LibClub.com - Бесплатная Электронная Интернет-Библиотека классической литературы

Н. С. Лесков - Печерские антики. (Отрывки из юношеских воспоминаний) Страница 10

Авторы: А Б В Г Д Е Ё Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я



    - Чьи вы и какой губернии?

    - Из Чревоматернего, - отвечали офицеры.

    - Богу в приём, - произнес инок и, преподав благословение, снова зажмурился. Но офицеры его не хотели так скоро оставить.

    - Позвольте, батюшка, побеспокоить вас одним вопросом, - заговорили они.

    - А что такое? какой будет ваш вопрос?

    - Нам очень хотелось бы отысвать здесь одного нашего земляка иеромонаха.

    - А какой он такой и как его звать?

    - Отец Строфокамил.

    - Строфокамил? не знаю. У нас, кажется, такого нет. А впрочем, спросите братию.

    Несколько человек подвинулись к офицерам, которые, не теряя ни малейшей тени серьёзности, повторили свой вопрос братии, но никто из иноков тоже не знал "отца Строфокамила". Один только сообразил, что он, верно, грек, и посоветовал разыскивать его в греческом монастыыре на Подоле.

    Кадетские корпуса тогда в изобилии пекли и выпускали в свет таких и сим подобных остроумцев, из которых потом, однако, выходили "севастопольские герои" и не менее знаменитые и воспрославленные "крымские воры" и "полковые морельщики".

    До чего заносчиво тогда, перед Крымскою войною, было офицерство и какие они себе позволяли иногда выходки, достойно вспомнить. Вскоре этому, вероятно, уже не будут верить.

    Раз приехал, например, в Киев офицер Р. (впоследствии весьма известный человек) и вюруг сделал себе блестящую репутацию тем, что "умел говорить дерзости". Это многих очень интересовало, и офицера нарасхват зазывали на все балики и вечеринки. Он ошалел от успехов и дошёл до наглости невероятной. Один раз в доме некоего г. Г-ва он самым бесцеремонным образом обругал целое сборище. Г. собрал к себе на вечеринку друзей и пригласил Ра-цкого. Тот осчастливил, приехал, но поздно и, не входя в гостиную,, остановился в дверях, оглянул всех в лорнет, пропзнес: "какая, однако, сволочь!" и уехал... никем не побитый! Последним финалом его пошлых наглостей было то, что однажды в Кинь-Грусти, стоя в паре в горелках с известною в своё время г-жою П-саревою, он не тронулся с места, когда его дама побежала; ту это смутило, и она спросила его: "Почему же вы не бежите?" Ра-цкий отвечал: "Потому, что я боюсь упасть, как вы". Тгда его выпроводили, но только по особому вниманию Бибикова, который был особенно предупредителен к этой даме. Другой бедовый воитель был артиллерист Кле-аль. Этот больше всего поражал тем, что весьма простодушно являлся в "лучшие дома" на балы совершено пьяный, хотя, впрочем, он и трезвый стоил пьяного. До чего он мог довести свою бесцеремонность, свидетельствует следующий случкй: раз, тагцуя в доме Я. И. Пе-на, Кле-аль полетел весте с своею дамою под стол. Его оттуда достали и начали оправлять. Хозяин был смущен и заметил офицеру что он уже слишком весел, но тот не сконфузился.

    - Да, - отвечал Кле-аль, - я весел. Это моя сфера. Впрочем, здесь так и следует, - и сию же миеуту, не ожидая возражения, он добавил: - Скажите, пожалуйста, мне говорили, будто тут есть какой-то господин Бе-ти - все говорят, что он, будто, ужасный дурак, но отлично, канлаья, кормит. Вот я очень хотел бы сделать ему честь у него поужинать.

