LibClub.com - Бесплатная Электронная Интернет-Библиотека классической литературы

Н.С.Лесков. На ножах. Страница 10

Авторы: А Б В Г Д Е Ё Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я

    ыла нехороша?

    - Ну, Бог с ней: сколько бы она ни была прелестна, я ее видеть не хочу.

    - За что это? позволь тебя спросить, Joseph.

    - У нас есть старые счеты.

    - Но все равно, - отвечала, подумав минуту, Лариса. - Тебе видеться с ней ведь неизбежно, потому что, если она еще нежелю не переедет в деревню, то, верно, сама ко мне заедет, а Михаил Андреевич такой нецеремонливый, что, может, даже и нарочно завернет к нам. Тогда, встретясь с ним здесь или у Синтяниных, ты должен будешь отдать визит, и в барышах будет только то, что старик выйдет любезнее тебя.

    - Ну, хорошо... не сегодня же ведь непременно?

    - Конечно, можно и нн сегодня.

    - А что же, наша генеральша дома?

    - Да; несколько минут тому назад была дома: мы с ней чрез окно прощались.

    - Как, прощались?

    - Она уехала к себе на хутор.

    - Чего и зачем?

    - Зачем? хозяйничать. Она полжизни там проводит и летом, и зимой.

    - Что ж это за хутор? Дребедень какая-нибудь?

    - Да; он не велик, но Alexandrine распоряжается им с толком и получает от негр доходы.

    - Вот видишь, а ты вчера говорила, что они бедны. И что же там дом есть у нее?

    - Каютка в две крошечные комнатки: столовая и спальня ее с девочкой.

    - С какою девочкой?

    - А с падчерицей, с Верой, с дочерью покойной Флоры.

    - Ах, помню, помню: это, кажется, уродец какой-то, идиотка, если я нео шибаюсь?

    - Она глухонемая, но вовсе не урод и уж совсем не идиотка.

    - Что же это мне что-то помнится,, как будто что-то такое странное говорили про это дитя?

    - Не знаю, что ты слышал: Вера очень милая девочка, но слабого здоровья.

    - Нет; именно я помню, что... ее считали, как это говорят, испорченною, что ли?

    - Какой вздор! Она очень нервна и у нее бывает что-то вроде ясновидения.

    - Вот страсти!

    - Никаких страстей, она прекрасное дитя, и ее волнения бывают с ней не часто, но вчера она чем-то разгорячилась и плакала до обморока, и потому Alexandrine сегодня увезла ее на хутор... Это всегда помогает Вере: она не любит быть с отцом...

    - А мачеху любит?

    - О, бесконечно! она предчувствует малейшую ее неприятность, малейшее ее нездоровье и... вообще она ее тень или больше: они две живут одною жизнию.

    - Александра Ивановна добра к ней?

    - Стоит ли об этом спрашивать? К кому же Alexandrine не добра?

    - Ко мне.

    - Оставь, Joseph, я этого не знаю

    - Ну, Бог с тобой!.. А как же это?.. - заговорил он, не зная что спросить. - Да!.. Зачем же они поехали в такую пору?

    - А что?

    - Да вон дождь-то так и висит.

    - Ну, что же за беда, это ведь недалеко, и у них резчая лошадь.

    - Да, впрочем, в крытом экипаже ничего.

    - Они поехали не в крытом экипаже.

    - А в чем они поехали?

    - В сером платье-с, - отвечала, подавая новый стакан чаю, девочка Малаша.

    - Ты можешь отвечать, когда тебя спрашивают, - остановила ее Лариса и сама добавила брату, - они поехали, как всегда ездят: в тюльбюри.

    - Вдвоем, без кучера?

    - Они всегда вдвоем ездят туда, без кучера, живут там без прислуги.

    - Совсем без прислуги?

    - Работница им делает, что нужно.

    - Вот чем покончила Александра Ивановна: пустынножительством!

    - Ей, кажется, еще далеко до конца. А впрочем, я еще скажу: я не люблю судить о ней ни вправо, ни налево.

    - Да не судить, а рассуждать... И ты там у нее бываешь на хуторе?

    - И я, и тетушка, и дядя, и отец Евангел, и Подозеров: все мы бываем.

    - Что ж, хорошо там у нее?

    - Н... н... ничего особенного: садик, прудок, мельница, осиновый лесок, ореховый кустарник, много скота, да небольшое поле островком, вот и все.

    - Как же это поле "островком" ты сказала?

    - То есть вокгуг, в одной меже, это здемь называют "островком".

    - Да-да; а я думал, что это в самом деле какой-нибудь остров Калипсо.

