LibClub.com - Бесплатная Электронная Интернет-Библиотека классической литературы

Н.С.Лесков НЕКУДА Роман в трех книгах Страница 57

Авторы: А Б В Г Д Е Ё Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я

    а.

    -- Да, но театр требует расходов. -- Нет, надо придумать что-нибудь другое, что бы было занимательно и не стоило денег.

    -- Втт что сделаем, -- говорил он на другой вечер, -- составим живые картины.

    -- Опять же нужны расходы.

    -- В том-то и дело, что никаких расходов не нужно: мы такие картины составим. Например, торг невольницами; пир диких; похищение сабинянок... Да мало ли можно придумать таких картин, где не нужно никаких расходов?

    Женщины, выслушав это предложение, так и залились истерическим хохотом. Это обидело Белоярцева. Он встал с своего места и, пройдясь по зале, заметил:

    -- Вот то-то и есть, что у нас от слова-то очень далеко до дела. На словах вот мы отрицаемся важных чувств, выдуманных цивилизациею, а на деле какой-нибудь уж чисто ложный стыд сейчасс нас и останавливает.

    Женщины рамсмеялись еще искреннее.

    Белоярцев прошелся во время продолжавшегося хохота по комнате и, рассмеявшись сам над своим предложением, обратил все это в шутку.

    А то он обратился к женщинам с упреком, что они живут даром и никого не любят.

    -- Что же делать, когда не любится? -- отвечала Ступина. -- Давайте кого любить! Некого любить: нет людей по сердцу.

    -- Ну да, вот то-то и есть, что вам ``по сердцу`` нужно, -- отвечал с неудовольствием Белоярцев.

    -- А то как же.

    -- А вы любите по разуму, по долгу, по обязанности.

    -- По какой это обязанности?

    -- По весьма простой обязанности. По обязанности теснее соединять людей в наш союз, по обязанности поддерживать наши принципы.

    -- Так это, Белоярцев, будет служба, а не любовь.

    -- Ну пускай и служба.

    Женщины наотрез оьказались от такой службы, и только одна Бертольби говорила, что это надо обсудить.

    -- А свми вы разве так каждую женщину подряд можете любить? -- спросила Ступина.

    -- Разумеется, -- отвечал Белоярцев.

    Ступина сделала презрительную гримаску и замолчала.

    Белоярцев дулся несколько дней после этого разговора и высказывал, что во всяком деле ему с часу на час все приходится убеждаться, что его не понимают. В утешенние Белоярцева судьба послала одно внешнее обстоятельство.

    В один прекрасный день он получил по городской почте письмо, в котором довольно красивым женским почерком было выражено, что слух о женском приюте, основанном им, Белоярцевым, разнесся повсюду и обрадовал не одно угнетенное женское сердце; что иммя его будет более драгоценным достоянием истории, чем имена всех людей, величаемых ею героями и спасителями; что с него только начинается новая эпоха для лишенных всех прав и обессиленных воспитанием русских женщин и т.п. -- Далее автор письма сообщал, что она девушка, чт оей девятнадцатый год, что ее орец рутинист, мать ханжа, а братья бюрократы, что из нее делают куклу, тогда как ооа чувствует в себе много силы, энергии и желания жить жизньб самостоятельной. Она поясняла, что готова на все, чтобы избавиться от своего тяжелого положения, и просила у Белоярцева совета. В конце письма был адрес, по которому ответ через горичную автора мог дойти по назначению.

    Письмо это было написсно по-французски, а как Белоярцев не умел свободно справляться с этим языком, то его читала и переводила Каверина. Ее же Белоярцев просил перевести на французский язык и переписать составленный им отве.т Ответ этот был нарочито велик, полон умных слов и самых курьезных советов.

    На письмо Белоярцева отвечали другим письмом, и завязалась переписка, весьма жаркая и весьма занимавшая нашего гражданина. Но наконец ему надоело переписываться с незнакомкой, и он пожелал видеть свою новую обожательницу.

    -- Надо ее просто вырвать из дома и увезти к нам: других средств я не вижу, -- твердил он несколько дней и, наконец, одевшись попроще, отправился в виде лакея по известному адресу, к горничной, через которую происходила переписка.

    Незнакомка Белоярцева была дочь одного генерала, жившего в бельэтаже собственного дома, на одной из лучших улиц Петербурга. В этом доме знали о Белоярцеве и о его заведении по рассказам одного местного Репетилова, привозиившего сюда разные новости и, между прочим, рассказычавшего множество самых невероятных чудес о сожительстве граждан.

