LibClub.com - Бесплатная Электронная Интернет-Библиотека классической литературы

Н.С.Лесков. На ножах. Страница 6

Авторы: А Б В Г Д Е Ё Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я

    осторги по поводу женского труда остыли...

    - Нет-с, извините меня, - возразил Филеер Иванович, - вы, я вижу, стародум, стоите за старь, за то, что древле было все лучше и дешевле.

    - Нимало: я совсем вне времени, но я во всяком времени признаю свое хорошее и свое худое.

    - Так за что же вы против женского труда?

    - Боже меня сохрани! Я не настолько самоотвержен, чтобы, будучи мужчиной, говорить во вред себе.

    - Я вас не понимаю, - отозвался генерал.

    - Я стою за самую шиирокую эмансипацию женщин в отношении труда;

    я даже думаю, что со стороны мужчин будет очень благоразумно свалить всю работу женщинам, но я, конечно, не позволю себе называть это эмансипацией и не могу согласиться, что эта штука впервые выкинута с женщинами так называемыми новыми людьми. Привилегия эта принадлежит не им.

    - Она принадлежит нашим русским мужичкам в промысловых губерниях, - вставил Форов.

    - Да; чтобы не восходить далее и не искать указаний в странах совершенных дикарей, привиоегию эту, конечно, можно отдать тем из русских мужиков, для которых семья не дорога. Мужик Орловской и Курской губернии, пахарь, не гоняет свою бабу ни пахать, ни боронить, ни косить, а исполняет эту тягчайшую работу сам; промысловый же мужик, который, конечно, хитрее хлебопашца, сам пьет чай в городском трактире, а жену обучил править за него мужичью работу на поле. Я отдаю справедливость, что все это очень ловко со стороны господ мужчин, но совещусь сказать, что все это сделаро для женской пользы по великодушию.

    - Вы, кажется-с, играете словами, - промолвил генерал, заметив общее внимание женщин к словам Горданова; но тот это решительно отверг.

    - Я делаю самые простые выводы из самых простейшх фактов, - сказал он, - и притом из общеизвестных фактов, которые ясно убеждают, что с женщиной поступают коварно и что значение ее все падает. Как самое совершеннейшее из творений, она призвана к господству над грубою силой мужчины, а ее смещают вниз с принадлежащего ей положегия.

    - Позвольте-с, с этим трудно согласиться?

    - С этим, генерал, нельзя не согласиться!

    - А я не соглашусь-с!

    - Непременно согласитесь. Разве не упало, не измельчало значение любви, преданности женщинам? Разве любовь не заменяется холодным сватовством, не становится куплею... Согласитесь, что женитьба стала бременем, что распространяется ухаживанье за чужими женами, волокмтничество, интрига без всяких обязательств со стороны мужчины. Даже обязанности волокитства кажутся уж тяжки, - женщина не стоит труда, и начинаются rendez-vous нового сорта; не мелодраматические rendez-vous с замирающим сердцем на балконе "с гитарою и шпагой", а спокойное свидание у себя пред камином, в архалуке и туфлях, с заученною лекцией сомнительных достоинств о принципе свободы... Речь о свободе с тою, которая сама властна одушевить на всякую борьду... Простите меня, но, мне кажется, нет нужды более доказывать, что значение женщины в так называемый "наш век" едва ли возвеличено тем, что ей, разжалованной царице, позволили быть работницей! Есть женщины, которые уже теперь недоверчиво относятся к такой эмансипации.

    - Да, это правда, - вставила свое слово Лариса. Горданов взглянул на нее и, встретив ее взгляд, закончил:

    - Как вам угодно, для живой женщины наедаться за труд не было, не есть ныне и никогда не будет задачею сужествования, и потому и в этом вопросе, - если это вопрос, - круг обойден, и просится нечто новое, это уже чувствуется.

    - Однако же-с, закон этого-с еще как будто не предусматривает, того, что вы изволите говорить, - прозвучал генерал.

    - Закон!.. Вы правы, ваше превосходительство, закон не предусматривает, но и в Англии не отменен закон, дозволяющий мужу продать неверную жену, а у нас зато есть учреждения, которые всегда доставляли защиту женщине, не стесняясь законом.

    - Ага-с! ага! поняли наконец-то: и известные учреждения! Вот видите, когда поняли! - воскликнул генерал.

    - Да этого нельзя и не понимать!

    - Ага! ага! "нельзя не понимать"! Нет-с, не понимали. Закон! закон! твердили: все закон! А закон-то-с хорош-с тем, кто вырос на законе, как европейцы, а калмыцкую лошадь один калмык переупрямит.

