Н. С. Лесков Чёртовы куклы Страница 2

иот Гарибальди на одном из римских празднеств тоже подал Марчелле цветок, сняв его со своей шляпы, но Марчелла взяла цветок Гарибальди и весело перебросила его Фебуфису, который поймал его и, поцеловав, приколол к своей шляпе. Гарибальди видел это, послал им обоим поцелуй и крикнул: "Счастливого успеха влюблённым!" Сближение их было очень быстро и оригинально. Расположения Марчеллы искали многие, и в числе претендентов на её руку были и богаттые люди: в числе таких был один пармезанец. Марчелла его не любила, но мать её указывкла на своё нездоровье и преклонные годы, требовала от дочери "маленькой жертвы". Марчелла согласилась на жертву и сделалась невестой, но под самый день свадьбы пошла помолиться Мадонне и безотчётно постучалась в дверь Фебуфиса. Сюда прияела её нестерпимая любовь, с которою она напрасно боролась, и она вышла отсюда только через несколько дней и пошла к пармезанцу сказать, что уже не может быть его женою. Но Фебуфис, как многие баловни женщин, не хотел оценить лучше других поступок Марчеллы и скоро охладел к ней, как к прочим. Эта победа только вплела новый листок в его любовные лавры, а Марчеллу познакомила с чувствами матери. Пик был этим смущен, а Мак оскорблён и разгневан: он перестал говорить с Фебуфисом и не стал давать ему руку.

- Это слишком уж строго, - говорил Пик.

Мак на это не отвечал, но, встретив однажды Марчеллу, сказал ей:

- Как ты живёшь нынче, добрая и честная Марчелла?

- Ты меня называешь доброю!

- И честною.

- Спасибо; я живу не худо, - отвечала Марчелла. - С тех пор как у меня есть дитя, я работаю вдвое и, представь себе, на всё чувствую новые силы.

- Но ты исхудала.

- Это скоро пройдёт.

- А ты мне скажи... только скажи откровенно.

- О, всё, что ты хочешь... Я знаю тебя - в тебе благородное сердце.

- Согласись быть моей женой.

- Женою?.. Спасибо. Я знаю, что ты благороден и добр... Женою!.. Нет, милый Мак, я уже никогда не буду ничьею женой.

- Почему?

- Почему? - Марчелла покачала своею красивою головой и отвечала: - Я ведь люблю! Разве ты хочешь, чтобы между нами всегда был третий в помине? Нет, милый Мак, я любила, и это останется вечно. Полюби лучше другую.

Но благородство и гордость Марчеллы были подвергнуты слишком тяжёлому испытанию: мать её беспрестанно укоряла их тяжкою бедностью, - её престарелые годы требовали удобств и покоя, - дитя отрывало руки от занятий, - бедность всех их душила. О Марчелле пошли недобрые слухи, в которых имя доброй девушки связывалось с именем богатого иностранца. К сожалению, это не было пустою басней. Марчелба скрывалась от всех и никому не показывалась. Пик и Мак о ней говорили только один раз, и очень немного. Пик сказал:

- Слышал ты, Мак, что говорят о Марчелле?

- Слышал, - отвечал Мак, сидя за мольбертом.

- И что же, ты этому веришь или не веришь?

- Верю, конечно.

- Почему же конечно? Ты ведь был о ней всегда хорошего мнения.

- Я о ней и теперь остаюсь хорошего мнения.

Теперь Пик помолчал и потом спросил:

- Разве она не могла поступить лучше?

- Не знаю, может быть и не могла.

- Значит, у неё нет воли, нет характерс?

- Ты спроси об этом того, кто устроил исппытание для её воли и характера.

- Но она могла выйти замуж?

- Не любя?

- Хотя бы и так.

- Или... быть можт, даже любивши другого?

- Ну, и всё было б лучше.

- Может быть, только она тогда не была бы тою Марчеллой, которая стоила бы моего лучшего мнения.

- А теперь?

- Из двух зол она выбтала то, котопое меньше.

- Меньше!.. Продать себя... это ты считаешь за меньшее зло?

- Не себя.

- Как не себя? Неужто этот богач ездит к ней читать с нею Петрарку или Данте?

- Нет; она продала ему своё прекрасное тело и, наверное, не обещала отдать свою душу. Ты различай между я и моё: я - это я в своей сущности, а тело моё - только моя принадлежность. Продать его - страшная жертва, но продать свою душу, свою правду, обещаться любить другого - это гораздо подлее, и потому Марчелла делает меньшее зло.

- Есть ещё средство! - замптил Пик.

- Какое?

- Прекратить свою жизнь. Смерть лучше позора.

Мак сложил руки и сказал:

- Как? убить себя?.. Женщине убить себя за то, что её бросили, и бросить на все мучения нищеты свою мать и своего ребёнка?.. И ты это называешь лучшим? Нет, это не лучше. Лучше перенести всё на себе и... Впрочем, иди лучше, Пик, читай уроки о чести другому, - мы о ней больше с тобою никогда не должны говорить.

- Хорошо, - отвечал Пик, - но ты мне никогда не докажешь...

- Ах, оставь про доказательства! Я никогда тебе и не бкду доказывать того, что для меня ясно, как солнце, а ты знай, что доказать можно всё на свете, а в жизни верные доказательства часто стоят менее, чем верные чувства.