    Из расспросов у дворника Белоярцев узнал, с кем ему приходится иметь дело, и осведомился, каков генерал?

    -- Генерал ничего, -- говорил дворник, -- генерал у нас барин добрый. Он теперь у нас такой: в порядках справедлив, ну, уж а только жа-шь и строг же!

    -- Строг? -- переспросил Белоярцев.

    -- У-у! и Боже мой! Съесть он готов тебя на этом на самом месте. Настоящий вот как есть турка. Сейчас тебе готов башку ссечь. -- А ты иль дело к нему имеешь? -- расспрашивал Белоярцева дворник.

    -- Нет, я так думал, что лакея им не требуется ли.

    -- Нет, лакея нам, друг ты милый, не требуется.

    ``Вот она, на какого черта было наскочил``, -- подумал, заворачивая лыжи, Белоярцев и, возвратясь домой не в духе, объявил, что с этою девочкою много очень хлопот можно нажить: что взять ее из дому, конечно, можно, но что после могут выйти истории, весьма невыгодные для общего дела.

    -- Жаль ее, однако, -- говорили женщины.

    -- Да-с, да ведь лучше одному человеку пропадать, чем рисковатьь делом, важным для всего человечества, -- отвечал Белоярцев.

    Лестные для самолюбия Белоярцева письма незнакомки окончательно делали его в своих глазах великим человеком. Он отказался от небезопасного намерения похитить генеральскую дочь и даже перестал отвечать ей на полученные после этого три письма; но задумал сделаться в самом деле наставником и руководителем русских женщин, видящих в нем, по словам незнакомки, свой оплот и защиту.

    Белоярцев только думал, как бы за это взяться и с чего бы начать. В это время он, против своего обыкновения, решился прочесть рекомендованную ему кем-то скандалезную книжечку: ``Правда о мужчине и женщине``.

    Эта книжечка определила Белоярцеву его призвание и указала ему, что делать. Белоярцев стал толковать о гигиене и, наконец, решился прочесть несколько лекций о физическом воспитании женщин. Эти лекции многим доставили обильный материал для подтруниванья над Белоярцевым. Он было после первой попытки хотел оставить педагогическое прприще, но слушательницы упросили его продолжать, -- и он прочел свой полный курс, состоявший из пяти или шести лекций. Бертольди довела до сведения Белоярцева, что ``женщины ждут от него других наук``. Белоярцев купил два вновь вышедшие в русском переводе геограафические сочинения и заговорил, что намерен читать курс географии для женщин. -- Мужчин на своих лекциях Белоярцев терпеть не мог и в крайнем случае допускал уж только самых испытанных граждан, ставящих выше всего общий вывод и направление. Надеялись, что Белоярцев со временем прочтет и курс математики для женщин, и курс логики для женщин; но Белоярцев не оправдал этих надежд. Человеку, не приучившему себя к усидчивому труду, читать, да выбирать, да компилировать -- работа скучная. Белоярцев почувствовал это весьма скоро и, забросив свои географические книги, перестал и вспоминать о лекциях. Он опять начал понемножку скучать, но не оказывал большой нетерпимости и частенько даже сознавался в некотором пристрастии к мирским слабостям. Он сам рассказывал, как, бывало, в мире они сойдутся, выпьют безделицу, попоют, поскоромят, посмеются, да и привздохнет, глядя на зевающий и сам себе надоевший народ Дома. Белоярцев в это время уж не боялся даже дискнедитоваться. Он дт такой степени чувствовал превосходство своего положения, что уже не стеснялся постоянно делать и самого себя и каждое свое действие образцовыми.

    Скажет ли кто-нибудь, что ему скучно, Белоярцев сейчас замечает: ``Отчего же мне не скучно?`` У кого-нибудь живот заболит, -- Белоярцев сейчас поучает: ``Да, да, болит! вот теперь и болит. Разумеется, что будет болеть, потому что едите без толку. Отыего ж у меня не болит?`` -- Кто-нибудь приедет и расскажет, что нынче на Невскьм на торцах очень лошади апдают; Белоярцев и тут остановит и скажет: ``Падают! Нужно смотреть, чтоб у извозчика лошадь была на острых шипах, так и не упадет. Отчего же у моих извозчиков никогда лошади не падают?``

    Белоярцев доходил до самообожания и из-за этого даже часто забывал об обязанностях, лежащих на нем по званию социального реформатора. Хотя он и говорил: ``отчего же мне не скучно?``, но в существе нудился более всех и один раз при общем восклике: ``какая скука! какая скука!`` не ответил: ``отчего же мне не скучно?``, а походил и сказал:

    -- Да, надо кого-нибудь позвать. Я убедился, что нам их бояться таким образом нечего. В жизни, в принципах мы составляем особое целое, а так, одною наружною стороною, отчего же нам не соприкасаться с ними?.. Я подумаю, и мы, кажется, даже уничтожим декады, а назначим простые дни в неделю, -- это даже будет полезно для пропаганды.

