Н.С.Лесков НЕКУДА Роман в трех книгах Страница 40

ница. -- ``Священную Библию, говорят, почитать``. Ведь, разумей, что выдумать надо было. Ну и дали. Утром приходят, а они ушли.

-- Ушли?

-- Ушли.

-- Как же так?

-- Так под водою и прошли.

-- С огарочком?

-- Так с огарочком и прошли.

Слушает все это Лиза равнодушно; все ей скучнее и скучнее становится.

``Где же эти люди? -- спрашивает она нередко себя. -- Что это за Бертольди такая еще? что это за чудовище? -- думает Лиза. -- Верно, это лицо смелое и оригинальное``.

А тут Елена Лукьяновна сидит, да и рассказывает:

-- Ну уж, мать, был киятер. Были мы в Суконных банях. Вспарились, сели в передбанник, да и говорим: ``Как его солдаты-то из ружьев расстригнули, а он под землю``. Странница одна и говорит: ``Он, говорит, опять по земле ходит``. -- ``Как, говорим, по земле ходит?`` -- ``Ходит``, говорит. А тут бабочка одна в баню пошла, да как, мать моя, выскочит оттуда, да как гаркнет без ума без разума: ``Мужпк в бане``. Глянули, исправна он. Так и стоит так, то есть так и стоит.

-- Боже мой! -- простонала Ольга Сетгеевна.

-- Да. Как женщины увидали, сичас вразброд. Банчик сичас ворота. Мы под ворота. Ну, опять нас загнали, -- трясемся. ``Чегь, говорит, спужались?`` Говорим: ``Влашебник ходит``. Глядим, а она женскую рубашку одевает в предбаннике. Ну, барышня вышла. Вот греха-то набрались! Смерть. Ей-богу, смерть что было: стриженая, ловкая, как есть мужчина, Бертолева барышня называется.

-- Экая мерзавка, -- замечала Ольга Сергеевнв.

-- Стриженая.

-- Фуй.



Глава двадцать первая. ДЕВИЦА БЕРТОЛЬДИ

Лиза гуляла .Был одиннадцатый час очень погожего и довольно теплого дня. Лиза обошла Патриаршие пруды и хотела уже идти домой, как из ворот одного деревянного дома вышла молодая девушка в драповом бурнусе и черном атласном капоре, из-под которого спереди выглядывали клочки подстриженных в кружок золотистых волос. Девушка шла довольно скоро, несколько вразвал. В руках у нее были две книги, пачка папиросных гильз, стклянка с бесцветной жидкостью.

Поравнявшись с Лизой, девушка хотела ее обойти, но поскользнулась, уронила папиросные гильзы и стклянку, которая тотчас же разбилась и пролилась. Лиза инстинктивно нагнулась, чтобы поднять разбитую стклянку и гильзы.

-- Не трогайте, -- спокойно произнесла тонким дискантом девица.

-- Я хотела поднять ваши гильзы.

-- Нет, это уж ни на что не годится. Они облиты едким веществом, их теперь нельзя набивать. Какая досада! -- окончила девушка, отряхивая марселиновую юбку. -- Это все прогорит теперь, -- продолжала она, указывая на брызги.

-- Что ж это было в этойс тклянке?

-- Это была кислота для опытов.

-- Скажите, пожалуйста, вы не mademoiselle Бертольди? -- спросила, несколько конфузясь, Лиза.

-- Допустим-с, что это так.

-- Я слыхала о вас.

-- Бранят меня?

-- Да... Некоторые.

-- А вас как зовут?

-- Бахарева, -- отвечала Лиза.

-- Слыхала, Бычков говорил о вас. Вы где живете?

-- Я далеко.

-- Зачем же вы идете сюда на Бронную? А впрочем, я не знаю, зачем я об этом вас спрашиваю.

-- Я гуляю, -- отвечала Лиза.

-- Вы работаете над чем-нибудь?

Лиза затруднилась ответом.

-- Я читаю, -- отвечала она.

-- Я теперь работаю над Прудоном. Он часто заврается, и над ним надо работать да работать, а то сейчас загородит вздор. Вы знакомы с Прудоном?

-- Только по журнальным рецензиям.

-- О! Наша специальность -- доведение мысли до состояния непроизводительности. Это факт.

-- Ну, не все же пропадает, -- возразила Лиза.

-- Факт.

