LibClub.com - Бесплатная Электронная Интернет-Библиотека классической литературы

Н.С.Лесков. На ножах. Страница 4

Авторы: А Б В Г Д Е Ё Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я

    сколько стукнуло?

    - Да пятьдесят два, девять месяцев.

    - Девять месяцев? Ах, да, у вас ведь особцй счет.

    - Конечно, как следует.

    - А дети у вас есть?

    - Не знаю, но очень может быть, что и есть.

    - И опять все врет, - заметила жена.

    Висленев подад руку Катерине Астафьевне.

    - Вас, тетушка, я думаю, можно и поцеловать?

    - Если тебе, милый друг, не противно, сделай милость, поцелуемся. Висленев и Катерина Астафьевна три раза поцеловались.

    - Вы переменились, но немного.

    - Как видишь, все толстею.

    Иосаф Платонович обернулся к Подозерову, протянул и ему руку, и приняв серьезную мину, посмотрел на него молча ласковвм, снисходительным взглядом.

    - Вы много изменились, - сказал Висленев, удерживая его руку в своей руке.

    - Да, все стареем, - отвечал Подозеров.

    - "Стареем"! Рано бы еще стареть-то!

    - Ну нет, пожалуй, и пора.

    - Вот и пора! чуть стукнет тридцать лет, как мы уж и считаем, что мы стареем. Вам ведь, я думаю, лет тридцать пять, не больше?

    - Мне тридцать два.

    - Изволите ли видеть, век какой! Вон у вас уже виски седые. А у меня будет к вам просьба.

    - Очень рад служить.

    - То есть еще и не своя, а приятеля моего, с которым я приехал, Павла Николаевича Горданова: с ним по лености его стряслось что-то такое вопиющее. Он черт знает что с собой наделал: он, знаете, пока шли все эти пертурбации, нигилитсничанье и всякая штука, он за глаза надавал мужикам самые глупые согласия на поземельные разверстки, и так разверстался, что имение теперь гроша не стоит. Вы ведь, надеюсь, не принадлежите к числу тех, для которых лапоть всегда прав пред ботинком?

    - Решительно не принадлежу.

    - Вы за крупное землевладение?

    - Ни за крупное, ни за дробное, а за законное, - отвечал Подозеров.

    - Ну в таком случае вы наша опора! Вы позволите нам побывать у вас на днях?

    - Сделайте милость, я дома каждое утро до одиннадцати часов.

    - Впрочем... сестра! - обратился Висленев к Ларисе, удерживая в своей руке руку Подозерова, - теперь всего ведь семь часов, не позволишь ли попросить тебя велеть приготовить что-нибудь часам к одиннадцати?

    - Охотно, брат, охотно.

    В это время они прошли весь сад и стояли у террасы.

    - Право, - продолжал Висленев, - что-нибудь такое, что Бог послал, что напомнило бы святой обычай старины. Можно? Лариса кивнула в знак согласия головою:

    - Я очень рада.

    - Так вот, Андрей Иваныч, - отнесся Висленев к Подозерову, - теперь часочек я приберусь, сдедаю кое-как мой туалет, отправлюсь и привезу с собоы моего приятеля, - он тут сирота, а к десяти часам позвольте вас просить прийти побеседовать, вспомнить старину и выпить рюмку вина за упокой прошлого и за многие лета грядущего.

    - От таких приглашений, Иосаф Платонович, не отказываются; - отвечал Подозеров.

    - Вашу руку! - и Висленев, взяв руку Подозерова, крепко сжал ее в своей руке и сказал: "До свидания".

    Всем остальным гостям он поклноился общим поклоном и тоже от всех взял слово вечером прийти к Ларисе на ужин.

    Гости ушли.

    Висленев, взойдя с сестрою и теткою в дом, направиляс прямо в свой кабинет, где еще раз умылся и переоделся, прихлебывая наскоро поданный ему сюда чай, - и послал за извозчиком.

    - Брат! - сказала ему Лариса, когда он вышел в зал и оправлялся перед большим зеркалом, - не дать ли знать Бодростиной, что ты приехал?

    - Кому это? Глафире Васильевне?

    - Да.

    - Что ты это! Зачем?

    - Да, может быть, и она захотела бы приехать?

    - Бог с ней совсем!

    - За что же это?

    - Да так; на что она здесь?

    - Она очень умная и приятная женщина.

    - Ну, мне она вовсе не приятная, - пробурчал Висленев, обтягивая воротник рубашки.

    - А неприятна, так и не надо, но только как бы она сама не заехала.

    - Будкт предосадно.

