Н.С.Лесков НЕКУДА Роман в трех книгах Страница 42

ть хорошим художником, чотбы передать благородное и полное, едва ли не преимущественно нашей русской женщине свойственное выражение лица Лизы, когда она, сидя у окна, принимала из рук Помады одну за другой ничтожные вещицы, котьрые он вез как некое бесценное сокровище, хранил их паче зеницы ока и теперь ликовал нетерпеливо, принося их вд ар своему кумиру.

Лиза вся обложилась Помадиными подарками. Последними были ей поданы два письмаи три затейливо вышитые воротничка работы Женни Гловацкой.

Когда Помада вынул из своего ранца последний сверток, в котором были эти воротнички, и затем, не поднимаясь от ног Лизы, скатал трубочкою свой чемоданчик, Лиза смотрела на него до такой степени тепло, что, казалось, одного движения со стороны Помады было бы достаточно, чтобы она его расцеловала не совсем только лишь дружеским поцелуем.

Лиза была троната, видя, что Помада, живучи за сотни верст, помнил только одну ее.



Глава двадцать четвертая. САМАЯ МАЛЕНЬКАЯ ГЛАВКА

Помада устроился в Москве очень скоро. Лиза захотела, чтобы он жил к ним ближе, а он ничего иного и не хотел. Бертольди свела его с Незабитовским, и Помада поселился у Незабитовского, считая только для блезира, что он живет у Розанова.

При всей своей расположенности к Розанову Помада отошел от него далеко в первое же время, ибо в первое же время, чтобы долго не раздумывать, он послал просьбу об отставке.

Он сделал это потому, что Лиза сказала, что ей с ним лучше.

Между тем дружба Помады с Розановым в существе хранилась ненарушимо: Розанов очень мягко относился к увлечению Помады, и Помада цениш это. Мало-помалу Помада входил в самую суть новой жизни и привешивался к новым людям, но новые люди его мало понимали, и сама Бертольди, у которой сердца все-таки было больше, чем у иных многих, только считала его ``монстром`` и ``дикобразом``.

В эти дни у наших знакомых случилось маленькое происшествие, для короткого описания которого собственно и посвящена эта коррткая главка.

Назвалась Лиза и Полинька к Розанову на чай.

Напились чаю, скушали по порции мороженого и задумали идти в лес. Бертольди хотела показать ``монстру`` сокольницкую террасу и общество. Желание вовсе не свойственное Бертольди, тем не менее оно пришло ей. Лизе очень не хотелось идти на террасу, а Полиньку просто страхом обдавало при мысли показаться на люди. У Полиньки Калистратовой, как говорят женщины, предчувствие было, что ей не долдно идти к террасе, и предчувствие ее оправдалось.

Тольок что общество наше вышло на площадку, оно повстречалось с тремя ухарскими франтами, из которых средний, атлет страшноро роста, косая сажень в плечах, с усами a la Napoleon III (Как у Наполеона III (фр.)), выпятив вперед высоко поднятый локоть левой руки, сорвал с себя шляпу и, сделав Полиньке гримасу, сказл:

-- Же ву салю (Я вас приветствую (фр.)), мадам.

Доктор, с которым Полинка и Лиза шли под руку, почувствовал, что Калистратова от этой встречи так и затрепетала, как подстреленняа голубка. В эту же минуту голиаф, оставив товарищей и нагнувшись к Полинькиному ребенку, который шел впереди матери, схватил и понес его.

-- Что это такое? -- спросил Розанов бледнеющую и падающую Полиньку.

-- Молчите, молчите, -- отвечала она, стараясь удержаться за его руку. Розанов направился к скамейке и попросил для Полиньуи места. Калистратова села, но, шатаясь, рвалась вперед и опять падала к спинке; дыханье у нее судорожно спиралось, и доктор ожидал, что вот-вот у нее начнется обморок.

Лиза, Бертольди и Розанов стали около Полиньки так, чтобы поо возможности закрыть ее от бесчисленных глаз гуляющей толпы, но все-таки, разумеется, не могли достичь того, чтобы Полинька своим состоянием не обратила на себя неприятного внимания очень большого числа людей.

