Н.С.Лесков НЕКУДА Роман в трех книгах Страница 62

острова.

Ему отпер пожилой и очень фешенебельный швейцар.

-- Теперь, разумеется, застал дома? -- спросил Розанов, показывая старику свои карманные часы, на которых было три четверти девятого. Швейцар улыбнулся, как улыбаются старые люди именитых бар, говоря о своих новых хозяевах из карманной аристократии.

-- Спит? -- спросил Розанов.

-- Нет-с, не спит; с полчаса уж как вставши, да ведь... Не примет он вас.

-- Ну, это мы увидим, -- отвечал Розанов и, сбросив шубу, достал свою карточку, на которой еще прежде былон аписано: ``В четвертый и последний раз прошу вас принять меня на самое короткое время. Я должен говорить с вами по делу вашей свояченицы и смею вас уверить, что если вы не удостоите меня этой чести в вашем кабинете, то я заговорю с вами в другом месте``.

Швейцар позвонил два раза и передал карточку появившемуся на лестнице человеку, одетому, как одеваются некоторые концертисты. Артист взял карточку, обмерил с верхней ступени своего положения стоявшего внизу Розанова и через двадцать минут снова появился в зеленых дверях, произнеся:

-- Барон просит господина Розанова.

Дмитрий Петрович поднялся по устланной мягким ковром лестнице в переднюю, из которой этот же концертист повел его по длинной анфиладе комнат необыкновенно изящно и богато убранною бельэтажа.

В конце этой анфилады проводник оставил Розанова, а через минуту в другом конце покоя зашевелилась массивная портьера. Вошел небольшой человек с неизгладимыми признаками еврейского происхождения и с непомерными усилиями держаиь себя англичанином известного круга.

Это и был барон Альтерзон, доселе не известный нам муж Софьи Егоровн Бахаревой.

-- Розанов, -- назвал себя Дмитрий Петрович.

Альтерзон поклонился молча и не вынимая рук, спрятанных до половины пальцев в карманы.

-- Я имею к вам дело, -- начал стоя Розанов.

Альтерзон снова молча поклонился.

-- Извините меня, я не люблю разговаривать стоя, -- произнес Розанов и, севши с нарочитою бесцеремонностью, начал: -- Само собою разумеется, и вам, и вашей супруге известно, что здесь, в Петербурге, живет ее сестра, а ваша свояченица Лизавета Егоровна Бахарева.

-- Да-с, -- процедил Альтерзон.

-- Она сама не может быть у вас...

-- Да мы и не можем ее принимать, -- подсказал Альтерзон с сильным еврейским акцентом.

Розанову показалось, что он когда-то и где-то слыхал этот голос.

-- Отчего вы не можете ее принимать? -- спросил он доволньо мягко.

-- Оттого... что она себя так странно аттестует.

-- Как же это, позвольте узнать, ога себя так аттестует, что даже родная сестра не может ее принять?

-- Моя жена принадлежит к известному обществу, мы имеем свою репутацию, -- надменно произнес Альтерзон.

Розанов посмотрел на барона, и еще страннее ему показалось, что даже черты лица барона ему не совсем незнакомы.

-- Лизавета Егоровна такая честная и непорочная в своем поведении девушка, каких дай нам Бог побольше, -- начал он, давая вес каждому своему слову, но с прежнею сдержанностью. -- Она не уронила себя ни в каком кружке, ни в коммерческом, ни в аристократическом.

-- Я знаю, что она девица образованная.

-- Но что же такое-с?

-- Она живет в таком доме!

-- Гм! Вы это говорите так, что, кто не знает Лизаветы Егоровны, может, по тону вашего разговора, подумать, что сестра вашей жены живет Бог знает в каком доме.

-- Да это почти все равно, -- отвечал Альтерзон, порщась индейским петухом.

Розанов вспыхнул.

-- Ну, это только показывает, что до вас о житье Лизаветы Егоровны доходили слишком неверные и преднамеренно извращенные в дурную сторону слухи.

-- Мы не собираем о ней никаких слухов, -- процедил Альтерзон с презрительной гримасой.

-- Впрочем, мы можем оставить этот спор, -- примирил Розанов.

-- Я тоже так полагаю, -- еще обиднее заметил Альтерзон.

