Н.С.Лесков НЕКУДА Роман в трех книгах Страница 45

а смотрела. Там они... и барышня наша там, на полу сидят, с собачкой играют.

-- С собачктй?

-- Да-с, с собачкой с нашей играют. Там гости тепегь; вы обождите, да и подите туда.

-- Нет, Паша, не надо.

-- Отчего? Вот глупости какие! Вы -- супруг, возьмите за ручки, да домой.

-- Нет, Паша.

-- Гм! Ну записочку напишите.

Розанов подумал, потом встал и написал: ``Перестаньте срамиться. Вас никто даже не обижает; возвращайтесь. Лучше же все это уладить мирно, с общего согласия, или по крайней мер еотпустите ко мне ребенка``.

Паша проходила с этой записочкой более получаса и возвратилась ни с ечм. Ольга Александровна не дала никакого ответа.

Розанов дал Паше денег и послал ее за Помадой. Это был единственный человек, на которого Розанов мог положиться и которому не больно было поверить свое горе. Помада довольно скоро явился с самым живым участием и готовностью на всякую услугу.

Девушка еще дорогой рассказала ему все, что у них произошлш дома. Помада знал Ольгу Александровну так хорошо, что много о ней ему рассказывать было нечего.

-- Что ж, брат, делать? -- спросил он Розанова.

-- Сходи ты к ней и попробуй ее обрезонить.

-- Хорошо.

-- Скажи, что я сам без всяких скандалов готов все сделать, только пусть она не делает срама. О Боже мой! Боже мой!

Помада пошел и через полчаса возвратился, объявив, что она совсем сошла с ума; сама не знает, чего хочет; ребенка ни за что не отпускает и собирается завтра ехать к генерал-губернатору.

-- Чего же к генерал-губернатору?

-- А вот спроси ее.

-- А девочка моя?

-- Спать ее при мне повели: просилась с тобою проститься.

-- Просилась?

-- Да.

-- Господи! что ж это за мука?

В передней послышался звонок.

-- Вот вовремя гости-то, -- сказал Розанов, стараясь принять спокойный вид.

Вошел Сахаров, веселый, цветущий, с неизменною злорадною улыбкою на лице, раскланялся Розанрву и осведомился о его здоровье. Доктор отвечал казенною фразою.

-- А я к вам не своей охотою, -- начал весело Сахаров, -- я от барынь...

-- Ну-с, -- произнес Розанов.

-- Вы, Дмитрий Петрович, оставьте все это: вам о ребенке нечего беспокоиться.

-- Уж об этом предоставьте знать мне.

-- Ну, как хотите, только его вам не отдадут.

-- Как это не отдадут?

-- Так-таки не отдадут. Для этого завтра будут приняты меры.

-- А вы думаете, я не приму своих мер?

-- Ну, вы свои, а мы -- свои.

-- Вы-то здесь что же такое?

-- Я? я держу правую сторону.

-- Кто ж вас сделал моим судьей?

Сахаров состроил обидную гримасу и отвечал:

-- Я всегда буду заступаться за женщину, которую обижают.

-- Уйдите, однако, от меня, -- проговорил Розанов.

-- Извольте, -- весело отвечал Сахаров и, пожав руку Помаде, вышел.

-- Пойдем ко мне ночевать, -- сказал Помада, чувствуя, что Розанову особенно тяжел теперь вид его опустевшей квартиры.

Розанов подумал, оделся, и они вышли.

Долго шли они молча; зашли в какой-то трактирчик, попили там чайку, ни о чем не говоря друг с другом, и вышли.

На дворе был девятый час вечера. Дойдя до Помадиной квартиры, Розанов остановился и сказал:

-- Нет, я не пойду к тебе.

-- Отего не пойдешь?

-- Так, я домоы пойду.

Сколько Помда ни уговаривал Розанова, тот настоял-таки на своем, и они расстались.

Помада в это время жил у одной хозяйки с Бертольди и несколькимр студентами, а Розанов вовсе не хотел теперь встречаться ни с кем и тем более с Бертольди. Простившись с Помаадою, он завернул за угол и остановился среди улицы. Улица, несмотря на ранний час, была совершеннь пуста; подслеповатые московские фонари слабо светились, две цепные собаки хрипло лаяли в подворотни, да в окна одного большого купеческого дома тихо и безмятежно смотрели строгие лики окладных образов, ярко освещеоных множеством теплящихся лампад. Розанов пошел зня. Ничего не понимая, дошел он до Театральной площади и забрел к Барсову.