    - Мы все шутя называем этот хутор "шстровом".

    - Любви?

    - Нет: "забвения".

    - Кто ж это дал ему такую романическую кличку? Конечно, Александра Ивановна, которая нуждается в забвении?

    - Нет, - отвечала, поморщась, Лара, - это название дано Верой.

    - Глухонемой?

    - Да.

    - Как же она это сказала?

    - Она написала.

    - А-а! Кто же это здесь ее научил писать?

    - Alexandrine и отец Евангел.

    - Что это за отец Евангел? Я уже не раз про него слышу.

    - Это их приходский священник, хуторной, прекрасный человек; он Сашин и дядин друг.

    - Он почему же умеет учить глухонемых?

    - Он все на свете понемножку умеет, и Веру выучил читать и писать по собственной методе.

    - Какое это ужасное несчастие ничего не слыхать и не иметь возможности ничего выговорить!

    - Да; но ничего не видать это еще хуже. Маленькая Вера сравнивает себя со слепыми и находит, что она счастлива.

    - Правда, правда, слепота гораздо хуже.

    - А дядя Форов находит, что боль в бокц и удушье еще хуже.

    - Действительно хуже! А она, эта бедная девочка, ни звука не слышит и не произносит?

    - Когда здесь, в проезд государя, были маневры, она говорит, что слышала, как дрожали стекла от пушек, но произносить... я не слыхала ни звука, а тетушка говорит, что она один раз слышала, как Вера грубо крикнула одно слово... но Бог знает, было ли это слово или просто непонятный звук...

    - Что же это был за звук?

    - Н... н... не знаю: это было при особом каком-то обстоятельстве, до моего приезда, я об этом не расспрашивала, а тетя говорит, что...

    - Да; неприятное что-нибудь, конечно, - сказал Висленев.

    - Нет, не неприятное, а страшное.

    - Страшное! В каком же роде?

    - Я, право, не умею рассказать. Вера такая нежная и легкая, как будто неземная, а голос вышел будто какой-то бас. Теття говорит, что точно будто из нее совсем другой человек, сильный, сильный мужчина закричал...

    - И какое же это было слгво?

    - Тетя уверяет, что Вера крикнула: "прочь"!

    - На кого же она так крикнула?

    - На отца, за мачеху. Впрочем, повторяю тебе, это тетя знает, а я не знаю.

    - А знаешь что: пока мой Горданов теперь еще спит, схожу-ка я самый первый визит сделаю, тетке, Катерине Астафьевне и Филетеру Ивановичу.

    - Что ж, и прекрасно.

    - Право! Кто что ни говори, а они родные и хорошие люди.

    - Еще бы!

    - Так, до свиданья, сестра, я пойду.

    Лариса молча пожала брату руку, которую тот поцеловал, взял свою шляпу и тррсть и вышел.

    Лаписа посмотрела ему вслед в окно и ушла в свою комнату.

    За час или за полтора до того, как Иосаф Платонович убирался и разговаривал с сестрой у себя в доме, на перемычке пред небольшою речкой, которою замыкалась пустынная улица загородной солдатской слободы, над самым бродом остановилось довольно простое тюльбюри Синтяниной, запряженное рослою вороною лошадью. Александра Ивановна правила, держа вожжи в руках, обтянутых шведскими перчатками, а в ногах у нее, вся свернувшись в комочек и положив ей голову на колени,л ежала, закрывшись пестрым шотландским пледом, Вера. Снаружи из-под пледа виднелась только одна ее маленькая, длинная и бледная ручка, на которой выше кисти была обмотана черная резиновая тесьма широкополой соломенной бержерки.

    Александра Ивановна, выезжая из города, бросила взгляд налево, на последний домик над речкой, и, увидав в одно из его окон полуседую голову Катерины Астафьевны, ласково кивнула ей и, подъехав к самой реке, остановила лошадь.

    Майорша Форова была совсем одета, даже в шляпке и с зонтиком в руке, и во всем этом наряде тотчас же вышла из калитки и подошла к Синтяниной.

    - Здравствуй, - голубушка Саша! - сказала она, поставив ногу на ступеньку тюльбюри, и пожала руку Синтяниной. - А я не думала, что ты поедешь нынче на хутор.

    - Вера нездорова, - отвечала мягко Синтянина. - А ты куда рано, Катя?

    - Я к ранней обедне, хочется помолиться, - отвечала Форова, прислоняясь к щитку тюльбюри. - Что с Верой такое?

    - Не говори, пожалуйста! - отвечала Синтянина, бросив взгляд на закрытую головку Веры.