``А дьявол тебя побирай, жида шельмовского``, -- подумал Розанов, но опять удержался и заговорил тихо:

-- Лизавете Егоровне очень нужны небольшие деньги.

-- Она получает, что ей назначено.

-- Да, но она хочет получить разом несколько более, в счет того, что ей бцдет следовать по разделу.

-- По какому разделу?

-- По разделу их наследственного имения.

Альтерзон оттопырил губы и помотал отрицательно головою.

-- Как прикажете понимать это ваше движение? -- спросил Розанов.

-- Я ничего в этом деле не знаю. Я знаю только, что Лизавета Егоровна была непочтительная дочь к своим родителям.

-- Так что же, она лишена наследства, что ли?

-- Я так полагаю. На это есть духовное завещание матери.

-- Это басни, -- воскликнул Розанов. -- Имение родовое, отцовское.

-- Это до меня не касается.

-- Конечно, -- на это есть суд, и вы, разумеется, в этом не виноваты. Суд разберет, имела ли Ольга Сергеевна право лишить, по своему завещанию, одну дочь законного наследства из родового отцовского имения. Но теперь дело и не в этом. Теперь я пришел к вам только затем, чтобы просить вас от имени Лизаветы Егоровны, как ее родственникаи богатого капиталиста, ссудить ее, до раздела, небольшою суммою.

-- Какою, например?

-- Ей нужны две тысячи рублей.

-- И это вы называете небольшою суммою!

-- Относительно. Для состояния, которое должна получить Лизавета Егоровна, и тем более для вашего состояния, я думаю, что две тысячи рублей можно назвать совершенно ничтожною суммою.

-- Моется состояния никто не считал, -- заносчиво ответил Альтерзон.

-- Но вы известный негоциант!

-- Так что ж! Мне мои деньги нужны на честные торговые обороты, а не на то, чтобы раздавать их всякой распутной девчонке на ее распутства.

-- Что! -- крикнул, весь позеленев и громко стукнув по столу кулаком, Розанов.

Альтерзон вздрогнул и бросился к сонетке.

Розанов ожидал этого движения. Одним прыжком он кинулся на негоцианта, схватил его сзади за локти.

-- Ты знал Нафтула Соловейчика? -- спросил он Альтерзона.

-- Знал, -- довольно спокойно для своего положения отвечал Альтерзон. -- Соловейчик мне подарил несколько корректур, на которых есть разные поправки.

-- Да, -- ну так что ж?

-- Ничего больше.

-- А ничего, так гляди, разочти поверней: нам ведь нечего много терять, а ты небось отвык от sledzisnej watrobi (Селедочной требушки. (Прим. автора.)).

Негоциант молчал.

-- Так дашь, жид, денег?

-- Не дам.

-- Ну, черт тебя возьми! -- произнес Розанов и посадил Альтерзона в кресло так, что даже пружины задребезжали. -- Не ворошись, а то будешь бит всенародно, -- сказал он ему в назидание и взял шляпу.

В дверях кабинета показалась Софья Егоровна.

-- Мне здесь послышался шум, -- сказала она, распахнув драпировку.

-- Ах, Софья Егоровна!

-- Дмитрий Петрович!

-- Сколько лет, сколько зим! Пополнели, похорошели, -- говорил Розанов, стараясь принять беззаботный вид и не сводя глаз с сидящего неподвижно Альтерзона.

-- А вы знакомы с моим мужем?

-- Как же-с! мы давнишние, старые приятели с бароном.

-- Видаетесь вы с Лизой?

-- Да, мы друг друга не забываем.

-- Она, говорят, сильно изменилась.

-- Не все цветут, как вы!

-- Полноте, пожалуйста! Я Женни видела: та очень авантажна и так одета. Она бывает в свете?

-- Из него не выходит.

-- Вы все шутите. -- А Лиза: Боже мой, какую жизнь она ведет!

-- Да, вот, чтобы перестроить эту жизнь, ей нужны взаймы две тысячи рублей: их вот именно я и просил у вашего благоверного, так не дает. Попросите вы, Софья Егоровна.

-- Мне, -- я, право, никогда не мешаюсь в эти дела.

-- Ну, для сестры отступите от своего похвального правила; вмешайтесь один раз. Лизавете Егоровне очень нужно.

-- И куда это Лиза девает свои деньги? Ведь ей дают каждый год девятьсот рублей: это не шутка для одной женщины.