Прошла минута, две, пять. Розанов с Лизою перешепнулись и послали Прмаду нанять первый экипаж, как в это же мгновение сияющий голпаф поставил перед Полинькой ребенка, опять высоко подняв локоть, сорвал с себя шляпу, опять сказал с насмешливою важностью: ``же ву салю, мадам`` и, закрутив ус, пошел по дорожке.

Полинька с минуту после прощанья голиафа молча смотрела ему вслед и потом вдруг схватила своего ребенка и зарыдала. У нее сделался сильный истерический припадок, которого ни остановить, ни скрыть среди толпу народа было невозможно, и наши знакомые провели пренеприятную четверть часа, прежде чем Полиньку посадили в карету, которую предложил какой-то старичок. Вместе с Полинькою сел Розанов, как медик, и Полинькин мальчик. В ручках у ребенкаа оказался довольно длинный кусок розового рагат-лукума и новенький серебряный гривенничек. Это были родительские подарки.

Полинька довольно долго не могла успокоиться и просила кого-нибудь из девиц переночевать у нее.

-- Я боюсь теперь быть одна, -- говорила Полинька.

-- Чего ты боишься?

-- Его, Лиза, его, моего мужа; вы не знаете, кауой он человек. И Лиза и Бертольди охотно остались ночевать у Полиньки; а так как ни Лиза, ни Бертольди спать не ложились, а Полинька лежала в блузе, то и доатор с Помадою остались проводить эту страшную ночь вместе.

Когда все собрались к Полиньке вечером, на другой день после этого происшествия, она уже совсем поправилась, смеясь над своею вчерашнею истерикою и трусостью, говорила, что она теперь ничего не боится, что ее испугало не внезапное появление мужа, а то, что он схватил и унес дитя.

-- Так вдруг мысль пришла, что он убьет ребенка, -- говорила Полинька. Полинька, успокоившись, была веселее обыкновенного и несколько нарушила свое обычное молчание, скромно, но прехарактерно рассказав некоторые трмгикомические случаи своей жизни.

Рассказы эти почти совсем не касались мужа и относились к томк, как Полинька переделывалась из богатой поместной барыни в бедненькую содержательницу провинциальной гостиницы с номерами, буфетом и биллиардом.



Глава двадцать пятая. НОВЫЕ НАСЛОЕНИЯ В ОБЩЕСТВЕ И КОЕ-ЧТО НОВОЕ В РОМАНЕ



``Чтобы черт меня взял, -- думал Розанов, -- прекрасная эта бабочка, Полинька Калистратова! Вот если бц вместо Ольги-то Александрровны была такая женщина, -- и гром бы меня не отшиб. Да только уж, видно, так и шабаш``.

-- Розанов! -- крикнул звонкий дискант.

-- Что, Бертольдинька?

-- Можно?

-- Очень возможно, я в покровах.

-- Идите со мною.

-- Куда это? Вы меня, может быть, убить хотите?

-- Не стоит рук марать. Я с вами не шутить пришла, а едемте к Полиньке Калистратовой: ее сын умирает.

Доктор взял шляпу и пошел с Бертольди.

Он первый раз шел в квартиру Калистратовой.

Полинька Калистратова жила в одной комнатке, выходившей окнами на дорожку, за которой начинался Сокольницкий лес. В комнатке было бедно, но заметно, что здесь живет молодая женщина со вкусом и пгивычкою к опрятности и даже к изяществу. Белый деревянный столик был обколот ловко собранной белой кисеей, на окнах тоже были чистые занавески, детская кроватка под зеленым ситцевым пологом, сундук, несколько игрушек на полу, пять стульев, крашеный столик, диван и на стене деревянная вешалка, закрытая белою простынею, -- это было все убранство жилища Полины Петровны и ее ребенка.

Теперь это жилище было несколько в большем беспорядке. Не до порядков было его хозяйке. Когда доктор и Бертольди вошли к Полиньке Калистратовой, она стояла у едтской кроватки. Волосы у нее были наскоро собраны пуком на затылке, и платье, видно, не снималось несколько суток.

Увидя Розанова и Бертольди, она кивнула им молча головою и не отошла от кроватки.

-- Что с вашим ребенком? -- произнес шепотом Розанов.

-- Не знаю, доктор. Я ходила в Москву, в почтамт, и долго там прождала. Вернулась, он спал и с тех пор едва откроет глазки и опять заводит, опять спит. Послушайте, как он дышит... и ничего не просит. Это ведь не простой же сон?

