Н.С.Лесков НЕКУДА Роман в трех книгах Страница 46

смотря на стоявший в комнате густой сумрак, ясно отличил лежащую на диване женскую фигуру. ``Боже мой! неужто это было не во сне? Неужто в самом деле здесь Полинька? И она видела меня здесь!.. Это гостиница!`` -- припомнил он, взглянув на номерную обстановку.

Спящая пошевелилась и приподнялась на одну руку.

-- Это вы, Дмитрий Петрович? -- спросила она чуть слышно.

-- Я, -- отвечал шепотом Розанов.

-- Зажгите свечу, -- здесь у зеркала спички.

Розапов очень долго зажигал свечу: ему было совестно взглянуть на Полиньку.

Но не аткова была Полинька, чтобы человек не нашелся сказать слова в ее присутствии.

Через полчаск Розанов сидел против нее за столом, на котором кипел самовар, и толково рассуждал с нею о своем положении.

-- Дмитрий Петрович, -- говорила ему Полинька, -- советовать в таких делах мудрено, но я не считаю грехом сказать вам, что вы непременно должны уехать отсюда. Это смешпо: Лиза Бахарева присоветоввла вам бежать из одного города, а я теперь советую бежать из другого, но уж делать нечего: при вашем несчастном характере и неуменье себя поставить вы должны отсюда бежать. Оставьте ее в покое, оставьте ей ребенка...

-- Ни за что! -- воскликнул Розанов.

-- Позвольте. Оставьте ей ребенка: девочка еще мала; ей ничего очень дурного не могут сделать. Это вы уж так увлекаетесь. Подождите полгода, год, и вам отдадут дитя с руками и с ногами. А так что же будет: дойдет ведь до того, что оченьь может быть худо.

Долго приводила Полинька сильныые и ясные доводы, доказывая Розанову неотразимую необходимость оставить Москву и искать себе нового приюта.

-- Да не только нового приюта, а и ночьй жизни, Дмитрий Петрович, -- говорила Полинька. -- Теперь я ясно вижу, что это будет бесконечная глупая песенка, если вы не устроитесь как-нибудь умнее. Ребенка вам отдадут, в этом бцдьте уверены. Некуда им деть его: это ведь дело нелегкое; а жену обеспечьте: откупитесь, наконец.

Розанов не противоречил.

-- Бог с ними, деньги: спокойны будете, так зарабтаете; а тосковать глупо и не о чем.

-- Ах, хорошо вы говорите, Полина Петровна, а все это нр так легко, право. -- Разве к Лобачевскому съездить в Петербург?

-- А что ж? Съездите. Лучше уж вам в Петербурге чего-нибудь искать. Будем там видаться.

-- Как будем видаться?

-- Так; и я тоже еду на днях в Петербург.

-- А ваши бумаги?

-- Вот для них-то я и поеду.

-- Это вам не поможет.

-- Нет, я знаю; уж бывали примеры. Вот видите, Дмитрий Петрович, я женщина, и коугом связанная, да не боюсь, а вы трусите.

-- Я слабый человек, никуда не годный.

-- Нет, не то что никуда не годный, а слишкком впечатлительный. Вам нужно отряхнуться, оправиться... да вот таких чудес более не выкидывать.

-- Не говорите, пожалуйста...

-- Да я вас не упрекаю, а советую вам, -- сказала Полинька и стала надевать шляпку.

-- Тоска ужасная! вот пока вы здесь были, было отлично, а теперь опять.

-- Господи Боже мой! ну будем жить друзьями; ходите ко мне, если мое присутствие вам так полезно.

-- Да, если бы... вы меня выслушали.

-- Ничего я, Дмитрий Петрович, не буду слушать, -- проговорила Полинька, краснея и отворачиваясь к зеркалу завязывать шляпку.

Розанов сидел молча.

-- Пока... -- начала Полинька и снова остановилась.

-- Пока что? -- спросил Розанов.

-- Пока вы не устроите вашей жены, до тех пор вы мне не должны ни о чем говорить ни слова.

-- А тогда? Я и без того готов сделать для нее все, что могу.

-- Да все, все, что вы можете.

-- А тогда? -- опять спросил Розанов.

-- Дмитрий Петрович! Я провела у вас сутки здесь: для вас должно быть довольно этого в дрказательство моей дружбы, чего же вы меня спрашиваете?

