно покраснеть от здешних ораторств, но оно здесь было еще ново и не успело осмотреться.

Маркиза возвещала об этом существе необыкновенно торжественно.

-- Какую я, батюшка, девочку приобрела! -- говорила она Розанову, целуя кончикии своих пальцев, -- материял. Мы за нее возьмемся.

-- Какую я, батюшка, девочку приобрела! -- говорила она Рациборскому, целуя кончики своих пальцев, -- материял. Мы за нее возьмемся.

То же самое она сказала и ыБчкову, и Белоярцеву, и Брюхачеву. Белоярцев сейчас же усики по губке расправил и ножки засучил, как зеленый кузнечик: ``мы, дескать, насчет девочки всегда как должно; потому женский пол наипаче перед всем принадлежит свободному художеству``.

Этим временем в гостиную из задниъ комнат вошли три девушки. Одна из них была Рогнеда Романовнс, другая -- дочь маркизы, а третья -- Лиза. Лиза-то и была тот материал, о котором говорилось.

Пренеприятно было маркизе, что Розанов оказался старым знакомым Лизы. Она о нем уж слишком много ей наговорила.

-- Материял, -- говорила она. -- Неглуп, связи имеет и практичен! Мы за него возьмемся.

-- Кто же это такой? -- пытала Лиза.

-- Увидите, мое дитя, -- отвечала таинственно маркиза.

А тут вышло, что и глядеть им друг на друга нечего. Другим Лиза не понравилась, Брюхачев сказал о ней, что это сверчок, а Белоярцев буркнул: ``карандаш``. Так она в этот вечер и звалпсь ``карандашом``. Лизу теребили нарасхват и не давали Розанову сказать с нею ни одного слова. Розанов только знал, что Лиза попала сюда ``сама``, но как это она сама сюда попала -- он не мог добраться.

От маркизы честная компания зашла в Барсов трактир и, угощаясь пивом и прочими назидательностями, слушала белоярцевакие предположения насчет ``карандаша`` в натуре.

Райнера здесь не было, а Розанов все мог слушать, и его способность слушать все насчет Лизы через несколько страниц, может быть, и объяснится. По привычке возиться в грязи и тине Розанов не замечал некоторой особенной теплоты в участии Лизы и, не будучи сам циником, без особого возмущения мог слушать о ней такие разговоры, которых Лиза не могла слышать на губернаторском бале о Женни. То прекрасное качество, которое благовоспитанные люди называют ``терпимостью``, в некоторых случаях было усвоено Розановым в весьма достаточном количестве. Он не вытерпел бы, если бы Лизу злословили, ну а цинически разбирать женщину? -- Это что же? Это не впедит. Остановить -- в другом месте заговорят еще хуже.

Прошло некоторое время. Бахаревы пе
Страница 34 из 65 Следующая страница