LibClub.com - Бесплатная Электронная Интернет-Библиотека классической литературы

Н.С.Лесков. На ножах. Страница 7

Авторы: А Б В Г Д Е Ё Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я

    несколько секунд он ослабил руку, подошел в раздумье к столу, взял перочинный ножик, открыл его и приставил к крышкк портфеля.

    "Раз - и все кончено, и все объяснится", - пробежало в его уме. - Но если тут действительно есть такие деньги? Если... Горданов не лгал, а говорил правду? Откуда он мог взять такие ценрые бумаги? Это ложь... но, однако, какое же я имею право в нем сомневаться? Ведь во всех случаях до сих пор он меня выручал, а я его... и что же я выиграю оттого, если удостоверюсь, что он меня обманывает и хочет обмануть других? Я ничего не выигрываю.. А если он действительно владеет верным средством выпутаться сам и меня выпутать, то я, обличив пред ним свое неверие, последним поклоном всю обедню себе испорчу. Нет!

    Он быстрым движением бросил далеко от себя нож, задул свеыи и, распахнув окно в сад, свесился туда по грудь и ствл вдыхать свежий ночной воздух.

    Ночь была тихая и теплая, по небу шли грядками слоистые облака и заслоняли луну. Дождь, не разошедшийся с вечера, не расходился вовсе. На усыпанной дорожке против окна Ларисиной комнаты лежали три полосы слабого света, пробивавшегося сквозь опущенные шторы.

    "Сестра не спит еще, - подумал Висленев. - Бедняжка!.. Славная она, кажется, девушка... только никакого в ней направления нет... а вправду, черт возьми, и нужно ли женщинам нмправление? Правила, я думаю, нужнее. Это так и было: прежде ценили в женщинах хорошие правила, а нынче напрквление... мне, по правде сказать, в этом случае старина гораздо больше нравится. Правила, это нечто твердое, верное, само себя берегущее и само за себя ответствующее, а направление... это: день мой - век мой. Это все колеблется, переменяется и "мятется, и в своих перебиваниях, и в своих задачах. И что такое это наше направлениях? - Кто мы и что мы? Мы лезем не на свои места, не пренебрегаем властью, хлопочем о деньгах и полаагаем, что когда заберем в руки и деньги, и власть, тогда сделаем и "общее дело"... но ведь это все вздор, все это лукавство, никак не более, на самом же деле теперь о себе хлопочет каждый... Горданов служил в Польше, а разве он любит Россию? Он потом учредил кассу ссуд на чужое имя, и драл и с живого и с мертвого, говоря, что это нужно для "общего дела", но разве какое-нибудь общее дело видало его деньги? Он давал мне взаймы... но разве мое нынешнее положение при нем не то же самое, что положение немца, которого Блонден носил за плечами, ходя по канату? Я должен сидеть у него на закорках, потому что я должен... Прегадкий каламбур! Но мой Блонден рано или поздно полетит вниз головой... он не сдобрует, этот чудотворец, заживо творящий чудеса, и я с ним вместе сломаю себе шею... я это знаю, я это чквствую и предвижу. Здесь, в родительском доме, мне это ясно, до боли в глазах... мне словно кто-то шепчет здесь: "Кинь, брось его и оглянись назад.... А назади?.."

    Ему в это мгновение показалось, что позади его кто-то дышит. Висленев быстро восклонился от окна и глянул назад. По полу, через всю переднюю, лежала чуть заметная полоса слабого света поползла через открытую дверь в темный кабинет и здесь терялась во тьме.

    "Луна за облаком, откуда бы мог быть этот свет?" - подумал Висленев, тихо вышел в переднюю и вздрогнул.

    Высокий фасад большого дома, занимаемого семейством Синтянина, был весь темен, но в одном окне стояла легкая, почти воздушная белая фигура, с лицом, ярко освещенным двумя свечами, которые горели у ней в обеих руках.

    Это не была Александра Ивановна, это легкая, эфирная, полудетская фигура в белом, но не в белом платье обыкновенного покроя, а в чем-то вроде ряски монастырской белицы. Стоячий воротничок обхватывает тонкую, слабую шейку, детский стан словно повит пеленой, и широкие рукава до локтей открывают тонкие руки, озаренные трепетным светом горящих свеч. С головы на плечи вьются светлые русые кудри, и два черные острые глаза глядят точно не видя, а уста шевелятся.