-- Софья Егоровна, я думаю, у вас есть платья, которые стоят более этих денег.

-- Да, это конечно, -- проронила, несколько сконфузясь, Софи.

Розанов видел, что здесь более нечего пробовать.

-- Прощай, голубчик, -- сказал он с притворной лаской по-прежжнему безмолвно сидевшему Альтерзону и, раскланявшись с Софьею Егоровною, благополучно вышел на улицу.

Розанов только Евгении Петровне рассказал, что от Альтерзонов ожидать нечего и что Лизе придется отнимать себе отцовское наследство не иначе как тяжбою. Лизе он медлил рассказать об этом, ожидая, пока она оправится и будет в состоянии равнодушнее выслушать во всяком случае весьма неприятную новость. Он сказал, что Альтерзона нет в городе и что он приедет не прежде как недели через две.

Наконец прошли и две недели. У Лизы недоставало более терпения сидеть сложа руки.

``Пока что будет, я хоть достану себе переводов, -- решила она, -- и если завтра не будет Альтерзона, то пойду сама к сестре``.

Чтобы предупредить возможночть такого свидания, которое моогло очень неприятно подействовать на Лизу, Розанов сказал, что Альтерзон вчера возвратился и что завтра утром они непременно будут иметь свидание, а потому личное посещение Лизы не может иметь никакого места.



Глава двадцать вторая. У РЕДАКТОРА ОТСТАЛОГО ЖУРНАЛА



В одиннадцать часов следующего утра Лиза показадась пешком на Кирочной и, найдя номер одного огромного дома, скрылась за тяжелыми дубовыми дверями парадного подъезда. Она остановилась у двери, на которой была медная доска с надписью: ``Савелий Савельевич Папошников``. Здесь Лиза позвонила. Опрятоый и вежливый лакей снял с нее шубку и теплые сапожки и отворил ей дверь в просторную комнату с довольно простою, но удобно и рассудительно размещенною мебелью.

В этой комнате Лиза застала четырех человек, которые ожидали хозяина. Тут был молодой блондин с ничего не значащим лицом, беспрестанно старающийся бросить на что-нибудь взгляд, полный презрения, и бросающий вместо него взгляд, вызывающий самое искреннее сострадание к нему самому. Рядом с блондином, непристойно развалясь и потягиваясь в кресле, помещался испитой человечек, который мог быть решительно всем, чем вам угодно в гадком роде, но преимущественно трактирным шулером или тапером. Третий гость был скромненький старичок, по-видимому, из старинных барских людей. Он был одет в длинном табачневом сюртуке, камзоле со стоячим воротничком и в чистеньких козловых сапожках. Голубые глазки старичка смотрели тихо, ласково и спокойно, но смело и неискательно. Четвертый гость, человек лет шетсидесяти, выглядывал Бурцевым не Бурцевым, а так во всей его фигуре и нетерпеливых движениях было что-то такое задорное: не то забияка-гусар старых времен, не то петербургский гражданин, ищущий популярности. Лиза была пятая.

Она вошла тихо и села на диван. Длиннополый старичок подвигался вдоль ряда висевших по стене картин, стараясь переступать так, чубы его скрипучие козловые сапожки не издали ни одного трескучего звука. Блондин, стоя возле развалившегося тапера, искательно разговаривал с ним, но получал от нахала самые невнимательные ответы. Суровый старик держался совсем гражданином: заговорить с ним о чем-нибудь, надо было напустить на себя смелость.

-- Отчего же это? -- жалобно вопрошал тапера блондинчик, пощипывая свою ужасно глупенькую бородочку.

-- Да вот оттого же, -- зевая и смотря в сторону, отвечал тапер.

-- Да ведь они же солидарные журналы! -- опять приставал блондинчик.

-- Ну-с!

-- Так из-за чего ж между ними полемика?.. Ведь они одного направления держатся?.. они одно целое, -- лепетал блондинчик.

-- Одно? -- окрикнул его тапер.

-- Ну да-с... По крайней мере и я и все так понимают.

-- Вы этого по крайней мере не говорите! Не говорите эотго по крайней мере потому, что стыдно говорить такую пошлость, -- обрезал тапер.

Блондинчик застыдился и стало робко чистить залегшее горлышко.