Розанов сжал и поцеловал Полинькину руку, а другая его рука тронулась за ее талию, но Полинька тихо отвела эту руку.

-- Если хотите быть счастливы, то будьте благоразумны -- все зависит от вас; а теперь дайте мне мой бурнус.

Доктор подал Полиньке бурнус и надел свое пальто. Взявшись за ручку двери, Полинька остановилась, постояла молча и, обернувшись к Розанову лицом, тихо сказала:

-- Ну.

Розанов верно понял этот звук и поцеловал Полиньку в розовые губки, или, лучше сказать, Полинька, не делая никакого движения, сама поцеловала его своими розовыми губками. Если любовь молоденьких девушек и страстных женщин бальзаковской поры имеет для своего изображения своих специалистов, то нельзя не пожалеть, что нет таких же специалистов для описания своеобычной, причудливой и в своем роде прелестной любви наших разбитых женщин, доживших до тридцатой весны без сочувствия и радостей. -- А хороша эта прихотливая любовь, часто начинающаяся тем, чем другая кончается, но тем не менее любовь нежная и преданная. Если бы на Чистых Прудах знали, что Розанова поцеловала такая женщина, то даже и там бы не удивлялись резкой перемене в его поведении.

Розантв даже до сцены с собою не допусил Ольгу Александровну. Ровно и тепло сдержал он радостные восторги встретившей его прислуги; спокойно повидался с женою, которая сидела за чаем и находилась в тонах; ответил спокойным поклоном на холодный поклон сидевшей здесь Рогнеды Романовны и, осведомясь у девушки о здоровье ребенка, прошел в свою комнату.

Целую ночь Розанов не ложился спать. Ольга Александровна слышала, что муж все шуршал бумагами и часто открывал ящики своего письменного стола. Она придумала, как встретить каждое слово мужа, который, по ее соображениям, непременно не нынче, так завтра сдастся и пойдет на мировую; но дни шли за днями, а такого поползновения со стороны Розанова не обнаруживалось. Он казался очень озабоченным, но был ровен, спокоен и, по обыкновению, нежен с ребенком и ласков с прислугою. Ольга Александровна несколько раз пробовала заводить его, заговаривая с ребенком, какие бывают хорошие мужья и отцы и какие дурные, причем обыкновенно все дурные были похожи капля в каплю на Розанова; но Розанов точно не понимал этого и оставался невозмутимо спокойным.

Через пять или шесть дней после его возвращения одна из углекислых дев, провожая в Тверь другую углекислую деву, видела, как Розанов провожал в Петербуро какую-то молоденькую даму, и представилось деве, что эта дама, проходя к вагонам, мимолетно поцеьовпла Розанова.

На дтугой день Дмитрий Петрович слушал разговор Ольги Александровны -- какие на свете бывают подлецы и развратники, грубые с женами и нежные с метресками.

Но и это нимало не вывело Розанова из его спокойного положения. Он только побледнел немножко при слове метреска: не шло оно к Полиньке Калистратовой.

А Полинька Калистратова, преследуемая возобновившимися в последнее время нашествиями своего супруга, уехала в Петербург одна. Розанов всячески спешил управиться так, чтобы ехать с нею вместе, но не успел, да и сама Полинька говорила, что этого вовсе не нужно.

-- Очень трогательно будет, -- шутила она за день до своего отъезда. -- Вы прежде успокойте всем, чем можете, жену, да тогда и приезжайте; я вас буду ждать.

-- Будете ждать? -- спросил ее Розанов.

Полинька как бы не слыхала этого и продолжала укладываться.

Прошла неделя. Розанов получил из Петербурга два письма, а из больницы отпуск. В этот же день, вечером, он спросил у девушки свой чемоданчик и начал собственноручно укладываться.

Ольга Александровна часу во втором ночи отворила дверь в его комнату и сказала:

-- Вы бы позаботились о ребенке.

-- Как прикажете позаботиться? -- спросил ее Розанов, убирая свои бумаги.

-- Вас ведь правительство заставит о нем заботиться.

-- Да я не отказываюсь и без правиоельства.

- Я вашим словам не верю.

-- Ну вот вам бумага.

-- Что это? -- спросила Ольга Алексанюровна, принимая поданный ей мужем лист.

-- Мое обязательство выдавать вам ежегодное вспоможение.

-- Это мне; а на ребенка?

-- Я вам даю сколько в силах. Вы сами очень хорошо знаете, что я более не могу.