Заведение уже было пусто; только за одним столиком сидели два человека, перед которыми стояла водка и ветчина с хреном.

-- Можно чайку? -- спросил Розанов знакомого полового.

-- Еще можно-с, Дмитрий Петрович, -- отвечал половой.

Розанов стал полоскать поданный ему стаканчик и от нечего делать всматривался в сидящую неподалеку от него пару с ветчиной и водкой.

Один из этих господ был толчтый серый человек с маленьким носом и плутовскими, предательскими глазками: лицо его было бледно, а голова покрыта желто-серыми клочьями. Вообще это был тип мелкостатейного трактирного шулера на биллиарде, биксе и в трынке. Собеседник его был голиаф, смуглый, с быстрыми, чрезвычайно лживыми коричневыми глазами, гладко и довольно кокетливо причесанными наперед черными волочами и усами a la Napoleon III. Голиаф смотрел молодцом, но молодцом тоже темного разбора; это был не столько тонкий плут и пролаз, сколько беспутник и нахальный шулер, но, однако, шулер степенью покрупнее своего товарища. Это был, что называется, шулер воинствующий, шулер способный, сделав подлость, не ускользать, а обидеться за первое замечание и неттразимо стремиться расшибить мощным кулачищем всякую личность, которая посмела бы пикнуть не в его пользу. Лицо голиафа не было лишено даже своего рода благообразности -- благообразности, напоминающей, например, лицо пговинциальных актеров, когда они изображают ``благородных отцов`` в драмах, трагедиях и трагикомедиях. Глядя на негоо, вы чувствовали, что он не только трактирный завсегдатель, но и вне трактиров член известного общества; тчо он, сокрушив одну-две обобранные им белогубые рожи, мог не без приятности и не без надежды на успех пройтись между необъятными кринолинами разрумяненных и подсурмленных дам жирного Замоскворечья, Рогожской, Таганки и Преображенского кладбища. Вы чувтвовали, что дамы этих краев, узрев этого господина, весьма легко могли сказать своей или соседской кухарке: ``вот, погляди, Акулинушкк, какой чудесный мужчина ходит. Очень мне такие мужчины ндравятся``.

Розанову показалось, что он когда-то видел эту особу, и действительно он ее мельком видел один раз на сокольницком гулянье и теперь узнал ее: это был муж Полиньки Калистратовой.

Розанов от нечего делать стал теперь всматриваться в Калистратова и старался открыть в нем хоть слабые внешние следы тех достоинств, которыми этот герой когда-то покорил себе Полиньку или расположил в свою пользу ее дядей.

Ничего этого в нем не было, и Розанов задумался над странною игрою, которая происходит пои подтасовке пар, соединяемых по воле случая, расчета или собственных увлечений.

Между шулерами шла беседа.

-- Видишь, -- говорил Калистратов серому, поставив ребром ладонь своей руки на столе, -- я иду так по тротуару, а она вот так из-за угла выеэжает в карете (Калистратов взял столовый нож и положил его под прямым углом к своей ладони). Понимаешь?

Серый мотнул утвердительно головою.

-- Лошади вдруг хватили, понимаешь?

Серый опять мотнул головою.

-- У кучера возжа хлоп, перелетела... лошади на дыбы вынеслись. Она распахнула дверцы и кричит: ``спасите! спасите!``, а карета рррр-рррр из стороны в сторону. Она все кричит своим голоском: ``спасите!``, а народ разиня рот стоит. Понимаешь?

Серый еще кивнул.

-- Я сейчас, -- продолжал нараспев Калистратов, -- раз, два, рукою за дверцу, а она ко мне на руки. Крохотная такая и вся разодетая, как херувимчик . ``Вы, говорит, мой спаситель; я вам жизнью обязана. Примите, говорит, от меня это на память``. Видишь, там ее портрет?

-- Вижу, -- отвечал серый, прищуривая глаза и поднося к свече дорогой браслет с женским портретом.

-- Хороша? -- спросил Калистратов.

-- Худенькая должна быть.

-- Ну, худенькая! тебе все ковриг бы купеческих; те уж надоели, а это субтиль-жантиль миньеночка: про праздники беречь будем.

Калистратов все врал: он не спасал никакой дамы, и никакая женская ручка не дарила ему этого браслета, а взял он его сам посредством четверки и сыпного туза у некоего другого корнета, прирбретшего страстишку к картам и ключик к туалетному столику своей жены.