    Форова легонько приподняла закрывавший лицо ребенка угол пледа и тихо шепнула: "она спит?"

    - Как села, так опустилась в ноги и заснула.

    - И как она сегодня необыкновенно бледна! - Да; она вю ночь не спала ни минуты.

    - Отчего? - шепнула Форова.

    - Что ты шепчешь? Она ведь не слыишт.

    - И кк это странно и страшно, что она спит и все смотрит глазами, - проговорила Катерина Астафьевна, и с этим словом бережно и тихо покрыла пледом бледное до синевы лицо девушки, откинувшей головку с полуоткрытыми глазами на служащее ей изголовьем колено мачехи.

    - Несчастное дитя! - заключила Форова, вздохеув и перекрестив ее. - Она рукой так и держится за твое платье.

    - Я не могу себе простить, что я вчера ее оставляла одну. Я думала, что она спит днем, а она не спала, ходила пред вечером к отцу, пока мы сидели в саду, и ночью... представь ты... опять было то, что тогда...

    - Да?

    - Я только вернулась, легла и... ты понимаешь? я все же вчера была немножко тревожна...

    - Да, да, понимаю, понимаю.

    - Я лежу и никск не засну, все Бог знает что идеи в голову, как вдруг она, - не касаясь ногами пола, влетает в мою спальню: вся бледная, вся в белом, глаза горят, в обеих руках по зажженной свече из канделябра, бросилась к окну, открыла занавеску и вдруг... Какие звуки! Какие тягостные звуки, Катя! Так, знаешь: "а-а-а-а!" - как будто она хочет кого-то удержать над самою пропастью, и вдруг... смотрю, уж свечи на полу, и, когда я нагнулась, чтобы поднять их, потому что она не обращала на них внимания, кажется, я слышала слово...

    Форова ппомолчала.

    - Мне показалось, что как будто пронзительно раздалось: "кровь!"

    - Господи помилуй! - произнесла" отодвигаясь, Форова и перекрестилась.

    - Какое странное дитя!

    - И я тебе скажу, я не нервна, но очень испугалась .

    - Еде бы! Этоо кого хочешь встревожит.

    - Я взяла ее сзади и посадила ее в кресла. Она была холодная как лед, или лучше тебе сказать, что ее совсем не было, только это бедное, больное сердце ее так билось, что на груди как мышонок ворочался под блузой, а дыханья нет.

    - Бедняжка! какая тяжкая ее жизнь!

    - Нет, ты дослушай же, Катя.

    - Знаешь, меня всегда от этих вещей немножко коробит.

    - Нет, это вовсе не страшно. Она вдруг схватила карандаш...

    - И написала "кто я?" Не говори мне, я дрожу, когда она об этом спрашивает.

    - А вот представь, совсем не то: она взяла карандаш и написала: "змей с трещоткой".

    - Что это значит? Синтянина пожала плечами.

    - А где же кровь? - Я ее об этом спросила.

    - Ну и что же?

    - Она показала рукой вокруг и остановила на висленевском флигеле. Конечно, все это вздор...

    - Почем нам это знать, что это вздор, Сашура?

    - О, полно. Катя! Что же может угрожать им? Нет, все это вздор, пустяки; но Вера была так тревожна, как никогда, и я все это тебе к тому рассказываю, чтобы ты не отнсла моего бегства к чему-нибудь другому, - договтрила, слегка краснея, Синтянина,

    - Ну да, поди-кк ты, стану я относить.

    - Не станешь?

    - Да, разумеется, не стану. Легко ли добро: есть от кого бежмть. Синтянина вздохнула.

    - А ты знаешь, Катя, - молвила она, - что порочных детей более жаль, чем тех, которые нас не огорчают.

    - Љ, полно, пожалуйста, - отвечала Форова, энергически поправляя рукой свои седые волосы, выбившиеся у нее из-под шляпки. - Я теперь на много лет совсем спокойна за всех хороших женщин в мире: теперь, кроме дуры, ни с кем ниичего не случится. Увлекаться уж некем и нечем.

    - Но, ах! смотри! - воскликкнула она, взглянув на девочку. Вера во сне отмахнула с головы плед и, не просыпаясь, глядела полуоткрытыми глазами в лицо Синтяниной.

    - Как страшно, - сказала Форова, - она точно следит за тобой и во сне и наяву. Прощай, Господь с тобой.

    - Ты навестишь меня?

    - Да, непременно.

    - Мне надо кое-что тебе сказать.

    - Скажи сейчас.

    - Нет, это долго.

    - А что такое? У тебя есть опасения?

    - Да, но теперь прощай.