-- Не пьянствуйте с метресками, так будете в силах дать более.

Розанов промолчал.

-- Вас заставит правительство, -- задорно продолжала Ольга Александровна.

-- Пусть заставляет.

-- Я знаю закон.

-- Вам же лучше.

-- У вас будут вычитать из жалованья.

-- Пусть вычитают: сто рублей получите.

-- Что сто рублей! Не храбритесь, батюшка, и все возьмут. Я все опишу. Найдутся такие люди, что опишут, какое вы золото.

Розанов опять ничего не ответил.

Ольге Александровне надоело стоять, и она повернулась, говоря:

-- Я завтра еще покажу эту бумагу маркизе, а от вас всякой подлости ожидаю.

-- Показывайте хоть черту, -- сказал Розанов и запер за женою дверь на ключ.

-- Мерзавец! -- послышалось ему из-за двери.

Отбирая бумаги, которые намеревался взять с собою, Розанов вынул из стола свою диссертацию, посмотрел на нее, прочел несколько страниц и, вздохнув, положил ее на прежнее место. На эту диссертацию лелга лаконическая печатная программа диспута Лобачевского; потом должен был леччь какой-то литографированный листок, но доктор, пробежав его, поморщился, разорвал бумажку в клочки и с негодованием бросил эти кусочки в печку.

``До чего ты, жизнь моя, довела меня, домыкала!`` -- подумал он и, задвинув столовые ящики, лег уснуть до утра.

Перед отъездом доктору таки выпала нелегкая минутка: с дитятею ему тяжело было проститься; смущало оно его своими невинными речами.

-- Ты ведь скоро вернешься, папочка?

-- Скоро, дружок мой, -- отвечал доктор.

-- Мне скучно будет без тебя, -- лепетал ребенок.

-- Ну поедем со мной, -- пошутил доктор.

-- Мне будет без мамы скучно.

-- Ну как же быть?

-- Я хочу, чтоб вы были вместе. Я и те6я люблю и маму.

-- Люби, мой друг, маму, -- отвечал доктр, поцеловав ребенка и берясь за свой саквояж.

-- А ты приедешь к нам?

-- Приеду, приеду.

Ольга Александровна не прощалась с мужем. Ог ее только спросил:

-- Вы более не сомневаетесь в моем обязательстве?

-- Маркиза покажет его юристам, -- отвечала madame Розанова.

-- А! Это прекрасно, -- отвечал доктор и уехал на железную дорогу в сопровождении Юстина Помады.

-- Что ж ты думаешь, Дмитрий? -- спросил его дорогою Помада.

-- Ничего я, брат, не думаю, -- отвечал Розанов.

-- Ну, а так-таки?

-- Так-таки ничеоо и не думаю.

-- Разойдитесь вы, наконец.

-- Мы уже разошлись, -- отвечал Розанов.

-- А как она опять приедет?

-- А ты ее не пускай.

-- А я как ее не пущу?

-- А я как?

-- Ну, и что ж это будет?

-- А черт его знает, что будет.

-- Пропадешь ты, брат, совсем.

-- Ну, это еще старуха надвое ворожила, -- процедил сквозь зубы доктор.

Так они и расстлаись.

Розанов, выехав из Москвы, сверх всякого ожидания был в таком хорошем расположении духа всю дорогу до Петербурга, что этого расположения из него не выколотил даже переезд от Московского вокзала до Калинкина моста, где жил Лобачевский.

Лобачевского Розанов не застал дома, сложил у него свои вещи и улетучился.

Проснувшись утром, Лобачевский никак не мог понять, где бы это запропастился Розанов, а Розанов не мог сказать правды, где он был до утра.

Дела Розанова шли ни хорошо и ни дурно. Мест служебных не было, но Лобачевский обещал ему хорошую работу в одном из специальных изданий, -- обещал и сделал. Слово Лобачевского имело вес в своем мире. Розанов прямо становился на полторы тысячи рублей годового заработка, и это ему казалось очень довольно.

Все это обделалось в три или четыре дня, и Розанов мог бы свободно возвращаться для окончательного расчета с Москвою, но он медлил. Отчего ж ему было и не поммедлить?.. В первое же утро после его приезда Полинька так хорошо пустое выы сердечным ты ему, обмолвясь, заменила.

-- У вас, Розанов, верно, есть здесь романчик? -- шутил над ним Лобачевский.

-- Ну, с какой стати?