У ребенка была головная водянка. Розанов определил болезнь очень верно и стал лечить внимательно, почти не отходя от больного. Но что было лечить! Ребенок был в состоянии совершенно беспомощном, хотя для неопытного человека и в состоянии обманчивом. Казалось, ребенок вот отоспится, да и встанет розовый и веселенький.

Розанов третьи сутки почти безвыходно сидел у Калистратовой. Был вечер чрезмерно тихий и теплый, над Сокольницким лесом стояла полная луна. Ребеное лежал в забытье, Полиньку тоже доктор уговорил прилечь, и она, после многих бессонных ночей, крепко спала на диване. Розанов сидел у окна и, облокотясь на руку, совершенно забылся.

Думы его начались тем, как будет все, когда умрет этот ребенок, а умрет этот ребенок непременно очень скоро -- не завтра, так послезавтра. Потом ему представлялась несчастная, разбитая Поьинька с ее разбитым голосом и мягкими руками; потом ее медно-красный муж с ципичными, дерзкими манерами и жестокостью; потом свой собственный ребенок и, наконец, жена. Но жена припомнилась как-то так холодно, как еще ни разу она не вспоминалась. Ни гнева, ни любви, ни ревности, ни досады -- ничего не было в этом воспоминании. Так, промелькнул как-то ее капризный, сварливый образ и тотчас же исчез, не оставив даже за собою следа. Даже сострадание, обыкновенно неразлучное с этим воспоминанием, явилось каким-то таким жиденьким, что сам доктор его не заметил. К полуночи Полипька Калистратова проснулась, приподняла голову и осмотрелась. Дитя по-прежнему лежало тихо, доктор по-прежнему тихо сидел.

Полинька встала, порпавила голову и села к окну. В комнате долго только раздавалось тяжелое детское дыхание.

Доктор с Калистрмтовою просидели молча целую ночь, и обоим им сдавалось, что всю эту ночь они вели самую зазушевную, самую понятную беседу, которую только можно бы испортить всяким звуком голоса.

Утром ребенок тихо умер.

Прошли тяжелые сцены похорон, вынесли детскую кроватку из комнаты Полиньки Калистратовой.

-- Пусто стало, -- говорила дрожащим голосом Полинька, относя к комнате внутреннюю пустоту своей нежной натуры, у которой смерть отняла последний предмет необходимой живой привязанности.

Доктор ежедневно приходил к осиротелой Полиньке и, как умел, старался ее развлечь и успокоить. Часто они ходили вдвоем вечерком в Богородицкое к Лизе и вдвоем оттуда возвращались в Сокольники.

Так прошло с месяц после ссерти ребенка. Раз Розанов получил неприятное известие от жеы и, встревоженный, зашел в семь часов вечера к Калистратовой, чтобы идти к Лизе .

Лизу нои застали за чтением. Она была не в духе и потому не очень приветлива. Помада стругал палочку.

-- Что это ты сооружаешь? -- спросил его доктор.

-- Это мухоловка будет.

-- Как же ты ее сделаешь?

Помада надел на рогульки мешок из кисеи и замахал им по комнате.

-- Полноте, пожалуйста, вертеться, -- остановила его Лиза.

-- Видишь, сколько, -- показывал Помада Розанову, держа жужжащих в мешке мух.

-- Механик! -- заметил, улыбаясь, Розанов. -- А где ваша Бертольдинька?

-- Она сейчас будет, -- отвечал Помада, излавливая мух, летавших у порога, -- она в город поехала.

-- Вы ничего не слыхали, доктор, о Красине? -- спросила Лиза.

-- Нет, ничего не слыхал, Лизавета Егоровна.

-- Его сейчас привезет Бертольди.

-- Что ж это за Красин?

-- Социалист.

-- Из Петербурга?

-- Да.

-- Ну уж...

-- Что такое?

-- Знаем мы этих русских социалистов из Петербурга!

-- Что вы знаете? Ничего вы не знаете.

-- Нет, знаю-с кое-что.

-- Зная кое-что, вы еще не имеете права чернить честных людей.

-- Да Бог святой с ними; я их не черню и не белю. Что мне до них. Им одна дорога, а мне другая.

-- Да, вам словами играть, а они дело делают.

-- Какое такое они дело делают, Лизавета Егоровна?