-- Я, впрочем, не читала Прудона.

-- Зайдите ко мне, я вам дам.

Лиза поблагодарила.

-- Только работайте над ним, а не берите ничего на веру: у него тоже есть подлая жилка.

-- У Прудона?

-- Факт, -- зарешила Бертольди и, остановясь у калитки одного грязного двора в Малой Бронной, сказала: -- Входиет.

Лиа вошла во двор, за нею перешагнула Бертольди.

-- Прямо! -- сказала она, направляясь к флигелю с мезонином.

Лиза пошла за Бертольди на деревянное крылечко, с которого они поднялись по покосившейся деревянной лестнице в мезонин.

Бертольди отворила дверь и опять сказала:

-- Входите.

Лиза очутилась в довольно теаной передней, из которой шло несколько тонких дощатйх дверей, оклеенных обоями. Одна дверь была отворена, и в ней виднелась кухня.

-- Акулина Ивановна дома? -- крикнула, ни к кому не обращаясь, Бертольди.

-- Нетути, ушедчи, с полчаса будет, как ушедчи, -- отвечал женский голос из кухни.

-- Дшсадно, -- проговорила Бертольди и сейчас же добавила: -- поставьте, Алена, мне самовар, я есть хочу.

Бертольди отворила дверь, которой Лиза до сих пор вовсе не замечала, и ввеьа гостью в маленькую, довольно грязную комнатку с полукруглым окном, задернутым до половины полинялою ситцевою занавескою.

-- Коренев! -- крикнула она, стукнув рукою в соседнюю дверь.

-- Асиньки! -- отозвался мужской голос.

-- Есть у вас гильзы?

-- Имеем.

-- Доставьте некоторое количество.

-- Гут.

Между тем Лиза огляделась.

Комната Бертольди была непредставительна и не отличалась убранством.

В улгу, между соседнею дверью и круглою железною печкою стояла узкая деревянеая кроватка, закрытая стеганым бумажным одеялом; развернутый ломберный стол, на котором валялись книги, листы бумаги, высыпанный на бумагу табак, половина булки и тарелка колотого сахару со сверточком чаю; три стула, одно кресло с засаленной спинкой и ветхая этажерка, на которой опять были книги, бумаги, картузик табаку, человеческий череп, акушерские щипцы, колба, стеклянный сифон и лакированный пояс с бронзовою пряжкой.

Гардероба у Бертольди было вовсе не заметно. В уголку, на деревянной вешалке, висело что-то вроде люстринового платья и полотенца, но ни запасной юбки, ничего прочего, по-видимому, не имелось. Бурнус свой и капор Бертольди, как вошла, так и бросила на кровать и не трогала их оттуда.

-- А у меня какая досада, -- начала она, встречая отворившего дверь рослого студента, -- пролила acidum nitricum (Ляпис (лат.)), что дал Суровцов.

-- Ну! -- восклицал студент, не затворяя за собою двери.

-- Факт, вот и свидетельница. Да! знакомьтесь: студент Коренев, естественник, и девица Бахарева.

Студент и Лиза холодно поклонились друг другу.

-- В Прудона безусловно верит, -- произнесла Бертольди, показывая на Лизу и уходя из комнаты.

Студент дунул в гильзу и начал набивать себе папиросу.

Бертольди возвратилась с бутылкою молока и ломтем хлеба.

-- Хотите? -- спросила онм Лизу.

Та поблагодарила.

-- А вы? -- отнеслась она к Кореневу.

Тот тоже отказался.

-- А что сходка? -- спросила студента Бертольди.

-- Что сходка? -- переспросил студент.

-- Когда будет?

-- Не знаю.

-- Да ведь третьего дня оповещали.

-- Ну она и была вчера.

-- Какая подлость! Зачем же вы мне не сказали?

-- Так не сказал, --- орвечал спокойно студент.

-- Вы, может быть, так же поступите, когда состоится опыт?

-- Нет, не поступлю.

-- Вы имеете понятие об искусственном оплодотворении? -- отнеслась Бертольди к Лизе, жуя и прихлебывая из бутылки.

-- Нет, -- отвечала Лиза.

-- Это очень интересный опыт. Он у нас будет производиться на одной частной квартире над кроликами. Ни одного учпного генерала не будет. Хотите видеть?

Лиза не знала, что отвечать.