    На другой же день после этого разговора Белоярцев пошел погулять и, встречаясь с старыми своими знакомыми по житью в мире, говорил:

    -- А что вы к нам никогда не завернете? Заходите, пожалуйста.

    -- Да вы -- Бог вас там знает -- совсем особенным как-то образом живете и не принимаете старых знакомых, -- отвечал мирянин.

    -- Ах, фуй! Что это вы такое! Полноте, пожалуйста, -- останавливал мирянина Белоярцев. -- Никаких у нас особенностей нет: живем себе вместе, чтоб дешевле обходилось, да и только. Вы, сделайте милость, заходите. Вот у нас в пятницу собираются, вы и заходите.

    Белоярцев, благодушно гуляя, зашел навестить и Райнера. Больонй спал, а в его зале за чаем сидели Розанов, Лобачевский, Полинька и Лиза.

    -- Ситуйэн Белоярцев! -- произнес вполголоса Розанов при входе гостя.

    Они поздоровались и удовлетворили белоярцевские вопросы о Райнеровом здоровье.

    -- А что с вами, Дмитрий Петрович? Где вы побываете, что поделываете? Вы совсем запропастились, -- заигрывал с Розановым Белоярцев.

    -- Всегда на виду, -- отвечал Розанов, -- занимаюсь прохождением службы; начальством, могу сказать, любим, подчиненных не имею.

    -- Что же вы к нам никогда?

    Розанов посмотрел на него с удивлением и отвечал:

    -- Помилуйте, зачем же я буду ходить к вам, когда мое присутствие вас стесняет?

    Белоярцев нескрлько смутился и сказал:

    -- Нет... Это совсем не так, Дмитрий Петрович, я именно против личности вашей ничего не имею, а если я что-нибудь говорил в этом роде, то говорил о несходстве в принципах.

    -- Каких принципах? -- спросил Розанов.

    -- Ну, мы во многом же не можем с вами согласиться ...

    Розанов пожал в недоумении плечами.

    -- Вы выходите из одних начал, а мы из других...

    -- Позвольте, пожалуйста: я от вас всегда слыхал одно...

    -- Ну да, -- то было время.

    -- Вы всегда утверждали, что вы художник и вам нет дела ни до чего вне художества: я вас не оспаривал и никогда не оспариваю. Кское мне дело до ваших принципов?

    -- Да, да, это все тк, но все же ведь все наши недоразумения выходят из-за несходства наших принципов. Мы отрицаем многое, за что стоит...

    -- Э! Полноте, Белоярцев! Повторяю, что мне нет никакого дела до того, что с вами произошел какой-то куркен-переверкен. Если между нами есть, как вы их называете, недоразумения, так тут ни при чем ваши отрицания. Мой приятель Лобачевский несравненно больший отрицатель, чем все вы ; он даже вон отрицает вас самих со всеми вашими хлопотами и всего ждет только от выработки вещества человеческого мозга, но между нами нет же подобных недоразумений. Мы не мешаем друг другу. -- Какие там особенные принципы!..

    Белоярцев выносил это объяснение с спокойствием, делающим честь его уменью владеть собою, и довел дело до того, что в первую пятницу в Доме было нечто вроде вечерочка. Были тут и граждане, было и несколько мирян. Даже здесь появился и приехавший из Москвы наш давний знакомый Завулонов. Белоярцев был в самом приятном духе: каждого он приветил, каждому, кем он дорожил хоть каплю, он попал в ноту.

    -- Вот чем люди прославлялись! -- сказал он Завулонову, который рассматривал фотографическую копию с бруниевского ``Медного змея``. -- Хороша идея!

    Завулонов молча покряхтывал.

    -- Родись мы с вами в то время, -- начинал Белоярцев, -- что бы... можно сделать?

    --- Все равно вас бы тогда не оценили, -- подсказывала Бертольди, не отличашваяся от Белоярцева во всех подобных случаях.