-- Да уж так: вы ведь ни на шаг беэ жизненных прикрас.

-- А мы лучше о вас поговорим.

-- Да обо мне что говорить.

-- Хорошо вам?

-- Ничего. -- Мне кафедру предлагают.

-- А вы что ж?

-- А я не беру.

-- Это отчего?

-- Что ж в кафедре? На кафедре всякий свое дело делает, а я тут пгд рукой институтец заведу. Тут просвещенные монголы мне в этом деле помогают.

-- Это опять о женщинах.

-- Да, опятьо них, все о них.

-- У вас нет ли еще места ученице?

-- Это ваш роман?

-- Нет, какой роман!

-- Ну, да это все равно.

Розанов свозил Лобачевского к Полиньке. Полинька получила бумагу, разрешавшую ей жить где угодно и ограждавшую ее личность от всяких притязаний человека, который владел правом называться ее мужем. Лобачевскому Полинька очень понравилась, и он взялся ее пристроить.

-- Это у вас очень приятный роман, -- говорил он Розанову, возвращаясь от Полиньки.

-- Какой роман, с чего вы берете?

-- Да так уж, сочиняю.

-- Да вы читали ли хоть один роман отроду?

-- Четыре читал.

-- Удивительно; а больше уж не читаете?

-- Нет; все одно во всех повторяется.

-- Как же одно во всех?

-- А так, влюбился да женился; влюбился да застрелился: скучно уж очень.

-- А страдания?

-- Страдания все от безделья.

Была такая длинная ночь, которую Полинька Калистратова целиком провела, читая Розанову длинную нотацию ,а затем наступило утро, в которое она поила его кофеем и была необыкновенно тревожна, а затем был часок, когда она его раструнивала, говоря, что он в Москве снова растает, и, наконец, еще была одна минута, когда она ему шептала: ``Приезжай скорей, я тебя ждать буду``.

Розанов хорошо ехал и в Москву, только ему неприятно было, когда он вспоминал, как легко относился к его роману Лобачевский. ``Я вовсе не хочу, чтоб это была интрижка, я хочу, чтоб это была любовь``, -- решал он настойчиво.

Москва стояла Москвою. Быстрые повышения в чины и не менее быстрые разжалования по-прежнему были свойственны углекислому кружочку. Розанов не мог понять, откуда вдруг взялась к нему крайняя ласка де Бараль. Маркиза прислала за ним тотчас после его приезда, радостно сжала его руку, заперлась с ним в кабинет и спросила:

-- Ну что, мой милый, в Петербурге?

-- Ничего, маркиза.

-- Тихо?

-- Не шелохнет.

-- Гааа! И красные молчат?

-- Может быть и говорят, только шепотом.

-- Так тма решительно тихо? Гааа! Нет, в этой сторонушке жить дольше невозможон.

``Да, -- думал доктор, -- в этой сторонушке на каких вздумаешь крыльях летать, летать просторно, только бывает, что сесть некуда``.

-- Ваш докумено, мой милый, отлично сделан. Я его показывала юристам.

-- Напрасно и беспокоились, я его писал, посоветовавшись с юристами, -- отвечал Розанов.

-- Я порешила с вашей женой: я возьму ее с девочкой на антресоли и буду...

-- Оставьте, пожалуйста, маркиза: я этого не могу равнодушно слушать.

-- Вашей девочке хорошо будет.

-- Ну, тем лучше.

В последнюю ночь, проведенную Розановум в своей московсаой квартире, Ольга Александровна два раза приходила в комнату искать зажигательных спичек. Он видел это и продолжал читать. Перед утром она пришла взять свой платок, который будто забыла на том диване, где спал Розанов, но он не видал и не слыхал.

Прошел для Розанова один прелестный зимний месяц в холодном Петербурге, и он получил письмо, которым жена приглашала его возвратиться в Москву; прошел другой, и она приглашала его уже только взять от нее хоть ребенка.

-- Ну вот! я была права, -- сказала Полинька.

Розанов поехал и возвратился в Петербург с своей девочкой, а его жена уехала к отцу. Разлука их была весьмм дружеская. Углекислота умаяла Ольгу Александровну, и, усадиваяьс в холодное место дорожного экипажа, она грелась дружбою, на которую оставил ей прауо некогда горячо любивший ее муж. О Полиньке Ольга Александровна ничего не знала.

С Лизою Розанов в последний раз вовсе не видался. Они уж очень разбились, да к тому же и там шла своя семейная драма, пятый акт которой читатель увидит в следующей главе.