    - И еще вот что, Жозеф: ты позвал вечером Синтянину?

    - Кажется... да.

    - Нет, наверное да. Так зайди же к ним, позови генерала Ивана Демьяныча.

    Висленев оборотился к сестре и сморщился.

    - Что такое? - проговорила Лариса.

    - Так, знаешь, там доносом пахнет, - отвечал Висленев.

    Лариса вспыхнула и нетерпеливо сказала:

    - Полно, пожалуйста: мы об этом никогда не говорим и не знаем; а Александрина... такая прекрасная женщина...

    - Но дело-то в том, что если вы чего не знаете, то я это знаю! - говорил смеясь, Висленев. - Знаю, дружок, Ларушка, все знаю, дажже и то, какая прекрасная женщина эта Александра Ивановна.

    Лариса промолчала.

    - Да, сестра, - говорил он, наклонив к Ларисе голову и приподняв на виске втлосы, - здесь тоже в мои тридцать лет есть серебряные нити, и их выпряла эта прекраснвя белая ручка этой прекрасной Александры Ивановны... Так уж предоставь мне лучше вас знать эту Александру Ивановну, - заключил он, ударяя себя пальцем в грудь ,и затем еще раз сжал сестрину руку и уехал.

    Лариса глядела ему вслед. "Все тот же самый! - подумала она, - даже десять раз повторяет, что ему тридцать лет, когда ему уж тридцать пятый! Бедный, бедный человек!"

    Она вздохнула и пошла распорядиться своим хозяйством и туалетом к встрече приезжего гостя.



    Глава пятая. На все ноги кован



    Павел Николаевич Горданов, которого Висленев назвал "сиротою", не терпел никаких недстатков в своем временном помещении. Древняя худая слава губернских пристанищ для проезжающих теперь уже почти повсеместно напраслина. В большинстве сколько-нибудь заметных русских городов почти вспгда можно найти не только чистый номер, но даже можно получить целый "ложемент", в котором вполне удобно задать обед на десять человек и вечерок на несколько карточных столов.

    Такой ложемент из трех комнат с передней и ванной, и с особым ходом из особых сеней занял и Павел Николаевич Горданов. С него спросили за это десять рублей в сутки, - он не поторговался и взял помещение. Эта щедрость сразу дала Горданову вес и приобрела ему почтение хозяина и слуг.

    Павел Николаевич на пнрвых же порах объявил, что он будет жить здесь не менее двух месяцев, договорил себе у содержателя гостиницы особого слугу, самого представительного и расторопногг изо всего гьстиничного штата, лучший экипаж с кучером и парою лошадей, - одним словом, сразу стал не на обыкновенную ногу дюжинного проезжающего, а был редким и дорогим гостем. Его огромные юфтовые чемоданы, строченные цветным шелком и изукрашенные нейзильберными винтами и бляхами с именем Горданова; его гардероб, обширный как у актрисы, батистовое белье, громадные портфели и несессеры, над разбором которых отряженный ему слуга хлопотал целый час, проведенный Висленевым у сестры, все это увеличивало обаяние, произведенное приезжим.

    Через час после своего приезда Павел Николаевич, освежившись в прохладной ванне, сидел в одном белье пред дорожным зеркалом в серебряной раме и чистил костяным копьецом ногти.

    Горданов вообще человек не особенно представительный: он не высок ростом, плечист, но не толст, ему тридцать лет от роду и столько же и по виду; у него правильный, тонкий нос; высокий, замечательно хорошо развитый смелый лоб; черные глаза, большие, бархатные, совсем без блеска, очень смышленые и смелые. Уста у него свежие, очерченные тонко и обрамленные небольшими усами, сходящимися у углов губ с небольшою черною бородкой. Кисти ослепительно белых рук его малы и находятся в некоторой дисгармонии с крепкими и сильно развитыми мышцами верхней части. Говорит он голосом ровным и спокойным, хотя левая щека его слегка подергивается не только при противоречиях, но даже при малейшем обнаружении непонятливости со стороны того, к кому относится его речь.

    - Человек! как вас зовут? - спросил он своего нового слугу после того, как выкупавшись и умывшись сел пред зеркалом.

    - Ефим Федоров, ваше сиятельство, - отвечал ему лакей, униженно сгибаясь пред ним.

    - Во-первых, я вас совсем не спрашиваю, Федоров вы или Степанов, а во-вторых, вы не смейте меня называть "вашим сиятельстовм". Слышите?

    - Слушаю-с.

    - Меня зовут Павел Николаевич.

    - Слушаю-с, Павел Николаевич.