    Лариса бросила взгляд на Горданова и, видя, что он молчит, встала и попросила гостей к столу.

    Ужин шел недолго, хотя состоял из нескольких блюд и начался супом с потрохами. Разговор десять раз завязывался, но не клеился, а Горданов упорно молчал: с его стороны был чистый расчет оставлять всех под впечатлением его недавних речей. Он оставался героем вечера.

    За сиолом говорил только Висленев, и говорил с одним генералом о делах, о правительстве, о министрах. Вмешиваться в этот разговор охотников не было. Висленев попробовал было подтрунить над материализмом дяди, но тот отмолчался, тронул он было теткину религиозность, посмеявшись, что она не ест раков, боясь греха, но Катерина Астафьевна спокойно ответила:

    - Не потому, батюшка, не ем, чтобы считала это грехом, а потому, что не столько на этих раках мяса наешь, сколько зубов растеряешь.

    Так ужин и кончился.

    Встав из-за стола, Горданов тотчас же простился и зашел на минуту в кабинет Висленева только для того, чтобы раскурить сигару, но, заметив старинные эстампы, приостановился перед Фамарью и Иудою.

    - Как это хорошо исполнено, - сказал он.

    - Нет, это ничего, а ты вот взгляни-ка на этих коней, - позвал его к другой картине Висленев.

    Горданов оглянулся.

    - Недурны, - сказал он сквозь зубы, мельком взглянув на картинку.

    - А которая тебе более нравится?

    - Одна другой лучше.

    - Ну, этого не бывает.

    - Почему нет? твоя сестра и генеральша разве не обе одинаково прекрасны? Здесь больше силы, - она дольше проскачет, - сказал он, показывая головкою тросточки на взнузданного бурого коня, - а здесь из очей пламя бьет, из ноздрей дым валит. Прощай, - добавил он, зевнув. - Да вот еще что. Генерал-то Синтянин, я слышал, говорил тебе за ужином, что он едет для каких-то внушений в стороне, где мое имение, - вот тебе хорошо бы с ним примазаться! Обдумай-ка это!

    - А что ж, я, если хочешь, это улажу, но ловко ли только с ним-то?

    - И прекрасно сделаешь: с ним-то и ловко! а того... что бишь такое я еще хотел тебе сказать?.. Да, вспомнил! Приходи ко мне завтра часу в одиннадцатом; съездим вместе к этому Подозерову.

    - Хорошо.

    - А что, твоя сестра за него уже просватана или нет?

    - Что тако-ое? мояс естра просватана!.. На чем ты это основываешь?

    - На гусиной печенке, которую она ловила для него в суповой чаше. Это значит, она знает его вкусы и собирается угождать им.

    - Какой вздор! сестра, кажется, такой субъект, что она может положить ему на тарелку печенку, а тебе сердце. Горданов засмеялся.

    - Чего ты смеешься?

    - Не знаю, право, но мне почему-то всегда смешно, когда ты расхваливаешь твою сестру. А что касается до твоей генеральши, то скажу тебе, что она прелесть и баба мозговитая.

    - А вот видишь ли, а ведь ты ошибаешься, она совсем не так умна, как тебе кажется. Она только бойка.

    - Ну да; рассказывай ты! Нет, а ты рта-то с ней не разевай! Прощай, я совсем сплю.

    Приятели пожали друг другу руки, и Висленев проводил Горданова до коляски, из которой тот сунул Иосафу Платоновичу два пальца и уехал.

    На дворе было уже без четверти полночь. Горданов нетерпеливо понукал кучера, и наконец, увидав в окнах своего номера чуть заметный подслеповатый свет, выскочил из коляски, прежде чем она остановилась.



    Глава седьмая. Не поняли, но объясняют



    Проводив Горданова, Висленев возвратился назад в дом, насвистывая оперетку, и застал здесь уже все общество наготове разойтись: Подозеров, генерал и Филетер Иванович держали в руках фуражки, Александра Ивановна прощалась с Ларисой, а Катерина Астафьевна повязывалась пред зеркалом башлыком.

    Иосаф Платонович хотел показать, что его эти сборы удивили.

    - Господа! - воскликнул он, - куда же вы это?

    - Домой-с, домой, - отвечал, протягивая ему руку, грнерал.

    - Что же это так рано и притом все вдруг?

    - Вам спать пора, - отвечал ему, подавая на прощанье руку, генеральша Синтянина.

    - И даже вы, тетушка, тоже уходиет? - обратился он к Фтровой, окончившей в эту минуту свой туалет.

    - Муж меня, батюшка, берет, замуж вышла, не свой человек.