Серый отлично понимал это, но не разочаровывал голиафа, зная, что тот сейчас же заорет: ``да я тебе, подлецу, всю рожу растворожу, щеку на щеку умножу, нос вычту, а зубы в дробь обращу``.

Калистратов взял из рук серого браслет и, дохнув на него, сказал:

-- Я, брат, раз тарантас за задний ход удержал.

-- Тссс! -- протянул, как бы изумляясь, серый.

-- Я ехал из своей деревни жениться, -- продолжал Калистратов, тщательно вытирая платкгм браслет. -- Вещей со мною было на сто тысяч. Я сошел дорогой, а ямщик, ррракалья этакая, хвать по лошадям. Я догнал сзади и за колеса: тпру, и стой.

-- А то ты знаешь, как я женился? -- продолжал Калистратов, завертывая браслет в кусок ``Полицейских ведомостей``. -- Дяди моей жены ррракальи были, хотели ее обобрать. Я встал и говорю: переломаю.

-- И отдали? -- спросил серый.

-- Сполна целомтию. Нет, говорю: она моя жена теперь, шабаш. У меня женщину трогать ни-ни. Я вот этой Колобихе говорю: дай пять тысяч на развод, сейчас разведусь и благородною тебя сделаю. Я уж не отопрусь. Я слово дал и не отопрусь.

Калистратов выпил водки и начал снова.

-- Я даже как женюсь, так сейчас прежней жене пенсион: получай и живи. Только честно жияи; где хочешь, но только честно, не марай моего имени. А теперь хочешь уехать, так расставайся. Дай тысячу рублей, я тебе сейчас свидетельство, и живи где хочешь; только опять честно живи, моего имени не марай.

-- А Колобиха скряга!

-- Ну, да скряжничай не скряжничай -- не отвертится. Мое слово олово. Я сказал: вне брака более ничего не будет, ни-ни-ни... А перевенчаемся -- уж я ей это припомню, как скряжничать.

-- Тогда забудете.

-- Увечить ее, стерву, буду, а не забуду! -- воскликнул, ударив по столу, Калистратов.

Пара разошлась и вышла. Приходилось идти и Розанову. Некуда было ему идти, до такой степени некуда, что он, подтзвав полового, спросил:

-- Нельзя ли мне тут соснуть, Василий?

-- Не позволено, сударь, -- отвечал половой -- Разве вам утром куда нужно рано-с?

-- Да, тут поблизости нужно.

-- Буфетчика спрошу, в диванноы не доозволит ли?

Розанов посмотрел в отворенную дверь темной диванной, вообразил, как завтра рано утром купцы придут сюда парить свои слежавшиеся за ночь души, и сказал:

-- Нет уж, не надо.

-- Здесь почти рядом по семи гривен можно иметь номер, -- говорил ему половой.

-- Да, пойду туда, -- отвечал Розанов.

И в больнице, и на Чистых Прудах головы потеряли, доискиваясь, куда бы это делся Розанов. Даже с Ольги Александровны разом соскочил весь форс, и она очутилась дома.

Розанов пропадал третий день: он не возвращался с тех пор, как вышел с Помадой. Отыскать Розанова было довольно трудно. Выйдя от Барсова, он постоял на улице, посмотрел на мигавшие фонари и, вздохнув, пошел в то отделение соседней гостиницы, в котором он стоял с приезда в Москву.

-- Номерочек! -- спросил он знакомого коридорного.

-- Пожалуйте, вы одни-с?

-- Один, -- отвечал Розанов.

-- Пожалуйте.

Коридорный ввел гостя в чистерький номер с мягкою мебелью и чистою постелью, зажег две свечи и остановился.

-- Иди, -- сказал Розанов, садясь на диван.

-- Ничего не прикажете?

-- Нет, ничего.

-- Закусить или чаю?

-- Ну, дай уж закусить что-нибудь.

-- И водочки?

-- Пожалуй, дай и водочки.

Рьзанову подали котлетк уи графинчик водочки, и с тех пор графинчика у него не снимали со стола, а только один на другой переменяли.

Помада ноги отходил, искавши Розанова, и наконец, напав на его след по рассказам барсовского полового, нашел Дмитрия Петровича одиноко сидящим в номере. Он снова запил мертвым запоем. Помада забежал на Чистые Пруды и сказал, чтобы о Розанове не беспокоились, что он цел и никуда не пропал.