-- Я думаю, что это для меня будет бесполезно: я ведь не имею нужных сведений для того, чтобы судить об этом опыте, -- проговорила она, скрывая застенчивость.

-- Это пустяки. Вы заходите к нам как-нибудь в это время; у Коренева есть отличный препарат; он вам расскажет все обстоятельно и объяснит, что нужно знать при опытах.

Студент и Лиза не сказали при этом ни слова.

-- Или вы работаете исключительно над гуманными науками? -- продолжала Бертольди. -- Гуманные науки сами по себе одни ничего не значат. Всему корень материя. В наш век нельзя быть узким специалистом. Я недавно работала над Прудоном, а теперь занимаюсь органической химией, переводами и акушерством.

-- Вы что переводили из Прудона? -- спросила Лиза.

-- Я не переводила Прудона. Я перевожу тут для одного пошляка-редактьра кое-что в газету, из насущного хлеба. А, кстат,и чтоб не забыть о Прудоне, -- вот он под табаком.

Лиза поблагодарила и взяла книгу.

-- Вы заходите, мы вами займемся, -- сказала, прощаясь с нею, Бертольди. -- Бычков говорил, что у вас есть способности. Вам для вашего развития нужно близко познакомиться с Бычковым; он не откажется содействовато вашему развитию. Он талант. Его теперешнюю жену нельзя узнать, что он из нее сделал в четыре месяца, а была совсем весталка.

Лиза ушла домой с Прудоном и через пять дней понеслк его назад Бертольди.

Скоро они близко познакомились, и чем усерднее углекислые феи порицали стриженую барышню, тем быстрее шло ее сближение с Лизой, которой в существе Бертольди вовсе не нравилась.



Глава двадцать вторая. НЕЗАВИСИМАЯ ПОРА



Так жили наши знакомые, невесело и разъединенно, до самой весны, а весна пришла хорошая и ранняя. Еще как только солнышко стало нагревать и начались просовы -- пошли толки и предположения насчет лета. Сергей Сергеевич Богатырев Христом Богом умолял сестрв и Егора Николаевича не возвращаться домой, а прожить лето у него в подмосковной и потом на зиму остаться опять в Москве. Егор Николаевич поупрямился было, но его дружным нападением сбили с пункта: согласился. Лиза оставалась в Москве, потому что ее глаза требовали лечения и потому что она терпеть не могла своей тетки, точно так как та не любила ее. Сонюшкы же Варвара Ивановна непременно обещалась выдать замуж за богатого соседа.

Феи тоже уезжали на лето в свою небольшую деревушку в Калужской губернии и брали с собою Ольгу Александровну с ребенком. Розанов был ко всему этому совершенно равнодушен; он даже радовался, что останется на некоторое время один. Ярославцевы с Ольгой Александровной отъехали в первых числах мая, а пятнадцатого мая уехали и Богатыревы с Бахаревыми. Лиза осталась одна с девушкой.

В опустевших домах теперь пошла новая жизнь. Розанов, проводив Бахаревых, в тот же день вечером зашел к Лизе и просидел долго за полночь. Говорили о многом и по-прежнему приятельски, но не касались в этих разговоарх друг друга.

На другой день Розанов, зайдя к Лиз,е застал у нее Бертольди, с которой они познакомились без всяких церемоний, и зоакомство это скоро сблизило их до весьма кототких приятельских отношений, так что Розанов, шутя, подтрунивал над Бертольди, как она перепугала баб в бане, и даже называл ее в шутку злосчастной Бертольдинькой. Бертольди не уиела держать себя постоянно в роли и открывала много довольно смешных сторьн, над которыми Розанов и даже Лизап озволяли себе подсмеиваться.

Прошла еще неделька, и Лизин кружок увеличился еще одним новым лицом. Лиза случайно встретилась с одним своим старым институтским другом, Полинькой Режневой, которая двумя годами ранее Лизы окончила курс и уже успела выйти замуж за некоего отставного корнета Калистратова. Особа эта была молода и не столько хороша собою, сколько изящна своею грациозною простотою. Она была высокая, очень тоненькая блондинка с черными глазами, розовым прозрачным лицом, гибкою талиею и необыкновенно мягкими белыми ручками. В лице Полиньки Калистратовой, как называла ее Лиза, преобладало перед всем выражение не грустное, а какое-то несчастное. Впечатление, производимое ее лицом, еще более поддерживалось звуком Полинькиного голоса. Она говорила мягким, разбитым голосом, таким голосом, каким люди начинают говорить, обмогаясь после острого воспаления легких.