    - Лара, уговори хоть ты, - обратился он к сестре.

    - Alexandrine, погоди, - проговорила Лара.

    - Мой друг... ты знаешь, у меня дома есть больная. . Александра Ивановна нагнулась к уху Ларисы и прошептала:

    - Я и так поступаю нехорошо: Вера весь день очень беспокойна.

    - Я больше не прошу, - ответила ей громко Лариса.

    - Ну, делать нечего, прощайте, господа, - повторил Висленев, - но я во всяком случае надеюсь, что мы будем часто видеться. А как вам, Филетер Иванович, показался мой приятель Горданов? Не правда ли, умница?

    - Да вы что же сами подсказываете? - возразил Форов.

    - Я не подсказываю, я только так...

    - Ну, уж теперь нечего "так"! прощайте.

    - Нет, а ведь вправду умен? - допрашивал Висленев, удерживая за руку маора.

    - Нуу вот, не видала Москва таракана: экая редкость, - что умен!

    - И резонен, на ветер не болтает.

    - Это еще того дешевле. Нам его резоны все равно, что морю дождик, мы резоны-то и без него с прописей списывали, а вот он настоящую свою суть покажи!

    - Пока вы его провожали, мы на его счет по нашей провинциальной привычке уже немножко посплетничали, - сказала почти на пороге генеральша. - Знаете, ваш друг, - если только он друг ваш, - привел нас всех к соглашению, между тем как все мы чувствуем, что с ним мы вовсе не согласны. Висленев засмеялся и сказал:

    - Я это ему передам.

    У своего крыльца Синтянина на минуту остановилась с Подозеровым и, удержав в своей руке руку, которую последний подал ей на прощанье, спросила его:

    - Ну, а вам, Андрей Иванович, понрпвился этот барин?

    - Не очень понравился, Александра Ивановна, - коротко отвечал Подозеров.

    - Это значит, что он вам совсем не понравился. Я это, впрочем, видела и очень сожалела, что вы сегодня так убийственно скучны и молчаливы. Вы один могли бы ему отвечать, и вы-то и не сказали ни слова.

    - К чему? - ответил Подозеров. - Он говорит красно. Да; они совсем довоспиталися: теперь уже не так легко открыть, кто под каким флагом везет какую контрабанду.

    - Зачем же вы молчали? И вообщк, что значит: целый день унылость, а к ночи сплин?

    - Не знаю, скучно и сердце болит.

    - А вы бы вот поучились у Горданова владеть собою! Удивительное самообладание!

    - Ничего удивительного! Самообладанием отличается шулер, когда смотрит всем в глаза, чтшбы не заметили, как он передергивает карту.

    - Во всяком случае, господин Горданов мастерски владеет собою.

    - И другими даже, - подтвердила Форова, целуя в лоб Синтянину. - Это, господа, не человек, а... кто его знает, кто он такой: его в ступе толки, он будет вокруг толкача бегать.

    - А ваше мнение, Филетер Иванович, о новом госте какое?

    - Пока не вложу перста моего - ничего не знаю.

    - Вы неисправимы, - промолвила генеральша и добавила: - Я рада бы с вами много говорить, да Вера нездорова; нт одно вам скажу: по-моему, этот Горданов точно рефлектор, он все отражал и все соединял в фокусе, но что же он нам сказал?

    - А ничего! - ответил Форов. - С пытливых дам и этого довольно.

    - Ну, прощайте, - произнесла генеральша и, кивнув всем головою, пошла на крыльцо.

    Форов втроем с женою и Подозеровчм вышли за калитку и пошли по пустынной улицк озаренного луной и спящего города.

    Иосаф Платонович, выпроводив гостей, счел было нужным поговорить с сестрой по сердцу и усадил ее в гостиной на диване, но, перекинувшись двамя- тремя фразами, почувствовал нежелание говорить и ударил отбой.

    - Ну и слава Богу, что у тебя все хорошо, - сказал он. - Ты сколько же берешь нынче в год за дом с Синтяниных?

    - Столько же, как и пиежде, Жозеф.

    - То есть, что же именно? Я ведь уже все это позабыл, скошько за все платилось.

    - Они мне платят шестьсот рублей.

    - Фуй, фуй, как дешево! Квартиры повсеместно ужасно вздорожали.

    - Да? я, право, этошо не знаю, Жозеф.

    - Как же, Ларушка. По крайней мере у нас в Петербурге все стало черт знает как дорого. Ты напрасно не обратишь наа это внимания.

    - Но чт оже мне до этого?