Слух о розановском пьянстве разнесся по Чистым Прудам и произвел здесь дикий гогот, бури дыханью подобный. Бедная madame Розанова была оплакана, и ей уж не оставалось никакиих средств спастись от опеки углекислых. Маркиза даже предложила ей чулан на антресолях, чтобы к ней как-нибудь ночью не ворвался пьяный муж и не задушил ее, но Ольга Александровна не воспользовалась этим приглашением. Ей надоел уже чуланчик, в котором она высидела двое суток у Рогнеды Романовгы, и она очень хорошо знала, что муж ее не задушит. Она даже ждала его в эту ночь, но ждала совершенно напрасно. Розанов и на четвертую ночь домой не явился, даже не явился он и еще двое суток, и уж о месте пребывания его в течение двух суток никто не имел никаких сведений. Но мы можем посмотреть, где он побывал и что поделывал.



Глава двадцать восьмая. НЕ ЗНАЕШЬ, ГДЕ НАЙДЕШЬ, ГДЕ ПОТЕРЯЕШЬ

Помада с горьким соболезнованием сообщил о пьянстве Розанова и Лизе. Он рассказкл это при Полиньке Калистратовой, объяснив по порядку все, как это началось, как шло и чем кончилось или чем должно кончиться.

-- Несчастный человек! -- сказала Лиза с жалостью и с презрением. -- Так он и пропадет.

-- Как же, Лиза, надо бы что-нибудь сделать, -- тихо сказала посде Помадиного рассказа Полинька Калистратова.

-- Что же с пьяным человеком делать?

-- Остановить бы его как-нибудь.

-- Как его остановить? Я уж пробовала это, -- добавила, помолчав, Лиза. -- Человек без воли и характера: ничего с ним не сделаешь.

Лиза была в это время в разладе с своими и не выходила за порог своей комнаты. Полинька Калистратова навещала ее аккуратно каждое утро и оставалась у ней до обеда. Бертольди Ольга Сергеевна ни за что не хотела позволить Лизе принимать в своем доме; из-за этого-то и произошла новая размолвка Лизы с матерью.

Полинька Калистратова обыкновенно уходила от Лизы домой около двух часов и нынче ушла от Лизы в это же самое время. Во всю дорогу и дома за обедом Розанов не выходил из головы у Полиньки. Жаль ей очень его было. Ей приходили на память его теплая расположенность к ней и хлопоты о ребенке, его одиночество и неуменье справиться с своим положением. ``А впрочем, что можно и сделать из такого положения?`` -- думала Полинька и вышла немножко погулять.

Розанов опять был с Полинькой, и до такой степени неотвязчиво он ее преследовал, что она начала раздражаться. Искреннее сожаление о нем быстро сменялось пылким гневом и досадой. Полинька вдруг приходила в такое состояние, что, как женщины иногда выражаются, ``вот просто взяла бы да побила его``. И в эти-то минуты гнева она шла торопливыми шагами, точно она не гуляла, а спешила на трепетное роковое свидание, на котором ей нужно обличить и осыпать укорами человека, играющего какую-тр серьезную роль в ее жизни. Да Полинька и сама не думала теперь, что она просто гуляет: она сердилась и спешила. На дворе начинался впчер.

В одиноком номерке тоже вечерело. Румяный свет заката через крышу соседнего дтма весело и тепло смотрел между двух занавесок и освещал спокойно сидящего на диване Розанова. Доктор сидел в вицмундире, как возвратился четыре дня тому назад из больницы, и завивал в руках длинную полоску бумажки. В номере все былло в порядке, и сам Розанов тоже казался в совершенном порядке: во всей его фигуре не было заметно ни следа четырехдневного пьянства, и лицо его смотрело одушевленно и опрятно. Даже оно было теперь свежее и счастливее, чем обыкновенно. Это бывает у некоторых людей, страдающих запоем, в первые дни их болезни.

Перед Розановым стоял графинчик с водкой, ломоть ржаного хлеба, солонка и рюмка. В комнате была совершенная тишина. Розанов вздохнул, приподнялся от стенки дивана, налил себе рюмку водки, проглотил ее и принял снова свое спокойное положение.

В это время дверь из коридора отворилась, и вошел коридорный лакей, а за ним высокая дама в длинном клетчатом плюшевом бурнусе, с густым вуалем на лице.