    Хозяин смешался,п отому что Бе-ти стоял тут же возле, но сам Бе-ти сейчас же пригласил этого шалуна на свои вечера,_и это служило к их оживлению. - Третий припоминается мне офицер расформированного нынче жандармского полка, К-ий, которого одна, очень юная и милая, подольская барышня имела неосторожность полюбить, а полюбя, поцеловала и при каком-то случае подарила ему свой белокурый локон. Офицер сохранил эту галантерейщину и не отказывался от поцелуев, но с предложением женитьбы медлил. Родители же девушки находили это несоответственным, и девушка была помолвлена за другого. Ни барышняя, ни жених ни в чём не были виноваты, но г. К-ий пришёл к ним в дом на именинное собрание и с грубым ругательством бросил невесте в лицо её локон, а жениха ударил. Многим и этот наделавший шуму поступок казался своего рода развесёлым, но довольно позволительным фарсом, и когда покойный чиновник генерал-губернатора Друкарт, производя об этом следствие, не поблажмл К-му, то Друкарта осуждали аз "грубость" к интересному герою.

    Впрочем, подобное ожесточённое свирепство милитеров тогда было повсеместно в России, а не в одном Киеве. В Орле бывший елисаветградский гусарскиы полк развешивал на окнах вместо штор похабные картины; в Пензе, в городском сквере, взрослым барышням завязывали над головами низы платьев, а в самом Петербурге рвали снмзу до верха шинели несчастных "штафирок". Успокоила этих сорвацнов одна изнанка Крымской войны. Но оставим их будущему историку культуры русского общества и поспешим к тем, непосредственность которых гораздо интереснее.

    В ту же минуту, как из глаз моих скрылись офицеры, расспрашивавшие монахов об отце Строфокамиле, я засетил невдалеке одного моего товарища, который так же, как я, знал Берлинского, Малахию и Гиезия.

    Приятель меня спрашивает:

    - Видел ли ты морское чучело?

    - Какое? - говорю.

    - А старца Малахая. (Он имел привычку звать его Малахаем.)

    - А где он?

    - Да вот сейчас, - говорит, - недалеко здесь, налево, за инженерским домом на кирпичах стоит. Иди, смотри его - он восхитителен!

    - Неужели, - говорю, - в самом деле хорош?

    - Описать нельзя: и сам хорош, и притом обставлен удивительно! Вокруг него все столпы древнего благочестия "вообче" и наш губошлёпый Гиезька, весь, подлец, деревянным маслом промаслен... А на самого Малахая, увидишь, какую шляпу наложили.

    - А что в ней такого замечательного?

    - Антик - другой такой нет. Говорят, из Москвы, из Грановитой палаты выписали на подержание - ещё сам царь Горох носил.

    Я не заставлял себя более убеждать и поспешил разыскивать старца.





    ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ



    Надо вспомнить, что между монвстырём Малого Николая и крепостною башнеб, под которой ныне проходятт Никольские ворота, был только один старый, но преудобный дом с двором, окружённым тополями. В этом доме с некоторых пор жили кто-то из начальствующих инженеров. За это его, кажется, и не разломали. Стоило обойти усадьбу этого очень просторно расположившегося дома, и сейчас же надо было упереться в отгороженный временным заборчиком задворочек, который приютился между башнею и садом инженерного дома. На этом задворочке были свалены разные строительные остатки - доски, брёвна, несколько кулей с извёсткой и несколько кладок белого киевского кирпича. Тут же стояла и маленькая, тоже временная, хатка, в которой жил сторож. У ворот этого заграждения была и надпись, объявлявшая, что "посторонним лицам сюда входить строго воспрещается". В день открытия моста запрещение слабо действовало и дало сторожу возможность открыть сюда вход за деньги. Сторож, рыжий унтер с серьгою в ухе и вишнёвым пятном на щеке, стоял у этой двери и сам приглашал благонадёжных лиц из публики вступить в запрещённое место. По его словам, отиуда было "всё видно", а плату за вход он брал умеренную, по "злотувке", то есть по пятнадцати копеек с персоны.