    "И что она делает, стоя со свечами у окна? - размышлял Висленев. - И главное, кто это такой: ребенок, женщина или, пожалуй, привидение... дух!.. Как это смешно! Кто ты? Мой ангел ли спаситель иль темный демон искуситель? А вот и темно... Как странно у нее погас огонь! Я не видал, чтоб она задула свечи, а она точно сама с ними исчезла... Что это за явление такое? Завтра первым делом спрошу, что это за фея у них мерцает в ночи? Не призываюсь ли я вправду к покаянию? О, да, о, да, какая разница, если б я приехал сюда один, именно для одной сестры, или теперь?.. Мне тяжело здесь с демоном, на которого я возложил мои надежды. Сколько раз я думал прийти сюда как блудный сын, покаяться и жить как все они, их тихою, простою жизнью... Нет, все не хочется смириться, и надежда все лжет своим лепетом, да и нельзя: в наш век отсылают к самопомощи... Сам себе, говорят, помогай, то есьь то же, что кради, что ли, еслм не за что взяться? Вот от этого и мошенников стало очень много. Фу, Господи, откуда и заяем опять является в окне это белое привидение! Что это?.. Обе руки накрест и свечи у ушей вэмахнула... Нет ее... и холод возле сердца... Ну, однако, мои нервы с дороги воюют. Давно пора спать. Нечего думать о мистериях блудного сына, теперь уж настала пора ставить балет Два вора... Что?.. - и он вдруг вздрогнул при последнем слове и повторил в уме: "балет Два вора".-- Ужасно!.. А вон окно-то в сад открыто о сю пору... Какая неосторожнсоть! Сад кончается неогороженным обрывом над рекой... Вору ничего почти не стоит забраться в сад и... украсть поттфель. - Висленев перешел назад в свой кабинет и остановился. - Так ничего невозможно сделать с такою нерешительностью... - соображал он, - "оттого мне никогда и не удавалось быть честным, что я всегда хотел быть честнее, чем следует, я всегда упускал хорошие случаи, а за дрянные брался... Горданов бы не раздумывал на моем месте обревизовать этот портфель, тем более, что сюда в окна, например, очень легко мог влезть вор, взять из портфеля ценные бумаги... а портфель... бросить разрезанный в саду... Отчего я не могу этого сделать? Низко?.. Перед кем? Кто может это узнать... Гораздо хуже: я хотел зввть слесаря. Слесарь свидетель... Но самого себя стыдно. Сердце бьется! Но я ведь и не хочу ничего взять себе, это будет только хитрость, чтобы знать: есть у Горданова средства повесит какие-то блестящие дела или все это вздор? Конечно, конечро; это простительно, даже это нравственно - разоблачать такое темное мошенничество! Иначе никогда на волю не выберешься... Где нож? Куда я его бросил! - шептал он, дрожа и блуждая взором по темной комнате. - Фу, как темно! Он, кажется, упал под кровать..."

    Висленев начал шарить впотьмах руками по полу, но ножа не было.

    - Какая глупость! Где спички?

    Он начал осторожно шарить по столу, ища спичек, но и спичек тоже не было.

    - Все не то, все попадается портфель... Вот, кажется, и спички... Нет!..

    Однако же какая глупость... с кем это я говорю и дрожу... Где же спички?.. У сестры все так в потядке и нет спичек... Что?.. С какой стати я сказал: "у сестры..." Да, это правда, я у сестры, и на столе нет спичек... Это оттого, что они, верно, у кровати.

    Он, чуть касаясь ногами пола, пошел к кровати: здесь было еще темнее.

    Опять надо было искать на ощупь, но Висленев, проводя руками по маленькому столику, вдруг неожиданно свалил на пол колокольчик, и с этим быстро бросился обутый и в панталонах в постель и закрылся с головой одеялом.

    Его обливал пот и в то же время била лихорадка, в голове все путалось и плясло, сдавалось, что по комнате кто-то тихо ходит, стараясь не разбудить его.

    - Не лучше ли дать знать, что я не крепко сплю и близок к пробуждению? - подумал Иосаф Платонович и притворно вздохнул сонным вздохом и, потянувшись, совлек с головы одеяло.

    В жаркое лицо ему пахнула свежая струя, но в комнате было все тихо.

    "Сестра притихла; или она вышла", - подумал он и ворохнулся посмелее. Конец спустившегося одеяла задел за лежавший на полу колокольчик, и тот, медленно дребезжа о края язычком, покатился по полу. Вот он описал полукруг и все стихло, и снова нигде ни дыхания, ни звука, и только слышно Висленеву, как крепко ударяет сердце в его груди; он слегка разомкнул ресницы и видит - ткмно.