    - Вы всех знаете здесь в городе?

    - Как вам смею доложить... город большой.

    - Вы знаете Бодростиных?

    - Помилуйте-с, - отвечал, сконфузясь, лакей.

    - Что это значит?

    - Как же не знать-с: предводитель!

    - Узнайте мне: Михаил Андреевич Бодростин здесь в городе или нет?

    - Наверное вам смею доложить, что их здесь нет, - они вчера уехали в деревню-с.

    - В Рыбецкое?

    - Так точно-с.

    - Вы это наверно знаете?

    - У нас здесь на дворе почтовая станция: вчера они изволили уехать на почтовых.

    - Все равно: узнайте мне, один он уехал или с женой?

    - Супруга их, Глафира Васильевна, здесь-с. Они, не больше часу тому назад, изволили проехать здесь в коляске.

    Горданов лениво встал, подошел к столу, на котором был расставлен щегольской письменный прибор, взял листок бумаги и написал: "Я здесь к твоим услугам: сообщи, когда и где могу тебя видеть".

    Запечатав это письмо, он положил его под обложку красиво переплетенной маленькой книжечки, завернул ее в бумагу, снова запечатал и велел лакею отнести Бодростиной. Затем, когда слуга исчез, Горданов сел перед зеркалом, развернул свой бумажник, пересчитал деньги и, сморщив с неудовольствием лоб, долго сидел, водя в раздумьи длинною ручкой черепаховой гребенки по чистому, серебристому пробору своих волос.

    В это время в дверь слегка постучали.

    Горданов отбросил в сторону бумажник и, не поворачиваясь на стуле, крикнул:

    - Войдите!

    Ему видно было в зеркало, что вошел иВсленев.

    - Фу, фу, фу, - заговорил Иосаф Платонович, бросая на один стул пальто, на другой шляпу, на третий палку. - Ты уже совсем устроился?

    - Как видишь, сижу на месте.

    - В полном наряде и добром здоровье!

    - Даже и в полном наряде, если белье, по-твоему, составляет для меня полный наряд, - отвечал Горданов.

    - Нет, в самом деле, я думал, что ты не разобрался.

    - Рассказывай лучше, что ты застал там у себя и что твоя сестра?

    - Сестра еще похорошелв.

    - То была хороша, а теперь еще похорошела?

    - Красавица, брат, просто волшебная крачавица!

    - Наше место свято! Ты меня до крайности интересуешь похвалами ее крассоте.

    _- И не забудт, что ведь нимало не преувеличиваю.

    - Ну, а твоя, или ci-devant {Прежняя (фр.).} твоя генеральша... коварпая твоя изменница?

    - Ну, та уж вид вальяжный имеет, но тоже, черт ее возьми, хороша о сю пору.

    - За что же ты ее черту-то предлагаешь? Расскажи же, как вы увиделись, оба были смущены и долго молчали, а потом...

    - И теги ничего подобного не было.

    - Ну ты непременно, чай, пред ней балет протанцевал, дескать: "ничтожество вам имя", а она тебе за это стречка по носу?

    - Представь, что ведь в самом деле это было почти так.

    - Ну, а она что же?

    - Вообрази, что ни в одном глазу: шутит и смеется.

    - В любви клянется и изменяет тут же шутя?

    - Ну, этого я не сказал.

    - Да этого и я не сказал; а это из Марты, что ли, - не помню. А ты за которой же намерен прежде приударить?

    Висленев взглянул на приятеля недоумевающим взглядом и переспросил:

    - То есть как за которою?

    - То есть за которою из двух?

    - Позволь, однако, любезный друг, тебе заметить, что ведь одна из этих двух, о которых ты говориш,ь мне родная сестра!

    - Тьфу, прости, пожалуйста, - отвечал Павел Николаевич: - ты менч с ума сводишь всеми твоими рассказами о красоте, и я, растерявшись, горожу вздор. Извини, пожалуйста: а уж эту последнюю глупость я ставлю на твой счет.

    - Можешь ставить их на мой счет сколько угодно, а что касается до ухаживанья, то нет, брат, я ни за кем: я, братец, тон держал, да, серьезный тон. Там целое общество я застал: тетка, ее муж, чудак, антик, нигилист чистой расы...

    - Сккжи, пожалуйста! а здесь и они еще водятся? Висленев посмотрел на него пристально и спросил:

    - А отчего же им не быть здесь? Железные дороги... Да ты постой... ведь ты его должен знать.

    - Откуда и почему я это должен?

    - А помнишь, он с Бодростиным-то приезжал в Петербург, когда Бодростин женился на Глафире? Такой... бурбон немножко!