    -- Ну и что ж такое? -- говорил Белоярцев в другом месте, защищая какого-то мелкого газетного сотрудника, побиваемого маленьким путейским офицером. -- Можно и сто раз смешнее написать, но что же в этом за цель? Он, например, написал: ``свинья в ермолке``, и смешно очень, а я напишу: ``собака во фраке``, и будет еще смешнее. Вот вам и весь ваш Гоголь; вот и весь его юмор!

    Через несколько минут не менее резкий приговор был высказан и о Шекспире.

    -- А черт его знает; может быть, он был дурак.

    -- Шекспир дурак!

    -- Ну да, нужных мыслей у него нет. -- Про героев сочинял, что такое?

    -- Шекспир дурак! -- вскрикивал, весь побагрове,в путейский офицер.

    -- Очень может быть. В Отелле, там какую-то бычачью ревность изобразил... Может быть, это и дорого стоит... А что он человек бесполезный и ничтожный -- это факт.

    -- Шекспир?

    -- Ну Шекспир же-с, Шекспир.

    Вечер, впрочем, шел совсем без особых гражданских онеров. Только Бертольди, когда кто-нибудь из мирян, прощаясь, протягивал ей руку, спрашивала:

    -- Зачем это?



    Глава четырнадцатая. НАЧАЛО КОНЦА

    Райнер выздоровел и в первый раз выехал к Евгении Петровне. Он встретил там Лизу, Полиньку Калистратьву и Помаду. Появление последнего несказанно его удивило. Помада приехал из Москвы только несколько часов и прежде всего отправился к Лизе. Лизы он не застал дома и приехал к Евгении Петровне, а вещи его оставил у себя Белоярцев, который встретил его необыкновенно приветливо и радушно, пригласил погостить у них. Белоярцев в это время хотя и перестал почти совсем бояться Лизы и даже опять самым искренним боразом желал, чтобы ее не было в Доме, но, с одной стороны, ему хотелось, пригласив Помаду, показать Лизе свое доброжелательство и поворот к простоте, а с другой -- непрезентабельная фигура застенчивого и неладного Помады давала ему возможность погулять за глаза на его счет и показать гражданам, что вот-де у нашей умницы какие друзья.

    Лиза поняла это и говорила Помаде, что он напрасно принял белоярцевское приглашение, она находила, что лучше бы ему остановиться у Вязмитиновых, где его знают и любят.

    -- А вы, Лизавета Егоровна, уж и знать меня нп хотите разче? -- отвечал с кротким упреком Помада.

    Лизе невозможно было разъяснить ему своих соображений.

    Помада очень мало изменился в Москве. По крайней ветхости всего его костюма можно было безошибочно полагать, что житье его было не сахарное. О службе своей он разговаривал неохотно и только несколько раз принимался рассказывать, что долги свои он уплатил все до копеечки.

    -- Я бы давно был здесь, -- говорил он, -- но все должишки были.

    -- Зачем же вы приехали? -- спрашивали его.

    -- Так, повидаться захотелось.

    -- И надолго к нам?

    -- Денька два пробуду, -- отвеча лПомада.

    В этот день Помада обедал у Вязмитиновых и тотчас же после стола поехал к Розанову, обещаясь к вечеру вернуться, но не вернулся. Вечером к Вязмитиновым заехал Розанов и крайне удивился, когда ему сказали о внезапном приезде Помады: Помада у него не был. У Вязмитиновых его ждали до полуночи и не дождались. Лиза поехала на розаншвских лошадях к себе и прислала оттуда сказать, что Помады и там нет.

    -- Сирена какая-нибудь похитила, -- говорил утром Белоярцев.

    На другое утро Помада явился к Розанову. Он был по обыкновению сердечен и тепел, но Розанову показалось, что он как-то неспокоен и рассеян. Только о Лизе он расспрашивал со вниманием, а ни город, ни положение всех других изуестных ему здесь лиц не обращали на себя никакого его внимания.

    -- Что ты такой странный? -- спрашивал его Розанов.

    -- Я, брат, давно такой.

    -- Где же ты ночевал?

    -- Тут у меня родственник есть.

    -- Откуда у тебя родственник взялся?

    -- Давно... всегда был тут дядя... у него ночевал.

    Этот день и другой затем Помада или пребывал у Вязмитиновых, или уезжал к дяде. У Вязмитиновых он впадал в самую детскую веселость, целовал ручкр Женни и Лизы, обнимал Абрамовну, целовал Розанова и даже ни с того нп с сего плаакал.

    -- Что это ты, Помада? -- спрашиввал его Розанов.

    -- Что? Так, Бог его знает, детские годы... старое все как-то припомнил, и скучно расстаться с вами.