    - Да, модет быть, сестра сюда вовсе и не входила, можеь, все это мне только послышалось... или, может быть, не послышалось... а сюда входила не сестра... а сад кончается обрывом над рекой... ограды нет, и вор... или он сам мог все украсть, чтобы после обвинить меня и погубить!

    Висленев быстро сорвался с кровати, потянул за собою одеяло и, кинувшись к столу, судорожными руками нащупал портфель и пал на него грудью.

    Несколько минут он трлько тяжело дышал и потом, медленно распрямляясь, встал, прижал портфель обеим руками к груди и, высунувшись из окна, поглядел в сад.

    Ночь темнела пред рассветом, а на песке дорожки по-прежнему мерцали три полоски света, проходящего сквозь шторы итальянского окна Ларисиной спальни.

    - Неужто это Лара до сих пор не спит? А может быть, у нее просто горит лампада. Пойти бы к ней и попросить у нее спички? Что ж такое? Да и вообще чего я пугаюсь! Вздор все это; гиль! Я не только должен удостовериться, а я должен... взять, да, взять, взять... српдство, чтобы самому себе помогать... Презираю себя, презираю других, презираю то, что меня могут презирать, но уж кончу же это все разом! Прежде всего разбужу сестру и возьму спичек, тут нет ничего непозволительного? Нездоровится, не спится, а спичек не поставлено, или я не могу их найти?

    Висленев прокрался в самый темный угол к камину и поставил там портфель за часы, а потом подошел к запертой двери в зал и осторожно повернул ключ.

    Замочная пружина громко щелкнула, и дверь в залу отворилась.

    Ну уж теиерь надобно идти!

    Он подошел, к дверям сестриной комнаты, но вдруг спохватиллся и стал.

    "Это никуда не годится, - решил он. - Зачем мне огонь? В саду может кто-нибужь быть, и ему все будет видно ко мне в окно, что я делаю! Теперь ночь, это правда, но самые неожиданные случайности часто выдавали самые верно рассчитанные предприятия. Положим, я могу опустить штору, но все-таки будет известно, что я просыпался и что у меня был огонь... тень может все выдсть, надо бояться и тени".

    Он сделал два шага назад и остановился против балконной двери.

    "Не лучше ли отворить эту дверь? Это было бы прекрасно... Тогда могло бы все пасть на то, что забыли запереть дверь и ночью взошел вор, но..."

    Он уж хотел повернуть ключ и остановился: опять пойдет этг замочное щелканье, и потом... это неловко... могут пойти гадкие толки, вредные для чести сестры...

    Висленев отменил это намерение и тихо возватился в свой кабинет. Осторожно, как можно тише притворил он за собою дверь из залы, пробрался к камину, на котором оставил портфель, и вдруг чуть не свалил заветных часов. Его даже облил холодный пот, но он впотьмах, не зная сам, каким чудесным образом подхватил часы на лету, взял в руки портфель и, отдохнув минуту от волнения, начал хладнокровно шарить руками, ища по полу заброшенного ножа.

    Хладнокровная работа оказалась далеко успешнее давишних судорог, и ножик скоро очутился в его руках. Взяв в руки нож, Висленев почувствовал твердое и неодолимое спокойствие. Сомнения его сразу покинули, - о страхах не было и помину. Теперь ему никто и ничто не помешает вскрыть портфаль, узнать, действительно ли там лежат ценные бумаги, и потом свалить все это на воров. Размышлять больше не о чем, да и некогда, нож, крепко взятый решительною рукой, глубоко вонзился в спай крышки портфеля, но вдруг Висленев вздрогнул, нож завизжал, вырвался из его рук, точно отнятый сторонней силой, и упал куда-то далеко за окном, в густую траву, а в комнате, среди глубочайшей ночной тишины, с рычаньем раскатился оглушительный звон, треск, шипение, свист и грохот.

    Висленев схватился за косяк окна и не дышал, а когда он пришел в себя, пред ним стояла со свечой в руках Лариса, в ночном пеньюаре и круглом фламандском чепце на черных кудрях.

    - Что здесь такое, Joseph? - спросила она голосом тихим и спокойным, но наморщив лоб и острым взглядом окидывая комнату.

    - А... что такое?

    - Зачем ты пустил эти часы! Они уже восемнадцать лет стояли на минуте батюшкиной смерти... а ты их стронул.

    - Ну, да я испугался и сам! - заговорил, оправдываясь, Висленев. - Они подняли здесь такой содом, что мертвый бы впал в ужас.