    - Hoc с красниной?

    - Да, на нутро немножко принимает.

    - Ну помню: как бишь его фамилия?

    - Форов.

    - Да, Форов, Форов, - меня всегда удивляла этимлогия этой фамилии. Ну, а еще кто же там у твоей сестры?

    - Один очень полезный нам человек.

    - Нам? - удивился Горданов.

    - Да; то есть тебе, самый влиятельный член по крестьянским делам, нектт Подозеров. Этого, я думаю, ты уж совсем живо помнишь?

    - Подозеров?.. я его помню? Откуда и как: расскажи, сделай милость.

    - Господи! Что ты за притворщик!

    - Во-первых, ты знаешь, я все и всех позабываю. Рассказывай: что, как, где и почему я знал его?

    - Изволь: я только не хотел напоминать тебе неприятной истории: этот Подозеров, когда все мы были на четвертом курсе, был распорядителем в воскресной школе.

    Горданов спокойно произнес вопросительным тоном:

    - Да?

    - Ну да, и... ты, конечно, помнишь все остальное?

    - Ничего я не помню.

    - История в Ефремовском трактире?

    - И никакой такой истории не помню, - холодно отвечал Горданов, прибирая волосок к волоску в своей бороде.

    - Так я тебе ее напомню.

    - Сделай милость.

    - Мы зашли туда все вчетвером: ты, я, Подозеров и Форов, прямо с бодростинской свадьбы, и ты хотел, чтобы был выпит тост за какое-то родимое пятно на плече или под плечом Глафиры Васильевны.

    - Ты, друг любезный, просто лжешь на меня; я не дурак и не могу объявлять таких тостов.

    - Да; ты не объявлял, но ты шепнулл мне на ухо, а я сказал.

    - Ах ты сказал... это иное дело! Ты ведь тоже тогда на нутро брал, тебе, верно, и послышалось, что я шептал. Ну, а что же дальше? Он, кажется, тебя побил, что ли?

    - Ну, вот уж и побил! ничего подобного не было, но он заставил меня сознаться, что я не имею права поднимать такого тоста.

    - Однако он, значит, мужчина молодец! Ну, ты, конечно, и сознался?

    - Да; по твоему же настоянию и сознался: ты же уговорил меня, что надо беречь себя для дела, а не ссориться из-за женщин.

    - Скажи, пожалуйста: как это я ничего этого не помню?

    - Ну полно врать: помнишь! Прекрасно ты все помнишь! Еще по твоему же совету... ты же сказал, что ты понимаешь одну только такую дуэль, по которой противник будет наверняка убит. Что, не твои это слова?

    - Ну, без допроса, - что же дальше?

    - Пустили слух, что он доносчик.

    - Ничего подобного не помню.

    - Ты, Павел Николаич, лжешь! это все в мире знают.

    - Ну да, да, Иосаф Платоныч, непременно "все в мире", вы меньшею мерой не меряете! Ну и валяй теперь, сыпь весь свой дикционер: "всякую штукуу", "батеньку" и "голубушку"... Эх, любезный друг! сколько мне раз тееб повторять: отучайся ты от этого поганого нигилистического жаргона. Теперь настало время, что с порядочными людьми надо знаться.

    - Ну, так просто: все знают.

    - Ошибаешься, и далеко не все: вот здешний лакей, знающий здесь всякую тварь, ничего мне не доложил об этаком Подозерове, но вот в чем дело: ты там не того?..

    - Что такое?

    - Балет-то танцевал, а, надеюсь, не раскрывался бутоном?

    - То есть в чем же, на какой предмет, и о чем я могу откровенничать?

    Ты ведь черт знает зачем меня схватил и привез сюда; я и сам путем ничего иного не знаю, кроме того, что у тебя дело с крестьянами.

    - И ты этого, надеюсь, не сказал?

    - Нет, это-то, положим, я сказал, но сказал умно: я закинул только слово. Горданов бросил на него бархатный взгляд обдававший трауром, и внятно, отбивая каждое слово от слова, протянул:

    - Ты это сказал? Ты, милый, умен как дьякон Семен, который книги продал, да карты купил. И ты претендуешь, что я с тобой не откровенен" Ты досадуешь на свою второстепенную роль. Играй, дружок, первую, если умеешь.

    - Паша, я ведь не знаю, в чем дело?

    - Дело в истине, изреченной в твоей детской прописи: "истинный способ быть богатым состоит в умерении наших желаний". Не желай ничего знать более того, что тебе надо делать в данную минуту.