-- Как же это вы не понимаете? -- гораздо снисходительнее начал тапер. -- Одни в принципе только социальны, а проводят идеи коммунистические; а те в принципе коммунисты, но проводят начала чистого социализма.

-- Понимаю, -- отвечал блондинчик и солгал.

Ничего он не понял и только старался запомнить это определение, чтобы проводить его дальше. Тапер опять зевнул, потянулся, погладив себя от жилета до колен, и произнес:

-- Однако эти постепеновские редакторы тоже свиньи изрядные, живут у черта в зубах, да еще ожидать себя заставляют.

-- Ну, уж и Тузов, -- заикнулся было блондинчик.

-- Что Тузов? -- опять окрикнул его тапер.

-- Тоже... ждешь-ждешь, да еще лакей в передней скотина такая... и сам тоже обращается чрезвычайно обидно. Просто иной раз, как мальчика, примет: ``я вас не помню, да я вас не знаю``.

-- Пх! Так тот ведь сила!

-- А этот что?

Тапер плюнул и произнес:

-- А этот вот что, -- и растер ногою.

В это время отворилась запертая до сих пор дверь кабинета, и на пороге показался высокий рябоватый человек лет около сорока япти или шести. Он был довольно полон, даже с небольшим брюшком и небольшою лысинкою; небольшие серые глаза его смотреби очень проницательно и даже немножко хитро, но в них было так много чего-то хорошего, умного, располагающего, что с ним хотелось говорить без всякой хитрости и лукавства.

Редактор Папошников, очень мало заботящийся о своей популярности, на самом деле был истинно прекрасным человеком, с которым каждому хотелось иметь дело и с которым многие умели доходить до безобидного разъяспения известной шарады: ``неудобно к напечатанию``, и за всем тем все-таки думали: ``этот Савелий Савельевич хоть и смотрит кондитером, но ``человек он``.

На кондитера же редактор Папошников точно смахивал как нельзя более и особенно теперь, когда он вышел к ожидавшим его пяти особам.

-- Извините, господа, -- начал он, раскланиваясь. --

Я не хотел отменить приемного дня, чтобы не заставить кого-нибудь пройтись понапрасну, а у меня болен ребенок; целую ночь не спали, и вот я получасом замешкался.

-- Чем могу служить? -- обратился он прежде всех к Лизе.

-- Я ищу переводной работы, -- отвечала она спокойно.

Папошников задумался, посмотрел на Лизу своими умными глазами, придававшими доброе выражение его некрасивому, но симпатичному лицу, и попросил Лизу подождать, пока он кончит с другими ожидающими его особами. Лиза опять села на кресло, на котором ожидала выхода Папошникова.

-- Я пришел за решительным ответоом о моих работах, -- приступил к редактору суровый старик. -- Меня звут Жерлицын ;я доставил две ралоты: экономическую статью и повесть.

-- Птмню-с, -- отвечал Папошников. -- ``Экономическая статья о коммерческих двигателях``?

-- Да.

-- Она для нас неудобна.

-- Почему?

-- Неудобна; не отвечает направлению нашего журнала.

-- А у вас какое же есть направление?

Папошников посмотрел на него и отвечал:

-- Я вам ее сейчас возвращу: она у меня на столе.

-- Ну-с, а повесть?

-- Повесть я не успел прочесть: потрудитесь наведаться на той неделе.

-- Мне мое время дорого, -- отвечал Жерлицын.

-- И мне тоже, -- сухо произнес редактоор.

-- Так отчего же вы не прочитали, повесть у вас целую неделю пролежала.

-- Оттого, что не имел времени, оттого, что много занятий. У меня не одна ваша рукопись, и вам, вероятно, известно, что рукописи в редакциях зачастую остаются по целым месяцам, а не по неделям.

-- Имейте помощников.

-- Имею, -- спокойно отвечал Папошников.

-- Сидите по ночам. У меня, когда я буду редактором, все в одну ночь будет очищаться.

Папошников ушел в кабинет и, возвратясь оттуда с экономическою статьею Жерлицына, подал ее автору. Старик положил статью на стол, закурил папиросу и начал считать литы рукописи.

-- Вы что прикажете? -- отнесся Папошников к блондину.

-- Рассказ ``Роды`` прочтен или нет еще?

-- Прочтен-с давно.

-- И когда вы его напечатаете?