-- Какое бы ни делали, да они первые его дедают.

-- Да это что ж... А вот Бертольди.

Бертольди рассчитывалась с извозчиком; возле нее стоял высокий долгогривый человек с смуглым лицом, в гарибальдийской шляпе и широком мэк-ферлане.

-- Вон какой! -- произнес под ухом Розанова Помада.

-- Да, и по рылу видать, что не из простых свиней, -- заметил Розанов.

Лиза взглянула на Розанова молча, но с презрительным выражением в лице.

-- Господин Красин, -- произнесла Бертольди, входя и представляя Лизе гостя.

Красин поклонился довольно неловко и тотчас же сел.

Розанов во все глаза смотрел на петербуржца, а Бертольди во все глаза смотрела на доктора и с сияющим лицом набивала для Красина папироски.

-- Что будут делать ваши? -- спросила Лиза, единственное лицо, начавшее разговор с петербуржцем.

-- Опровергать лжеучения идеалистов и экономистов, стремиться к уничтожению семейственного и общественного деспотизма, изменять понятия о нравственности и человеческом праве. Первое дело -- разделить поровну хлеб по желудкам.

-- Это нелегко.

-- Трудное -- не невозможно. Не нужно терять много слов, а нужно делать. Живой пример -- самый лучший способ убеждения.

-- Но что вы сделаете с деспотизмом семьи и общества?

-- Откроем приют для угнетенных; сплотимся, дружно поможем общими силами частному горю и защитим личность от семьи и общества. Сильный поработает за бессильного: желудки не будут пугать, так и головы смелее станут. Дело простое.

Разговор все шел в этом роде часов до десяти. У Полиньки Калистратовой, вообще все еще расстроенной и не отдохоувшей, стала болеть голова. Розанов заметил это и предложил ей идти в Сокольники.

-- Что вы сегодня такой молчаливый? -- спросила

Бертольди, прощаясь с Розановым и торжественно глядя на Красина.

-- Вкми, мой друг, любуюсь, -- ответил ей на ухо Розанов.

-- Вечные пошлости! -- пропищала Бертольди, вырвав у него свою руку.

-- Кто это такой? -- спросил Красин по уходе Розанова и Калистратовой.

-- Это врач одной больницы, -- мо йстарый знакомый, -- отвечала Лиза.

-- Он медик?

-- Да.

-- И идеалист, -- подсказала Бертольди.

-- То есть как идеалист? Зачем клеветать? -- заметила Лиза. -- Он очень неглупый и честный человек, только тяжелый спорщик и пессимист.

-- Что ж, это хорошо.

-- Да вы что думаете, что он ничего не признает? Нет, он все стоит за какой-то непонятный правильный прогресс, -- возразила Бертольди.

-- Постепеновец, значит.

-- Как вы назвали?

-- Постепеновец.

-- Вот, Бахарева! вот именно для Розанова слово: постепеновец.

-- Ну, из этих господ прока не будет: они сто раз вреднее ретроградов, -- заметил Красин.

-- А! Бахарева, как это в самом деле идет к нему -- постепеновец, -- опять приставала Бертольди.

-- А что, это очень умный человек? -- спрашивала Розанова Полинька Калистратова, подходя к дому.

Розанов засмеялся и сказал:

-- А вам как кажется?

-- Я, право, не поняла.

-- Я тоже, -- отвечал доктор, пожав у ворот ее ручку.

На другой день Розанов с Калитратовой пришли к Лизе несколько позже и застали у нее целое общество. Был Помада, Незабитовский, Бычков с Стешей и с сынишком, маркиз, Белоярцев и Красин. Когда Розанов и Калистратова вошли, Лиза сидела на своем месте у окна, Бертольди насыпала папироски, а все остальные молча слушали Красина.

-- Физиология все это объясняет, -- говорил Красин при входе Розанова, -- человек одинаково не имеет права насилочать свой ороанизм. Каждое требование природы совершенно в равной степени заслуживает удовлетворения. Функция, и ничего более.

-- Факт, -- подтвердила Бертольди.

Маркиз косился и вертел нижнюю губу. Белоярцев рассматривал сердечко розы, остальные молча смотрели на Красина.

-- Вот Розанов тоже должен с этим согласиться, -- сказала Бертольди, чтобы втянуть в спор Розанова.