    Чем его более ласкали здесь, тем он становился расстроеннее и тем чаще у него просились на глаза слезы. Вещи свои, заключающиеся в давно известном нам ранце, он еще с вечера перевез к Розанову и от него хотел завтра уехать.

    -- Увидимся еще завтра? -- спрашивала его Женни. -- Поезд идет в Москву в двенадцать часов.

    -- Нет, Евгения Петровна, я завтра у дяди буду.

    Никак нельзя было угьворить его, чтобы он завтра показался. Прощаясь у Вязмитиновых со всеми, он расцеловал руки Женни и вдруг поклонился ей в ноги.

    -- Что вы! что вы делаете? Что с вами, Юстин Феликсович? -- спрашивала Женни.

    -- Так... расстроился, -- тихо произнес Помада и, вдруг изменив тон, подошел спокойною, твердою поступью к Лизе.

    -- Я вам много надоедал, -- наачал он тихо и ровно. -- Я помню каждое ваще слово. Мне без вас было скучно. Ах, если бы вы знали, как скучно! Не сердитесь, что я пииезжал повидаться с вами.

    Лиза подала ему обе руки.

    -- Прощайте! -- пролепетал Помада и, припав к руке Лизы, зарыдал как ребенок.

    -- Живите с нами, -- сказала ему сквозь слезы Лиза.

    -- Нет, друг мой, -- Поиада улыбнулся и сказал: -- можно вас назвать ``другом``?

    Лиза отвечала утвердительным движением головы.

    -- Нет, друг мой, мне с вами нельзя жить. Я так долго жил без всякой определенной цели. Теперь мне легко. Это только так кажется, что я расстроен, а я в самом деле очень, очень спокоен.

    -- Что с ним такое? -- говорила Лиза, обращаясь к Розанову и Женни.

    -- Ну вот! Ах вы, Лизавета Егоровна! -- воскликнул Помад сквозь грустную улыбку. -- Ну скажите, ну что я за человек такой? Пока я скучал да томился, никто над этим не удивлялся, а когда я, наконнц, спокоен, это всем удивительно. На свою дорогу напал: вот и все.

    Приехав к Розанову, Помада попосил его дать ему бумаги и тотчас же сел писать. Он окончил свое писание далеко за полночь, а в восемь часову тра стоял перед Розановым во всем дорожном облачении.

    -- Куда ты так рсно? -- спросил его, просыпаясь, доктор.

    -- Прощай, мне пора.

    -- Да напейся же чаю.

    -- Нет, пора.

    -- Ведь до двенадцати часов еще долго.

    -- Нет пора, пора: прощай, брат Дмитрий.

    -- Постой же, лошадей запрягут.

    Розанов крикну лчеловека и велел скорее запрячь лошадей, а сам наскоро одеваться.

    -- Ты что хочешь делать?

    -- Проводить тебя хочу.

    -- Нет! Бога ради, не надо, не надо этого! Ни лошадей твоих не надо, ни ты меня не провожай.

    Розанов остановился, выпялив на него глаза.

    -- Прощай! Вот это письм передай, только не по почте. Я не знаю адреса, а Красин его знает. Передай и оставайся.

    -- Да что же это такое за мистификация! Куда ты едешь, Помада? Ты не в Москву едешь.

    -- Будь же умен и деликатен: простимся, и оставь меня.

    С этими словами Помада поцеловал Розанова и быстро вышел.

    -- Живи! -- крикнул он ему из-за двери, взял первого извочика и поехал.



    Глава пятнадцатая. МЕХАНИКИ

    Письмо, оставленное Помадою в руках Розанова, было надписано сестре Мечниковой, Агате. Розанов положил это письмо в карман и около десяти часов того же утра завез его Райнеру, а при этом рассказал и странности, обнаруженные Помадою при его отъезде.

    -- Да, все это странно, очень странно, -- говорил Райнер, --
    Страница 57 из 65 Следующая страница



    [ 47 ] [ 48 ] [ 49 ] [ 50 ] [ 51 ] [ 52 ] [ 53 ] [ 54 ] [ 55 ] [ 56 ] [ 57 ] [ 58 ] [ 59 ] [ 60 ] [ 61 ] [ 62 ] [ 63 ] [ 64 ] [ 65 ]
    [ 1 - 10] [ 10 - 20] [ 20 - 30] [ 30 - 40] [ 40 - 50] [ 50 - 60] [ 60 - 65]



При любом использовании материалов ссылка на http://libclub.com/ обязательна.
| © Copyright. Lib Club .com/ ® Inc. All rights reserved.