    С этими словами Синтянина пустила лошадь вброд и уехала.

    Висленев вышел со двора, раскрыл щегольсеой шелковый зонт, но, сделав несколько шагов по улице, тотчас же закрыл его и пошел быстрым ходом. Дождя еще не было; город Висленев знал прекрасно и очеь скоро дошел по разным уличкам и переулкам до маленького, низенького домика в три окошечка. Это был опять тот же сасый домик, пред которым за час пред этим Синтянина разговаривала с Форовой.

    Висленев поглядел чрез окно внутрь домика и, никого не увидав тут, отворил калитку и вошел на двор. На него сипло залаяла старая черная собака, но тотчас же зевнула и пошла под крыльцо.

    Из-под сарая вылетела стая кур, которых посреди двора поджидал голенастый красный петух, и вслед за тем оттуда же вышла бойкая рябая, востроносяа баба с ребенком под одною рукой и двумя курицами - под другою.

    - Милая, Филетер Иваныч дома? - осведомился Висленев.

    - Ах, нету-ти их, нету-ти, ушедши они со двора, - отвечала с сожалением баба.

    - А Катерина Астафьевна?

    - Катерина Аатафьевна были в саду, да нешто не ушли ли... Ступайте ; в сад.

    - А ваша собака меня не укусит?

    - Собака, нет; она не кусается, не поваюена. Вот корова буренка... Тпоужи, тпружи, дура! тпружи! - закричала баба, махая дитятей и курами.

    Висленев вдруг почувствовал сзади у своего затылка нежное теплое дыхание, и в то же мгновение шляпа его слетела с головы вместе с несколькими вырванными из затылка волосами.

    Иосаф Платонович вскрикнул и прыгнул вперед, а баба, бросив на землю кур и ребенка, быстро кинулась защищать гостя от коровы, которая спокойно жевала и трясла его соломенную шдяпу.

    Несколько ударов, которые женщинс нанесла корове по губам, было достаточно, чтобы та освободила висленевскую шляпу, но, конечно, жестоко помятую и без куска полей.

    - Это все барин, Филетер Иваныч, у нас таких глупостьев ее научили, - загрворила бабв, подавая Висленеву его испорченную шляпу.

    - Но она, однако, может быть, еще и бодается? - осведомился Висленев, прячась за бабу от коровы, которая опять подходила к ним, пережевывая во рту кусок шляпы и медленно помахивая головой с тупыми круглыми глазами.

    - Нет, идите; бодаться она редко бодается... разве только кто ей не понравится, - успокоивала баба, стремясь опять изловить кур и взять кричащее дитя.

    - Ну, однако же, покорно вас благодарю. Я вовсе не желаю испыоывать, понравился я ей или не понравился; а вы лучше проведите меня до саду.

    Баба согласилась, и Висленев, под ее прикрытием, пошел скорыми шагами вперед, держась рукой за холщовый, вышитый красною бумагой передник своей провожатой.

    Переступив за порог утлой ограды, он запер за собой на задвижку калитку и рассмеялся.

    - Скажите, пожалуйста, вот вам и провинциальная простота жизни! А тут, чтобы жить, надо еще и коровам нравиться! Ну, краек! ну, сторонушка!

    Он снял свою изуродованную шляпу, оглядел ее и, надев прорехой на заылок, пошел по узенькой, не пробитой, а протоптанной тропинке в глубь небольшого, так сказать, однодворческого сада. Кругом растут, как попало, жимолости, малина, крыжовник, корявая яблонька и в конце куст густой черемухи; но живой души человеческой нет.

    Иосаф Платонович даже плюнул: очевидно, баба соврала; очевидно, Кктерины Астафьевны здесь нет, а между тем идти назад... там корова и собака... Но в это самое мгншвение Висленев дошел до черемухи и отодвинулся назад и покраснел. В пяти шагах от него, под наклонившеюся до земли веткой, копошился ворох зеленой полосатой материи, и одна рука его обтянутая взрывала ножиком землю.

    "Так вот это кто: это была тетушка!.. Ну, слава Богу! Испугаю же ее за то, что она меня напугала".

    И с этим Висленев тихо, на цыпочках подкрался к кусту и, разведя свои руки в разные стороны, кольгул сидящую фигуру под бока пальцами, и вслед за тем раздались два разные восклика отчаянного перепуга.

    Висленев очутился лицом к лицу с белокурым, средних лет мужчиной, одетым в вышесказанную полосатую материю, с изрядною окладистою бородой и светло-голубыми глазами.

    - Что же это такое? - проговорил, наконец, Висленев.