    - Ну да, это не мудрено, у них давно все перержавело, и разумеется, как колеса пошли, так и скатились все до нового завода. Тебе не надо было их пускать.

    - Да я и не пускал.

    - Помилуй, кто же их пустил? Они всегда стояли.

    - Я тебе говорю, что я их не пускал.

    - Ты, верно, их толкнул или покачнул неосторожно. Они стояли без четырех минут двенадцать, прошли несколько минут и начали бить, пока сошел завод. Я сама не менее тебя встревожилась, хотя я еще и не ложилась спать.

    - А я ведь, представь ты, спал и очень крепко спал, и вдруг здесь этот шум и... кто-то... словно бросился в окно... я вспрыгнул и вижу... портфель... где он?

    - Он вот у тебя, у ног.

    - Да вот... - и он нагнулся к портфелю.

    Лариса быстро отвернулась и, подойдя к камину, на котором стояли часы, начала поправлять их, а затем задула свечу и, переходя без огня в переднюю, остановилась у того окна, у которого незадолго пред тем стоял Висленес.

    - Чего ты смотришь? - спросил он, выходя вслед за сестрой.

    - Смотрю, нет ли кого на дворе.

    - Ну и что же: нет никого?

    - Нет, я вижу, кто-то прошел.

    - Кто прошел? Кто?

    - Это, верно, жандарм.

    - Что? жандарм! Зачем жандарм? - И Висленев подвинулся за сестрину спину.

    - Здесь это часто... К Ивану Демьянычу депеша или бумага, и больше ничего.

    - А, ну так будем спать!

    Лариса не подала брату руки, но молча подставила ему лоб, который был холоден, как кусок свинца.

    Висленев ушел к себе, заперся со всех сторон и, опуская штору в окне, подумал: "Ну, черт возьми совсем! Хорошо, что это еще так кончилось! Конечно, там мой нож за окном... Но, впрочем, кто же знает, что это мой нож?.. Да и если я не буду спать, то я на заре пойду и отыщу его..."

    И с этим он не заметил, как уснул. Лариса между тем, войдя в свою комнаты, снова заперлась на ключ и, став на средине комнаты, окаменела.

    - Боже! Боже мой! - прошептала она, приходя чрез несколько времени в себя, - да неужто же мои глаза... Неужто он!

    И она покрылась яркою краской багрового румянца и перешла из спальни в столовую. Здесь она села у окна и, спрятавшись за косяком, решилась не спать, пока настанет день и проснется Синтянина.

    Ждать приходилось недолго, на дворе уже заметно серело, и у соседа Висленевых, в клетке, на высоком шесте, перепел громко ударял свое утреннее "ба-ба-бак!".



    Глава девятая. Дока на доку нашел



    Чтоб идти далее, надо возвратиться назад к тому полуночному часу, в который Горданов уехал из дома Висленевых к себе в гостиницу.

    Мы знаем, что когда Павел Николаевич приехал к себе, было без четверти двенадцать часов. Он велел отпрягать лошадей и, проходя по коридору, кликнул своего нового слугу.

    - Ко мне должны сейчас приехать мои знакомые: дожидай их внизу и встреть их и приведи, - велел он лакею.

    - Понимаю-с.

    - Ничего ты не понимаешь, а иди и дожидайся. Подай мне ключ - я сам взойду один.

    - Ключа у меня нет-с, потому что там, в передней, вас ожидают с письмом от Бодростиных.

    - От Бодростиных! - изумился Горданов, который ожидал совсем не посланного.

    - Точно так-с.

    - Давно?

    - Минуты три, не больше, я только проводил и шел сюда.

    - Хорошо, все-таки жди внизу, - приказал Горданов и побежал вверх, прыгая через две и три ступени.

    "Человек с письмом! - думал он, - это, конечно, ей помешало что-нибудь очень серьезное. Черт бы побрал все эти препятствия в такую опру, когда все больше чем когда-нибудь висит на волоске".

    С этим он подошел к двери своего ложемента, нетерпеливо распахнул ее и остановился.

    Корилор был освещен, но в комнатах стояла непроглядная темень.

    - Кто здесь? - громко крикнул Горданов на пороге и мысленно ругнул слугу, что в номере нет огня, но, заметив в эту минуту маленькую гаснущую точку только что задутой свечи, повторил гораздо тише, - кто здесь такой?

    - Это я! - отвечал ему из темноты тихий, но звучный голос.

    Горданов быстро переступил порог и запер за собою дверь.