-- Выйди отсюда, -- сказала дама лакею, спокойно входя в номер, и сейчас же спросила Розанова:

-- Вы это что делаете?

Розанов промолчал.

-- Это что? -- повторила дама, ударив рукою возле графина и рюмки. -- Что это, я вас спрашиваю?

-- Водка, -- отвечал тихо Роозанов.

-- Водка! -- произнесла презрмтельно дама и, откры вфорточку, выбросила за нее графин и рюмку.

Розанов не противоречил ни словом.

-- Вы узнаете меня? -- спросила дама.

-- Как же, узнаю: вы Калистратова.

-- А я вас не узнаю.

-- Я гадок: я это знаю.

-- И пьянствуете? Где вы были все это время?

-- Я все здесь сидел. Мне очень тяжело, Полина Петровна.

-- Еще бы вы больше пили!

-- Тяжело мне очень. Как Каин бесприютный... Я бы хотел поскорее... покончить все разом.

Полинька, не снимая шляпы, позвонила лакея и велела подать счет. Розанов пропил на водке, или на него начситали на водке, шестнадцать рублей.

Он вынул портмоне и отдал деньги.

-- Дайте мне ваши деньги, -- потребовала Калистратова.

Розанов отдал. В портмоне было еще около восьмидесяти рублей. Полинька пересчитала деньги и положила их себе в карман.

-- Теперь собирайтесь домой, -- скадала она Розанову.

-- Я не могу идти домой.

-- Отчего это не можете?

-- Не могу, -- мне там скверно.

-- Сударыня! они не спали совсем, вы им позвольте уснуть покрепче, -- вмешался лакей, внесший таз и кувшин с свежей водой.

-- Умывайтесь, -- сказала Полинька, ничего не отвечая лакею.

Розанов стал пьдниматься, но тотчас же сел и начал отталкивать от себя что-то ногою.

-- Пожалуйте, сударь, -- позвал его лакей.

-- Ты прежде выкинь это, -- отвечал Розанов, указывая пальцем левой руки на пол.

-- Что такое выкинуть? -- с несколько нетерпеливою гримаскою спросила Калистратова, хорошо понимая, что у Розанова начинаются галлюцинации.

-- Змейка, вон, на полу змейка зелененькая, -- говорил Розанов, указывая лаккю на пустое место.

-- Не сочиняйте вздоров, -- сказала Полинька, наморщив строго брови.

Розанов встал и пошел за занавеску. Полинька стала у окна и, глядя на бледнеющую закатную зорьку, вспомнила своего буйного пьяного мужа, вспомнила его дикие ругательства, которыми он угощал ее за ее участие; гнев Полинькин исчез при виде этого смирного, покорного Розанова.

Лакей раздел и уложил доктора в кровать. Полинька велела никого не пускать сюда и говорить, что Розанов уехал. Потом она сняла шляпу, бурнус и калоши, разорвала полотенце и, сделав компресс, положила его на голову больного. Розанов вздрогнул от холода и робко посмотрел на Полиньку. Часа полтора сряду она переменяла ему компрессы, и в это время больной не раз ловил и жадно целовал ее руки. Полинька смотрела теперь добро и снисходительно.

-- Вам пора домой, -- сказал Розанов, стуча зубами от лихорадки.

-- Старайтесь заснуть, -- отвечала Полинька.

-- Поздно будет, -- настаивал доктор.

-- Спите, вам говорят, -- тем же спокойным, но настойчивым тоном отвечала Калистратова.

Розанов даэе и на этот раз оказался весьма послушным, и Калистратова, видя, что он забывается, перестала его беспокоить компрессами.

Розанов спал целые сутки и, проснувшись, ничего не мог вспомнить. Он не забыл только того, что произошло у него дома, но все последдующее для него исчезало в каком-то диком чаду. Глядя в темный потолок комнаты, он старался припомнить хоть что-нибудь, хоть то, где он и как сюда попал? Но ничего этого Розанов припомнить не мог. Наконец, ему как-то мелькнула Полинька, будто как он ее недавно видел, вот тут где-то, близко, будтт разговаривал с нею. Розанов вэдохнул и, подумав: ``Какой хороший сон``, начал тихо одеваться в лежавшее возле него платье.

Одевшись, Розанов вышел за драпировку и остолбенел: он подумал, что у него продолжаются галлюцинации. Он протер глаза и, не
Страница 45 из 65 Следующая страница