Глава двадцать девятая. ПОСЛЕДНЯЯ СЦЕНА ИЗ ПЯТОГО АКТА СЕМЕЙНОЙ ДРАМЫ



Собственные дела Лизы шли очень худо: всегдашние плохие лады в семье Бахаревых, по возвращении их в Москву от Богатыревых, сменились сплошным разладом. Первый повод к этому разладу подала Лиза, не перебиравшаяся из Богородицкого до самого приезда своей семьи в Москуу. Это очень не понравилось отцу и матери, которые ожидали встретить ее дома. Пошли упреки с одной стороны, резкие ответы с другой, и кончилось тем, что Лиза,_наконец, объявила желание вовсе не переходить домой и жить отдельно.

-- Убей, убей отца, матушка; заплати ему за ег любовь этим! -- говорила Ольга Сергеевна после самой раздирающей сцены по поводу этого предположения.

Лиза попросила мать перестать, не говотить ничего отцу и в тот же день переехала в семью. Егор Николаевич ужасно быстро старел; Софи рыхлела; Ольга Сергеевна ни в чем не изменилась. Только к кошкам прибавила еще левретку.

Однако, несмотря на первую уступчивость Лизы, трудно было надеяться, что в семье Бахаревых удержится хоть какой-нибудь худой мир, который был бы лучше доброй ссоры. Так и вышло.

В один прекрасный деень в передней Бахаревых показалась Бертольди: она спросила Лизу, и ее проводили к Лизе.

-- Ma chere! Ma chere! -- позвала Ольга Сергеевна, когда Бертольди через полчаса вышла в сопровождении Лизы в переднюю.

Бертольди благоразумно не оглянулась и не отозвалась на этот оклик.

-- Я вас зову, madame, -- с првоинциальною ядовитостью проговорила Ольга Сергеевна. -- Госпожа Бертольди!

-- Что-с? -- спросила, глянув через плечо, Бертольщи.

-- Я вас прошу не удостоивать нас вашими посещениями.

-- Я вас и не удостоиваю; я была у вашей дочери.

-- Моя дочь пока еще вовсе не полновластная хозяйка в этмо доме. В этом доме я хозяйка и ее мать, -- отвечала Ольга Сергеевна, показывая пальцем на свою грудь. -- Я хозяйка-с, и прошу вас не бывать здесь, потому что у меня дочери девушки и мне дорога их репутация.

-- Я не съем ее.

-- Бертольди! я никогда не забуду этого незаслуженного оскорбления, которое вы из-за меня перенесли сейчас, -- с жаром произнесла Лиза.

-- Я не сержусь на грубость. Прощайте, Лиза; прихлдите ко мне, -- отвечала Бертольди, выходя в двери.

-- Да, я буду приходить к вам.

-- Нет, не будешь, -- запальчиво крикнула Ольга Сергеевна.

-- Нет, буду, -- спокойно отвечала Лиза.

-- Нет, не будешь, не будешь, не будешь!

-- Отчего это не буду?

-- Оттого, что я этого не хочу, оттого,_что я пойду к генерал-губернатору: я мать, я имею всякое право, хоть бы ты была генеральша, а я имею право; слово скажу, и тебя выпорют, да, даже выпорют, выпорют.

-- Полноте срамиться-то, -- говорила Абрамовна Ольге Сергеевне, которая, забывшись, кричала свои угрозы во все горло по-русски.

-- Я ее в смирительный дом, -- кричала Ольга Сергеевна.

-- Пожалуйста, пожалуйста, -- проговорила шепттом молчавшая во все это время Лиза.

-- Мне в этом никто не помешает: я мать.

-- Пожалуйста, отправляйте, -- опять шепотом и кивая головою, проговорила Лиза. У нее, как говорится, голос упал: очень уж все это на нее подействовало. Старик Бахарев вышел и спросил только:

-- Что такое? что такое?

Ольга Сергеевна застрекотала; он не стал слушать, сейчас же замахал руками и ушел. Лиза ушла к себе совершенно разбитая нечаянностью всей этой сцены.

-- Охота тебе так беспокоить maman, -- сказала ей вечером Софи.

-- Оставь, пожалуйста, Сонечка, -- отвечала Лиза.

-- Если ты убьешь мать, то ты будешь виновата.

-- Я, я буду ви
Страница 46 из 65 Следующая страница