    - Позволь, голубушка, - отвечал Висленев, перекатывая в руках жемчужину булавки Горданова. - Я тебя очень долго слушал.

    - И всегда на этом выигрывал.

    - Кроме одного раза.

    - Какого?

    - Моей женитьбы.

    - Что же такое? и тут, кажется, обмана не было: ты брал жену во имя принципа. Спас женщину от родительской власти.

    - То-то, что все это вышло вздор: не от чего ее было спасать.

    - Ну ведь я же не мог этого знать! Да и что ты от этого потерял, что походил вокруг аналоя? Гиль!

    - Да, очень тебе благодарен! Я и сам когда-то так рассуждал, а теперь не рассуждаю и знаю, что это содержания требует.

    - Ну вот видишь, зато у тебя есть один лишний опыт.

    - Да, шути-ка ты "опыт". Запрягся бы ты сам в такой опыт!

    - Ты очень добр ко мне. Я, брат, всегда сознавался, что я пред тобою нуль в таких делах, гд нужно полное презрение к преданию: но ведь зато ты и был вождь, и пользовался и уважением и славой, тобой заслуженными, я тебе незавидовал.

    - Ах, оставь, пожалуйста, Павел Николаевич, мне вовсе не весело. Горданов оборотился к Висленеву, окинул его недовольным взглядом и спросил:

    - Это еще что такое значит? Чем ты недовольна, злополучная тень, и чего еще жаждешь?

    - Да что ж ты шутишь?

    - Скажите, пожалуйста! А чего бы мне плакать?

    - Не плачь, но и не злорадствуй. Что там за опыт я получил в моей женитьбе? Не новость, положим, что моя жена меня не любит, а любит другого, но... то, что...

    - Ну, а что же новость?

    - Что? - крикнул Висленев. - А то, что она любит черт знает кого да и его не любит.

    - А тебе какое дело?

    - Она любит ростовщика, процентщика.

    - А тебе, повторяю, какое до этого дело?

    - Какое дело? такое, что это подлость... тем более, что она и его не любит?

    - Так что же ты за него, что ли, обижаешься?

    - За кого?

    - За Тихона Ларионовича?

    - О, черт бы его побрал! еще имя этого проклятого здесь нужно.

    - Шут ты, - сказал мягко Горданов и, встав, начал одеваться. - Шут и" более ничего! Какое тебе до всго этого дело?

    - Ах, вот,п окорно вас благодарю: новый министр юстиыии явился и рассудил! Что мне з дело? А имя мое, и ведь все знают, а дети, черт их возьми, а дети... Они "Висленевы", а не жиды Кишенские.

    - Скажите, какая важная фамилия: "Висленев"! Фу, черт возьми! Да им

    же лучше, что они не будут такир сумасшедшие, как ты! Ты бы еще радовался, что она не на твоей шее, а еще тебе же помогала.

    Висленев не отвечал и досадливо кусла ногти. Горданов продолжал одеваться: в комнате минут пять продолжалось молчание.

    - Ты ему сколько должен, Кишенскому-то? Висленев промолчал.

    - Да что же ты это на меня, значит, сердишься за то, что женился нехорошо, или за то, что много должен?

    Висленев опять промолчал. -

    - Вот престранная, ей-Богу, порода людей! - заговорил, повязывая пред зеркалом галсрук, Горданов, - что только по ихоему желанию ни случится, всем они сами же первые сейчас недовольны. Захотел Иосаф Платонович быть вождем политической партии, - был, и не доволен: пьдчиненные не слушаются; захотел показать, что для него брак гиль, - и женился для других, то есть для жены, и об этом теперь скорбит, брезговал собственностью, коммуны заводил, а теперь душа не сносит, что карман трщ; взаймы ему человек тысчонок десяток дал, теперь, зачем он дал? поблагородничал, сестре свою часть подарил, и об этом нынче во всю грудь провздыхал; зачем не на общее дело отдал, зачем не бедным роздал? за
    Страница 4 из 78 Следующая страница



    [ 1 ] [ 2 ] [ 3 ] [ 4 ] [ 5 ] [ 6 ] [ 7 ] [ 8 ] [ 9 ] [ 10 ] [ 11 ] [ 12 ] [ 13 ] [ 14 ]
    [ 1 - 10] [ 10 - 20] [ 20 - 30] [ 30 - 40] [ 40 - 50] [ 50 - 60] [ 60 - 70] [ 70 - 78]



При любом использовании материалов ссылка на http://libclub.com/ обязательна.
| © Copyright. Lib Club .com/ ® Inc. All rights reserved.