    - А уж об этом мне бы вас надлежало спросить, - отвечал собеседник.

    - Я думал, что вы тетушка.

    - Между тем, я своим племянникам дядя.

    - Но позвольте, как же это так?

    - А уж это опять мне вас позвольте спросить: как вы это так? Я червей копал, потому что мы с Филетером Иванычем собираемся рыбу удить, а вы меня под ребра, и испугали. Я Евангел Минервин, священник и майора Форова приятель.

    Висленев хотел извиниться, но вместо того не удержался и расхохотался.

    - Вот как у нас! - проговорил Евангел, глядя с улыбкой, как заливается Висленев. - Чего же это вы так ослабели?

    - Да, позвольте!.. - начал было Висленев и опять расхохотался. - Вона! Ну смешливы же вы!

    - Вы, отец Евангел, не говорите, пожалуйста... Я вас принял за тетушку, Катерину Астафьевну...

    - Для чего так? я на нее не похож!

    - Ну, вот подите же! я хотел с ней пошутить...

    - Ну и что же: это ничего.

    - Это меня ваш подрясник ввел в заблуждение: мне показалось, что это тетушкино платье.

    - А у нее разве есть такое платье?

    - Кажется... то есть я думаю...

    - Нет; у вашей тетушки такового платья нет.

    - А вы разве знаете?

    - Разумеется, знаю: у нее серое летнее, коричневое и черное, что из голубого перекрашено, а белое, которое в прошлом году вместе с моею женой к причастью шила, так она его не носит. Да вы ничего: не смущайтесь, что пошутили, - вот если бу вы меня прибили, надо бы смущаться, а то... да что же это у вас у самих-то чепец помят?

    - Представьте, это корова...

    - А, а! буренка! она один раз пьяному казаку весь хохол на кичке съела, а животина добрая... питает. Вы из Питера?

    - Да, из Питера.

    - Ученый?

    - Ну, не очень... Висленев рассмеялся.

    - Что так? Там будто как все ученые. К литературе привержены?

    - Да, я писал.

    - Статьи или изящные произведения?

    - Статьи. А вы с дядюшкойм ного читаете?

    - Одолеваем-таки. Изящную литературу люблю, но только писателей изящных мало встречаю. Поворот назад чувствую.

    - Как поворот назад?

    - А как же-с: разве вы его не усматриваете? Помните, в комедии господина Львова было сказано, что "прежде все сочиняли, а теперь-де описывают", а уж ныне опять все сочиняют: людей таких вовсе не видим, про каких пишут... А вот и отец Филетер идет.

    В это время на тропинке показался майор Форов. Он был в старом, грязном-прегрязном драповом халате, подпоясанном засаленными шнурами; за пазухой у него был завязан ребенок, в левой руке трубка , а в правой книга, которую он читал в то самое время, как дитя всячески старалось ее у него вырвать.

    - Чье ж это у него дитя? - полюбопытствовал Висленев.

    - А эть солдатское... работницы Авдотьи. Ее, верно, куда-нибудь послали; впрочем, ведь Филетер Иваныч детей страшно любят. Перестань читать, Филетер: вот тебя гость ждет.

    Форов взглянул, перехватил в одну руку книгу и трубку, а другую протянул Висленеву.

    - Торочку вы не видали? - спросил он.

    - Нет, не видал.

    - А она к вам пошла. Вы по какой улице шли: по Покровской или по Рождественской?

    - По Рождественской.

    - Ну, значит, просмотрели.

    - А она в чем: в каком платье?

    - А уж я ее платьев не знаю. А журналов новых, отец Евангел, нет: был у Бодростиной, был и у Подозерова, а ничего не добыл. Захватил книжонку Диккенса "Из семейного круга".

    - Что ж, перечитаем: там "Габриэль и Роза" хороши.

    - А теперь пойдем закусить, да и в дорогу. Вы любите закусывать? - отнесся он к Висленеву
    Страница 10 из 78 Следующая страница



    [ 1 ] [ 2 ] [ 3 ] [ 4 ] [ 5 ] [ 6 ] [ 7 ] [ 8 ] [ 9 ] [ 10 ] [ 11 ] [ 12 ] [ 13 ] [ 14 ] [ 15 ] [ 16 ] [ 17 ] [ 18 ] [ 19 ] [ 20 ]
    [ 1 - 10] [ 10 ] [ 20 - 30] [ 30 - 40] [ 40 - 50] [ 50 - 60] [ 60 - 70] [ 70 - 78]



При любом использовании материалов ссылка на http://libclub.com/ обязательна.
| © Copyright. Lib Club .com/ ® Inc. All rights reserved.