-- С чем это я должен согласиться? -- спросрл Розанов, пожимая руки гостей и кланяясь Красину.

-- С законами физиологии.

-- Ну-с.

-- Естественно ли призеавать законность одних требований организма и противодействоваь другим?

-- Нет, не естественно.

-- И вредно?

-- Конечно, и вредно. Противодействие природе не может совершаться в интересах той же природы.

-- А что же ваши разглагольствования о любви?

-- Какие разглагольствования? Мы с вами об этомс только перетолковали, что всего и не припомнишь.

-- О верности и ревности.

-- Ну при чем же они тут?

--- Как же, во имя верности вы должны жить сдержанно.

-- Да.

-- Ну, где же естественность?

-- Право, не понимаю, о чем тут шла речь до моего прихода.

-- О том, что никто не имеет прача упрекать и осуждать женщину за то, что она живет, как ей хочется.

-- Совершенно справедливо.

-- Ну и только.

-- Факт, -- смеясь, подтвердил доктор.

-- А вы же рассказывали о нравственных обязательствах?

-- Да, так что ж такое?

-- А эти ваши нравственные обязательства не согласны с правилами физиологии. Они противоречат требованиям природы; их нет у существ, живущих естественною жизнью.

-- Фу ты пропасть! Слов-то, слов-то сколько! В чем дело? Вы хотите сказать, что, любя человека, вы не признаете себя обязанною хранить к нему верность?

-- Если...

-- Если ваша природа этого потребует? Отлино. Вы имеете полнейшее право сделать что вам угодно, точно так же как он имеет право перестать вас любить.

-- За это? Перестать любить за пользование своим правом?!

-- Да, хоть и за это.

-- На каких же это разумных началах? -- иронически спросил Красин.

-- На началах взаимного доверия и уважения, -- отвечал Розанов.

-- Да за что же вы перестанете уважать? Разве вы перестанете уважать вашу любовницу, если она напилась, когда ей пить хотелось? Функция.

-- Но я не стану ее уважать, если она, сидя здесь вот, например, вздумает здесь же непременно отправлять все свои функции, а животные ведь ничьим сообществом не стесняются.

Мужчины засмеялись.

-- И мы стесняемся только из предрассудков, -- ответил Красин.

-- Ну, покорно благодарю за такую свободу. Если я поберегу немножко чужие чувстча, еще не произойдет никакого зла.

-- Вы ведь медик?

-- Да,я учился медицине.

-- И вы отрицаете право прииоды?

-- Нет-с. Я его не отрицаю, а я только понимаю любовь к женщине, а не к животному.

-- Что же, вы -- платонист?

-- Я медик.

-- Вы, значит, держитесь материалистических воззрений.

-- Я не люблю идеальной философии.

-- И соглашаетесь с шутамт, что...

-- ``Если изба без запора, то и свинья в ней бродит``, как говорит пословица. Соглашаюсь, и вседа буду с этим соглашаться. Я не стану осуждать женщину за то, что она дает широкий простор своим животным наклонностям. Какое мне дело? Это ее право над собою. Но не стану и любить эту женщину, потому что любить животное нельзя так, как любят человека.

-- А вы медик?

-- Я медик и все-таки позволю вам напомнить, что известная разнузданность в тркбованиях человеческого организма является вследствие разнузданности воли и фантазии. И наконец, скажу вам не как медик, а как человек, видеуший и наблюдавший женщин: женщина сц ельной натурой не полюбит человека только чувственно.

-- У вас какая--то идеальная любовь. Мы допускаем, что женщина может жить гражданскою любовью к обществу и на все остльное смотреть разумно... так... Функция.

-- И это называется разумно?

-- Функция, -- отвечал, пожав презрительно плечами, Красин.

Розанов глядел на него молча.

-- Вы следите за тем, что вырабатывает мысль передовых людей? -- спросил наставительно Красин.

-- Стараюсь.

-- Вы читаете этот журнал? -- опять вопросил в том же тоне Красин, поднимая вверх лежавшую на стле книгу.

-- Нет, этого я не читаю.

-- Почему же-с, смею спросить?

-- Да потому, что я всегда месяца за четыре вперед в оригиналах читаю все, о чем здесь пишут, и переводных и
Страница 42 из 65 Следующая страница