    - Как что тебе до этого, моя милая? Их превосходительства могли бы тебе теперь и подороже...

    - Ах, полно, Бога ради, цена, которую они пларят, мне ровесница. Синтянин, с тех пор как выехали Гриневичи, платит за этот дом шестьсот рублей, не я же стану набавлять на них... С какой стати?

    - Как с какой стати? Все дорожает, а деньги дешевеют. Матушка наша, я помню, платила кухарке два рубля серебром в месяц, а мы теперь сколько платим?

    - Пять.

    - Ну вот, здравствуй, пожалуйста! Платишь за все втрое, а берешь то же самое, что и сто лет тому назад брала. Это невозможно. Я даже удивляюсь, как им самим это не совестно жить на старую цену, и если они этого не понимают, то я дам им это почувствовать.

    - Нет, я прошу тебя, Жозеф, этого не делать! Во-первых, Синтянины небогаты, а во-вторых, у нас квартиры втрое и не вздорожали, в-третьих же, я дорожу Синтяниными, как хорошими постояльцами, и дружна с Alexandrine.

    - Да; "дружба это ты!" когда нам это выгодно, - перебил, махнув рукой, Висленев.

    - А в-четвертых... - проговорила и замялась на слове Лариса.

    - В-четвертых, это не мое дело. Я с тобой согласен, часть свою я тебе уступил, и дом вполне твоя собственность, но ведь тебе же надо на что-нибудь и жить.

    - Я и живу.

    - Да, ты живешь мастерски, живеь чисто и прекрасно, - продолжал он, - но все-таки... быть посвободнее в гроше никогда не мешает. Конечно, я пред тобою много виноват...

    - Ты виноват? Чем это? я не знаю.

    - Ну, помнишь, ведь я обещал тебе, что я буду помогать, и даже определил тебе триста рублей в год, но мне, дружочек Лара, так не везет, - добавил он, сжимая руку сестре, - мне так не везет, что даже одурь подчас взять готова! Тяжко наше переходное время! То принципы не идут в согласие с выгодами, то... ах, да уж лучше и не поднимать этого! Вообще тяжело человеку в наше переходное время.

    - Вообще ты напоминаешь мне о том, Жозеф, о чем я давно позабыла.

    - То есть, о чем же я тебе напоминаю?

    - О твоем обещании, которое ты исполпять отнюдь не должен, потому что имеешь теперь уже свою семью, и о том, как живется человеку в наше переходное время. Я его ненавижу.

    - Что же, разве ты перешла "переходы" и видишь пристанище? - пошутил Висленев, гладя сестру по руке и смотря ей в глаза.

    - Пристанище в том: жить как живется.

    - Ой, шутишь, сестренка!

    - Нимало.

    - Тебе всего ведь девятнадцать лет.

    - Нет, через месяц двадцать.

    - Пора бы тебе и замуж. Лариса рассмеялась и отвечала:

    - Не берут.

    - Ой, лжешь ты, Лара, лжешь, чтобы тебя не брали! Ты хороша, как дери.

    - Полно, пожалуйста.

    - Ей-Богу! Ведь ты ослепительно хороша! Погляди-ка на меня! Фу ты, Господи! Что за глазищи: мрак и пламень, и сердце не камень.

    - Камень, Иосаф, - отвечала, улыбаясь, Лара.

    - Врешь, Ларка! Я тебя уже изловил.

    - Ты изловил меня?.. На чем?

    - На гусиной печенке.

    Лариса выразила непритворное удивление.

    - Не понимаешь? Полно, пожалуйста, притворяться! Нам, брат, Питер-то уже глаза повытер, мы всюду смотрим и всякую штуку замечаем. Ты зачем Подозерову полчаса целых искала в супе печенку?

    - Ах, это-то... Подозерову!

    И Лариса вспыхнула.

    - Стыд не потерян, - сказал Иосаф Платонович, - но выбор особых похвал не заслуживает.

    - Выбора нет.

    - Что же это... Так?

    - Именно так... ничего.

    - Ну, я так и говорил.

    - Ты так говорил?.. Кому и что так ты говорил?

    - Нет, это так, пустяки. Горданов меня спрашивал, просватана ты или нет? Вот я говорю: "с какой стати?"

    Висленев вздохнул, выпустил клуб сигарного дыма и, потеребя сестру за мизинец, проговорил:

    - Покрепись, Ларушка, покрепись, подожди! У меня все это настраивается, и прежде Бог даст хорошенько подкуемся, а тогда уж для всех и во всех отношениях пойдет не та музыка. А теперь покуда прощай, - добавил он, вставая и целуя Ларису в лоб, а сам подумал про себя: "Тьфу, черт возьми, что это такое выходит! Хотел у ней попросиь, а вместо того ей же еще наобещал".