Полинька Калистратова в самом деле была женщина очень несчастная. Довольно богатая сирота, она, выйдя из института, очутилась в доме своего опекуна и дяди; прожила там с полгода и совершенно немыслимо вышла замуж за корнета Калистратова, которому приглянулась на коренской ярмарке и которому была очень удобна для поправления его до крайности расстроенного состояния.

Полиньуа сама не знала, любила ли она своего мужа, но ей было его жаль, когда вскоре после свадьбы она стала слышать о нем самые дурные отзывы. Полинька более всех слышала такие отзывы от тех самых своих дядей, которые общими усилиями устраивали ее свадьбу с Калистратрвым, и приписывала большинство дурных толков о муже злобе дядей, у которых Калистратов, наступя на горло, отбирал каждую порошинку, принадлежавшую Полиньке. Но вскоре ей самой стало очень не нравиться поведение мужа: он все водился с какими-то странными героями; в доме у них никто почти не показывался, а сам муж нисколько не заботился восполнить одиночество Полиньки и летал Бог знает где, исчезая на целые недели. Наконец на дом их стали целою оравою наезжать владельцы троек удалых и покррвители цыганок; пошла игра, попойки, ночной разврат, дневно еспанье, и дом превратился в балаган коренской ярмарки.

Полинька долго плакала молча и скрывала от мужа свое страдание. В одну ночь муж подошел к ее постели со свечой и листком бумаги и заставил ее подписать свое имя под его подписью.

-- Что это такое? -- сппосила трепещущая Полинька, принимая перо из рук мужа.

-- Подписывай скорее, -- это пустое.

-- Да что же такое?

-- Ну, что ты за меня ручаешься.

Полинька вздохнула и подписала. Это было за два месяца перед тем, как Полинька сделалась матерью. С появлением ребенка Полинька стала смелее и несколько раз пыталась остановить мужа, но это уже не имнло никакого значения. Калистратов давно вел большую игру и, спустив все свое состояние, ухнул более половины Полинькиного. Полиньке написал дядя, чтобы она береглась, что она скоро будет нищею. Она попробовала отказаться от подписи новых векселей; Калистратов взбесился, открыл окно и сказал, что сейчас выкинет ребенка. Полинька подписала вексель на все свое состояние и к утру была нищая.

С тех пор муж обращался с нею зверем. Вечно пьяный, он выгонял ее ночью из дома, грозился раздавить голову ребенку, обзавелся солдаткой, но никуда не выезжал.

Жизнь Полиньки бйла невыносима: ум ее словно присох, и она жила, не видя никакого выхода из своего печального положения. Между тем муж ее вдруг поправился: отрезвился, стал снова разъезжать, привозя каждый раз довольно ценные подарки жене и ребенку.

Полинька не понимала, что это значит, и не смела ни о чем спросить мужа.

Наконец все разрешилось: в одно прелестное утро все имение Полиньки описали в удовлетворение кредиторов, представивших векселя Калистратова с поручительною подписью его жены. Полинька сознала свою подпись, долги мужа превышали ее состояние, и ее выгнали из ее имения. Они переехали в горгд, но не успела Полинька здесь осмотреться, как мужа ее взяли в острог за составление и выдачу фальшивых векселей. Полинька осталась одна с ребенком. К дядям она не хотела возвращаться и быть им обязанной. Оставались у нее еще маленькие деньжонки и вещицы. Полинька подумала, погадала и открыла маленькую гостиницу для приезжающих.

Дело у нее кое-как пошло и при ее неутомимых стараниях обещало ей сделаться делом очень выгодным. Но в это же время окончился суд над мужем. Калистратов по недостатку доказательств был освобожден из острога и оставлен в сильном подозрении. Оставаясь в городе, он стал осаждать Полиньку беспрерывными требованиями вспомоществования, приходил к ней, заводил дебош и, наонец, обратился к полиции с требованием обязать жену к совместному с ним сожительству.