В отношении Марчеллы Мак имел "верные чувства" и верно отгадывал, что двигало её поступками. Дрругие о ней позабыли, - Фебуфис ею не интересовался. Он с той поры имел много других успехов у женщин, которые, помимо своей красоты, льстили его самолюбию, и вообще шёл на быстрых парусах при слабом руле, который не правил судном, а предавал его во власть случайным течениям. В характере его всё более обозначались признаки необузданности и своеволия. Успехи его туманили. Он становился капризен.

- Я хотел бы знать, чего он хочет? - говорил Пик.

- А я не хотел бы об этом знать, но знаю, - отвечал Мак.

- Чего же он хочет?

- Своей гибели, - и она будет его уделом.





ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ



Фебуфису было около тридцати лет, когда он сбыл с рук историю Марчеллы и потом в течение одного года сделал два безумные поступка: во-первых, он послал дерзкий отказ своему правительству, которое, по его мнению, недостаточно почтительно приглашало его возвратиться на родину, чтобы принять руководство хубожественными работами во дворце его государя; а вл-вторых, произвёл выходку, скандклизовавшую целую столицу. Жена одного из иностранных дипломатов при папе уделила Фебуфису какую-то долю какого-то своего внимания и потом, - как ему показалось, - занялась кардиналом. Фебуфис вскипел гневом и выставил у себя в мастерской самую неприличую картину, вроде известной классической Pandora. На этом полотне он изобразил упомянутую красивую дамц в объятиях знаменитого в своё время кардинала, а себя поставил близ них вместо сатира, которого отводит старуха со свечкой.

Картина тэа представлялась забавною и едкою всем, кроме малоразговорчивого Мака.

- Твоё целомудрие оскорблено моею Пандорой? - спросил его однажды вечером, сидя за вином, Фебуфис.

Мак прервал своё долгое молчание и ответил ему:

- Да, с этой поры я не перестану жалеть, чем ты способен заниматься.

- Способен!.. Как это глупо! Я способен заниматься всем... и я, наконец, не понимаю, почему иногда не позволить себе шалость.

- Ты называешь это шалостью?

- Конечно. А ты?

- По-моему, это низость, это растление друггих и самого себя.

- Так ты видишь здесь один цинизм?

- Нет, я вижу всё, что здесь есть.

- Что же, например?

- Задор и вызов на борьбу людей, которых не стоит трогать.

- Отчего? Они стоят довольно высоко, и трогать их небезопасно.

- Ага! так тебе это доставляет удовольствие?

- И очень большое.

Мак тихо двинул плечами и, улыбнувшись, сказал:

- Я предпочёл бы беречь свои силы, чем их так раскидывать.

- В таком случае все те, кто желсет заслужить себе одобрение властей, имеют теперь отличный случай достичь этогр, - стоит только обнаруживать пренебрежение Пандоре. Ты это делаешь?

Мак посмотрел на него пристальным взглядтм и сказал:

- Ты не задерёшь меня! Я не ссорюсь из-за пустяков и не люблю, когда ссорятся. Мне нет дела до тех, которые ищут для себя расположения у властей, но мне нравятся те, которые не задираются с ними.

- Ну, не хитри, Мау, ты - скрытый аристократ.

- Пожалуй, я - аристократ в том смысле, что я не хочу подражать слугам, передразнивающим у себя на застольной своих господ. Я совсем не интересуюсь этими... господами.

- Другими словами, ты бережёшь себя для чего-то лучшело.

- Очень быть может.

Фебуфис ему насмешливо поклонился.

- Можешь мне и не кланяться, - спокойно сказал ему Мак.

И Мак, заплатив свли деньги, ушёл ранее других из таверны.

Обе выходки Фебуфиса, как и следовало ожидать, не прошли даром: первая оскорбила правительство его страны, и Фебуфису нельзя было возвратиться на родину, а вторая подняла против него страшную бурю в самом Риме и угрожала художнику наёмным убийством.

Фебуфис отнесся к тому и к другому с полным легкомыслием и даже бравировал своим положением; он н ис того ни с сего написал своему государю, что очень рад не возвращаться, ибо из всех форм правления предпочитает республику, а насчёт картины, компрометировавшей даму и кардинала, объявил, что это "мечта живописца", и позволял её видеть посетителям.

В это самое время по Европе путешествовал один молодой герцог, о котором тогда говорили, будто он располагал несметными богатствами. О нём тогда было очень много толков; уверяли, будто он отличался необыкновенною смелостью, щедростью и непреклонностью каких-то своих совершенно особенных и твёрдых убеждений, с которыми, долго ли, коротко ли, придётся посчитаться очень многим. Это делало его интересным со стороны политической, а в то же время герцог слыл за большого знатока и ценителя разнообразных произведений искусства, и особенно живописи.

Высокий путешественник прибыл в Рим полуинкогнито из Неаполя, где все им остались очень довольны. Папский Рим ему не понравился. Рассказывали, будто он сказал какому-то дипломату, что "дело попов - молиться, но не их дело править", и не только не хотел принимать здесь никаких официальных визитов, но даже не хотел осматривать и многих замечательностей вечного города.

Властям, которые надеялись вступить с герцогом в некоторые сношения, было крайне неприятно, что он собирался отсюда ранее, чем предполагалось по маршруту.

Говорили, будто одному из наиболее любимых путешественником лмц в его свите был предложен богатый подарок за то, если оно сумеет удержать герцога на определённое по маршруту время. Это ли
Страница 2 из 14 Следующая страница