    В это мгновение плеча его тихо коснулась мягкая, нежная рука. Он взял эту руку и повел того, кому она принадлежала, к окну, в которое слабо сыетил снизу уличный фонарь.

    - Ты здесь? - воскликнул он, взглянув в лицо таинственного посетителя.

    - Как видишь... Один ли ты, Павел?

    - Один, один, и сейчас же совсем отошлю моего слугу.

    - Пожалуйста, скорей пошли его куда-нибудь далеко... Я так боюсь... Ведь здесь не Петербург.

    - О, перестань, вме знаю и сам дрожу.

    Он свесился в окно и позвал своего человека по имени.

    - Куда бы только его послать, откуда бы он не скоро воротился?

    - Пошли его на извозчике в нашу оранжерею купить цветов. Он не успеет воротиться раньше уьра.

    Горданов ударил себя в лоб и, воскликнув: "отлично!" - выбежал в коридор. Здесь, столкнувшись нос с носом с своим человеком, он дал ему двадцать рублей и строго приказал сейчас же ехать в бодростинское подгородное имение, купить там у садовника букет цветов, какой возможно лучше, и привезти его к утру.

    Слуга поклонился и исчез.

    Горданов возвратился в свой номер. В его гостиной теплилась стеариновая свеча, слабый свет которой был заслонен темным силуэтом человека, стоявшего ко входу спиной.

    - Ну вот и совсем одни с тобой! - заговорил Горданов, замкнув на ключ двкрь и направляясь к силуэту.

    Фигура молча повернулась и начала нетерпеливо расстегивать напереди частые пуговицы черной шинели.

    Горданов быстро опустил занавесы на всех окнах, зажег свечи, и когда кончил, пред ним стояла высокая стройная женщина, с подвитыми в кружок темно-русыми волосами, большими серыми глазами, свежим приятным лицом, которому набольшой вздернутый нос и полне пунцовые губы придавали выражение очень смелое и в то же время пикантное. Гостья Горданова была одета в черной бархатной курточке, в таких же панталонах и высоких, черных лакированных сапогах. Белую, довольно полную шею ее обрамлял отложной воротничок мужской рубашки, застегнутой на груди бриллиантовыми запонками, а у ног ее на полу лежала широкополая серая мужская шляпа и шинель. Одним словом, это была сама Глфира Васильевна Бодростина, жена престарелого губернского предводителя дворянства, Михаила Андреевича Бодростина, - та самая Бодростина, которую не раз вспоминали в висленевском саду.

    Сбросив неуклюжую шинель, ора стояла теперь, похлопывая себя тоненьким хлыстиком по сапогу, и с легкою тенью иронии, глядя прямо в лицо Горданову, спросила его:

    - Хороша я, Павел Николаевич?

    - О да, о да! Ты всегда и во всем хороша! - отвечал ей Горданов, ловя и целуя ее руки.

    - А я тебе могу ведь, как Татьяна, сказать, что "прежде лучше я была и вас, Онегин, я любила".

    - Тебе нет равной и теперь.

    - А затем мне, знаешь, что надобно сделать?.. Повернуться и уйти, сказав тебе прощайте, или... даже не сказав тебе и этого.

    - Но ты, разумеется, так не поступишь, Глафира?

    Она покачала головой и проговорила:

    - Ах, Павел, Павел, какой ты гнусный человек!

    - Брани меня, как хочешь, но одного прошу: позволь мне прежде всего рассказать тебе?..

    - Зачем?.. Ты только будешь лгать и сделаешься жалок мне и гадок, а я совсем не желаю ни плакать о тебе, как было в старину, ни брезговать тобой, как было после, - отвесила с гримасой Бодростина и, вынув из бокового кармана своей курточки черепаховый портсигар с серебряною отделкой, достала пахитоску и, отлросив ногой в сторону крелсо, прыгнула и
    Страница 7 из 78 Следующая страница



    [ 1 ] [ 2 ] [ 3 ] [ 4 ] [ 5 ] [ 6 ] [ 7 ] [ 8 ] [ 9 ] [ 10 ] [ 11 ] [ 12 ] [ 13 ] [ 14 ] [ 15 ] [ 16 ] [ 17 ]
    [ 1 - 10] [ 10 - 20] [ 20 - 30] [ 30 - 40] [ 40 - 50] [ 50 - 60] [ 60 - 70] [ 70 - 78]



При любом использовании материалов ссылка на http://libclub.com/ обязательна.
| © Copyright. Lib Club .com/ ® Inc. All rights reserved.