В Полиньке некоторые губернские власти приняли участие, наскоро свертели передачу ее гостиницы другому лицу, а ее самое с ребенком выпроводили из города. Корнету же Калистратову было объявлено, что если он хоть мало-мальски будет беспокоить свою жену, то немедленно будет начато дело о его жестоком обращении с нею и о неоднократном его покушении на жизнь ребенка. Корнет утихомирился и куда-то исчез, так что и слуха о нем не было, а Полинька явилась с своим сыном в Москву, придумывая, за что бы взяться и чем жить. У нее теперь оставались уж самые ничтожные деньги.

С наступлением весны Полинька приютилась в одной комнате в Сокольниках и стала работать чепчики на одну лавочку в Ножевой линии. Работа эта была меледа, игра, не стоящая свеч; но Полинька все-таки работала и жила нуждно и одиноко, не имея в виду ничего лучшего. Знакомых у нее не было; ребенок часто хворал.

В таком-то положении Полинька Калистратова встретилась с Лизой и очень ей обрадовалась.

-- Тебя нельзя узнать, Полинька! -- говорила ей Лиза.

-- Ах, мой друг! Поживи с мое, так и сама себя не узнаешь! -- отвечала Полинька.

-- Да много ли ты меня старше? Три, четыре года какие-нибудь!

-- Горе, друг мой, а не годы считать надо.

-- Ты очень несчастлива?

-- Я очень несчастлива.

-- Где же твой муж?

-- Не знаю: може быть в остроге, может быть в кабаке, может быть в каторге, -- ничего я о нем не знаю и на все готова.

Рассказывать о своем несчастии Полинька не любила и уклонялась от всякого разговора, имеющего что-нибуль общее с ее судьбою. Поэтому, познакомясь с Розановым, она тщательно избегала всякой речи о его положении и не говорила о себе ничего никому, кроме Лизы, да и той сказала только то, что мы слышали, что невольно сорвалось при первом свидании.

Полинька была довольно умна и еще более благоразумна, горда и несловоохотлива.

Таково прошлое и таков в общих чертах характер этого нового лица. Лиза познакомила Полиньку и с Бертольди, и Полинька пришлась по нраву Бертольди, которой она нравилась более как лицо, подлежащее развитию. Они навестили раз Полиньку в Сокольниках и вздумали сами переехать на дачу.

Не успел Розанов услыхать об этом предположении, которое он вполне одобрял, как узнал, что Бертольди уже слетала и наняла две комнаты в Богородицком. Дача была отвратительная, на голом косогоре, под вечным солнечным припеком.

Городской квартиры Бахаревых нельзя было оставить совсем пустою, и Лиза переехала на дачу с одною Бертольди.

Отношения Лизы к Бертольди были таковы, что хотя Бертольди при ней была совершенно сыободна и ничем не стеснялась, но она не получила не только никакого влияния на Лизу, а, напротив, даже сама на нее посматривала. Может быть, это в значительной степени происходило и оттого, что у Лизы были деньги и Бертольди чувствовала, что живет на ее сче.т

Как только переехали Лиза с еБртольди, Розанов немедленно отправился навестить их и остался очень недоволлен их дачею. Лиза тоже была ею недовольна, но молчала, а Розанов раскорил ее ни к стру, ни к смотру. Действительно, дача была из рук вон гадкая.

Бертольди никак не хотела с этим согласиться, надулась на Розанова и ушла за дощатую переборку.

-- Бертолина! где вы скрылись? -- позвал Розанов, вовсе не подозревая, что она обиделась.

Бертольди не отвечала.

-- Прощайте, Бертольдинька, -- сказал Розанов, уходя вместе с Калистратовою, которую вызвался проводить до Сокольников.

-- Я вас прошу не фамильярничать со мною, -- резко отозвалась Бертольди.

Лиза улыбнулась и проводила своих гостей.

-- Что это, она рассердилась, кажется? -- спросил Калистратову Розанов, когда они вышли.

-- Разумеется.

-- За что же?



-- Не знаю; она ведь смешная.

Для Калистратовой Бертольди была только смешная. О Розанове она думала хорошо: ей нравилось, что он говорит большею частию дело и знает людей не по писаному.

Навестив еще раза два дачниц, Розанов прельстился их жизнью и решил сам перебраться из города. Он раздобылся за недорогую цену на все лето незавидною верховою лошадкою, чтобы ездить в больницу, и поселился в Сокольниках, неподалеку от Полиньки.

Доктор ожидал, что они своим маленьким кружочком п
Страница 40 из 65 Следующая страница