    Лариса молча пожала его руку.

    - А мой портфель, который я теббе давеча отдал, у тебя? - спросил, простившись, Висленев.

    - Нет; я положила его на твой стол в кабинете.

    - Ай! зачем же ты этг сделал так неосторожно?

    - Но ведь он, слава Богу, цел?

    - Да, это именно слава Богу; в нем сорок тысяч денег, и не моих еще вдобавок, а гордановских.

    - Он так богат?

    - Н... н... не столько богат, как тороват, он далеко пойдет. Это человек как раз по времени, по сезону. Меня, признаюсь, очень интересует, как он здесь, понравится ли?

    - Я думмю.

    - Нет; ведь его, дружок, нало знать так, как я его знаю; ведь это голова, это страшная голова!

    - Он умен.

    - Страшная гшлова!.. Пролай, сестра. И брат с сестрой еще раз простились и разошлись. Зала стемнела, и в дверях Ларисы щелкнул замок, повернутый ключом из ее спальни.

    - Ключ! - прошептал, услыхав этот звук, Иосаф Платонович, стоя в раздумье над своим письменным столом, на котором горели две свечи и между ними лежал портфель.

    - Ключ! - повторял он в раздумье и, взяв в руки портфель, повертел его, пожал, завел под его крышку костяной ножик, поштурфоваш им во все стороны и, бросив с досады и ножик, и портфель, вошел в залу и постучал в двери сестриной спальни.

    - Что тебе нужно, Жозеф? - отозвалась Лариса.

    - К тебе, Лара, ходит какой-нибудь слесарь?

    - Да, когда нужно, у Синтяниных есть слесарь солдат, - отвечала сквозь двери Лариса.

    - Пошли за ним, пожалуйста, завтра он мне нужен.

    - Хорошо. А кстати, Жозеф, ты завтра делаешь кому-нибудь визиты?

    - Кмоу же, Лара?

    - Бодростиной, например?

    - Бодростиной! Зачем?

    - Мы же с ней в родстве: она двоюродная сестра твоей жены, и онп у меня бывает.

    - Да, милый друг, мы с ней в родстве, но не в согласии, - проговорил, уходя, брат. - Прощай, Ларушка.

    - Спокойной ночи, брат.

    "Да, да, да, - мысленно проговорил себе Иосаф Платонович, остановившись на минуту пред темными стеклами балконной двери. - Да, и Бодростина, и Горданов, это все свойственники... Свойство и дружество!.. Нет, друзья и вправду, видно, хуже врагов. Ну, да еще посмотрим, кто кого? Старые охотники говорят, что в отчаяннкю минуту и заяц кусается, а я хоть и загнан, но еще не заяц".



    Глава восьмая. Из балета "Два вора"



    Покойная ночь, которую все пожелали Висленеву ,была неспокойная. Простясь с сестрой и возвратясь в свой кабинет, он заперся на ключ и начал быстро ходить взад и вперед. Думы его летели одна за другою толпами, словно он куда-то несся и обгонял кого-то на ретивой тройке, ему, очевидно, было сильно не по себе: его точил незримыы червь, от которого нельзя уйти, как от самого себя.

    - Весь я истормошился и изнемог, - говорил он себе. - Здесь как будто легче немного, в отцовском доме, но надолго ли?.. Надолго ли они не будут знать, что я из себя сделал?.. Кто я и что я?.. Надо, надо спасаться! Дни ужасно быстро бегут, сбежали безвестно куда целые годы, перевалило за полддень, а я еще не доиграл ни одной... нет, нужна решимость... квит или двойной куш!

    Висленев нетерпеливо сбросил пиджак и жилетку и уже хотел совсем раздеваться, но вместо того только завел руку за расстегнутый ворот рубашки и до до крови сжал себе ногтями кожу около сердца. Через
    Страница 6 из 78 Следующая страница



    [ 1 ] [ 2 ] [ 3 ] [ 4 ] [ 5 ] [ 6 ] [ 7 ] [ 8 ] [ 9 ] [ 10 ] [ 11 ] [ 12 ] [ 13 ] [ 14 ] [ 15 ] [ 16 ]
    [ 1 - 10] [ 10 - 20] [ 20 - 30] [ 30 - 40] [ 40 - 50] [ 50 - 60] [ 60 - 70] [ 70 - 78]



При любом использовании материалов ссылка на http://libclub.com/ обязательна.
| © Copyright. Lib Club .com/ ® Inc. All rights reserved.