Папошников погладил усы и, глядя в глаза блондину, тихо проговорил:

-- И его нельзя печатать.

-- Отчпго-с?

Блондин беспокойно защпал бородку.

-- Помилуйте, такие сцены.

-- Там невежество крестьян выставляется.

-- Да не в том, а что ж это: все это до голой подробности, как в курсе акушерства, рассказывается...

-- Да ведь это все так бывает!

-- Помилуйте, да мало ли чего на свете не бывает, нельзя же все так прямо и рассказывать. Журнал читается в семействах, где есть и женщины, и девушки, нельзя же нимало не щадить их стыдливости.

-- Будто они, вы думаете, не понимают! Они все лучше нас с вами все знают.

-- Да извольте, я и это вам уступлю, но пощадите же их уши, дайте что-нибудь приличию, пожалейте эстетичевкий вкус.

-- Нужно развивать вкус не эстетический, а гражданский.

Папошников добродушно рассмеялся и, тронув блондипа за руку, сказал:

-- Ну разве можно описывать, как ребенок, сидя на полу, невежливо ведет себя, пока мать разрядится? Ну что же тут художетвенного и что тут гражданского?

-- Правда обстановки, -- отстаивал блондин.

Редактор засмеялся.

-- А п-п-позвольте узнать, -- вскрикнул из-за стола Жерлицын, перелистывавший свою рукопись, -- что же, тут в моей статье разве содержится что-нибудь против нравственности?

-- Нет-с, -- отвечал Папошников.

-- Ну, против религии?

-- Тоже нет-с.

-- Ну, против вашей эстетики?

-- Нет-с.

-- Так против чего же?

-- Против здравого смысла.

--- А-а! Это другое дело, -- протянул Жерлицын и, закурив новую папиросу, стал опять перелистывать рукопись, проверяя ее со стороны здравого смысла.

Папошников вынес блондину его рассказ и обратился к таперу.

-- Повесть госпожи Жбановой?

-- Будет напечатана, -- отвечал редактор.

-- Будет! в таком случае когда деньги?

-- По напечатании-с.

-- Она просит половину вперед.

-- Она этого не пишет.

-- Она мне пишет; я ее муж, и она мне поручила получать деньги.

-- Нет-с, она просила деньги выслать ей за границу, и они так будут высланы, как она просила.

-- Ну это и я ведь могу сделать; я здесь служу, можете обо мне узнать в придворной конторе, -- с обиженным лицом резонировал тапер.

-- Ну так я скажу вам, что это уж сделано.

-- Тогда не о чем и толковать по-пустому.

Тапер встал и, разваливаясь, ушел, никому не поклонившись.

-- Я, -- залебезил блондинчик, -- думал вам,

Савеилй Савельич, предложить вот что: так как, знаете, я служу при женском учебном заведении и могу близко наблюдать женский вопрос, то я мог бы открыть у вас ряд статей во женскому вопросу.

-- Ц! нет-с, -- отвечал, отмахиваясь руками, редактор.

-- Отчего же?

-- Не читают-с, прокисло, надоело.

-- Но я могу с другой стороны, не с отрицательной.

-- С какой хотите, все равно.

-- Да, а вы с какой хотите?

-- Нет, уж Бог с ними. Барыням самим это прискучило.

-- П-п-п-пааазвольте-с! -- крикнул опять все сидящий за столом Жерлицын, дочитав скороговоркою во второй раз свою рукопись. -- Вы у Жбановой повесть купили?

-- Купил-с.

-- И напечатаете ее?

-- И напечаоаю.

-- А эта госпожа Жбанова ни больше ни меньше как совершеннейший стервец.

Редактор слегка надвинул брлви и заметил Жерлицыну, что он довольно странно выражается о женщине.

-- Нет-с, я выражаюсь верно, -- отвечал тот. -- Я читал ее повести, -- бездарнейший стервец и только, а вы вот ею потчуете наших читателей; грузите ее вместо балласта.

Папошников ничего не отвечал Жерлицыну и обратился к скромно ожидавшему в амбразуре окна смирненькому старичку.

-- Нижнедевицкий купец Семен Лазарев, -- отрекомендовался старичок и протянул свою оптятную руку. -- Года с три будет назад, сюда наши в Петербург е
Страница 62 из 65 Следующая страница