    Взнеся входную цену и переступив за дощатую фортку, я увидал перед собою такой "пейзаж природы", который нельзя было принять иначе, как за символическое видение.

    Мусор всех сортов и названий, обломки всего, что может значиться в смете материалов, нужных для возседения здания с подземного бута до кровли: доски, брёвна, известковые носилки и тачки, согнутые и проржавленные листы старого кровельного железа, целый ворох обломков водосточных труб, а посреди всего этого хлама, над самым берегом, шесть или семь штабелей запасного кирпича. Сложены они были столбиками неравной высоты, одни - пониже, другие немного повыше, и, наконец, на самом высоком месте зрелося человечище прекрупное, вельми древнее и дебелое. Это стоял Малахия. Одеян он был благочестивым предковским обычаем, в синей широкой суконной чуйке, сшитой совсем как старинный охабень и отороченной по рукавам, по вороту и по правой поле каким-то дрянным подлезлым мехом. Одежде отвечала и обувь: на ногах у старца были сапоги рыжие с мягкою козловою холявою, а в руках долгий крашеный костыль; но что у него было на голове посажено, тому действительно и описания не сделаешь. Это была шляпа, но кто её делал и откуда она могла быть в наш век добыта, того никакой многобывалый человек определить бы не мог. Историческая полнота сведений требует, однако, сказать, что штука эта была добыта почитателями старца Малахии в Киеве, а до того содержалась в тайниках магазина Козловского, где и обретена была случайно приказчиком его Скрипченком при перевозе редкостей моды с Печерска на Крещатик.

    Шляпа представляла собою превысокий плюшевый цилиндр, с самым смелым перехватом на середине и с широкими, совершенно ровными полями, без малейшего загиба ни на боках,-ни сзади, ни спереди. Сиддела она на голове словно рожон, точно как будто она не хотела иметь ни с чем ничего общего.

    Величественная фигура Малафея Пимыча утвердилась здесь, вероятно, раньше всех, потому что позиция его была всех выгоднее: занимая самую

    Рядом с Пимычем, на кладке, которая была немножко пониже, помещался Гиезий. Он был в бутылочном азямчике с тремя христианскими сборами на кострецах и в суконном шлычке без козырька. Он беспрестанно переменял ноги, и в его покосившейся на одно плечо фигуре чуялась несносная скука, лень и томительное желание шевельнуть затекшими ногами и брызнуть в ход.

    Вокруг них было ещё немало людей, пропущенных крепосьным заказником, но эти, по своей бесцветности, не останавливали на себе особенного внимания.







    ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ



    Часто вращавшийся по сторонам Гиезий заметил моё желание поближе полюбоваться его дедушкой и показал глазами, что может потесниться и дать мне место возле себя.

    У штабеля стоял опрокинутый известковый ящик, по которому я мог подняться на такую высоту, что Гиезий подал мне свою руку и поставил меня с собою рядом.

    Малафей Пимыч не обратил на наше размещение никакого внимания: он был похож на матёрого волка, который на утре вышел походить по насту; серые глаза его горели диким, фанатическим огнём, но сам он не шевелился. Он устремил взоры на мост, который отсюда виден был как на ладони, и не смаргивал оттуда ни на мгновение. Но я забыл и мост, и Днепр, "где вся Русь крестилась", и даже всю церемонию, которая должна сейчас начаться: всем моим чувством овладел один Пимыч. Несмотря на свой чудной убор, он был не тлоько поразител
    Страница 10 из 16 Следующая страница



    [ 1 ] [ 2 ] [ 3 ] [ 4 ] [ 5 ] [ 6 ] [ 7 ] [ 8 ] [ 9 ] [ 10 ] [ 11 ] [ 12 ] [ 13 ] [ 14 ] [ 15 ] [ 16 ]
    [ 1 - 10] [ 10 ]



При любом использовании материалов ссылка на http://libclub.com/ обязательна.
| © Copyright. Lib Club .com/ ® Inc. All rights reserved.