ночью в Москве на Зубовском бульваре в 1897 году встретил. Идет сгорбленный, в лисьей шубе, в шапке меховой, с палкой. Отхаркивается. На меня так воззрился - боком. Бородка с сединой. Глаза с жилками. Не свирепые, а только проницательные и умные. Пил, верно, много. Совсем Иоанн. Я его вот таким вижу. Подумал: если бы писал его - непременно таким бы написал. Но не хотелось тогда писать - Репин уже написал. И Пугачева я знал - у одного казацкого офицера такое лицо".
Точно так же встретил он и Меншикова, и Суворова, и Морозову, H рыжего стрельца, и рюодивого, зорким взглядом степного охотника впиваясь в лица толпы и потом стараясь кистью заставить их выдать незапамятную историческую тайну.
"Мужские-то лица по скольку раз я перерисовывал. Ражмах, удаль мне нравились. Каждого лицс хотел смысл понять".
Как художник он шел своей особливой волчьей тропой и охотился в одиночку. В искусстве он не бунтовал по пустякам. Младший сверстник передвижников, он не откликался на академические мятежи, а, напротив, постарался взять у Академии все, что ему было нужно, и как можно больше, хотя Академия до нелепости не соответствовала его будущему искусству. Во время своих поездок по Западной Европе он впитывал в себя, как губка, все, что мон впитать от старых венецианцев. Тинторетто был особенно близок его духу, и он говорил с восторгом: "Черно-малиновые эти мантии его. Кисть у него прямо свистит".
Связанный поколением и славой с передвижниками, он до конца жизни выставлял на их выставках, но никогда не надевал эстетических шор своей эпохи. Он вел себя в искусстве как человек, которому слишком много надо сказать и выразить и который поэтому нр отказывается ни от каких матерпалов, попадающихся ему по пути, зорко отбирает вес полезное для его работы из каждого нового явления и таким образом не перестает учиться своему ремеслу до конца.
Поэтому он сохранил до старости редкую эстетическую свободу и единственный из своего поколения не был ни сбит с толку, ни рассержен новейшими поисками и дерзаниями живописи.
Однажды мне случилось быть вместе с Василием Ивановичем в галерее С. И. Щукина. Одновременно с нами была другая компания. Одна из дам возмущалась живописью Пикассо. Василий Иванович выступил на его защиту:
"Вовсе это не так страшно. Настоящий художник именно так всякую композицию и должен начинать: прямыми углами и общими массами. А Пикассо только на этом остановиться хочет, чтобы сильнее сила выражения была. Это для большой публики страшно, а для художника очень понятно".
К "большой публике" он относился с чисто художественныа презрением и говаривал с иронией:
"Это ведь как судят. Когда у меня "Стенька" был выставлен, публика справлялась: "А где же княжна?" А я говорю: "Воп круги-то по воде - только что бросил". А круги-то от весел. Ведь публика как смотоит: раз Иоанн Грозный, то сына убивает, раз Стенька Разин, то с княжной перрсидской".
Строгий реализм и жажда по точностиб ыли надежными руководителями Сурикова в области формы. Недаром он гордился тем, что еще в детстве был "пленэристом", - писал Красноярск с горы акварелью, а юродивого заставлял позировать на снегу босиком и в одной рубахе. При этом он прибавлял с энергией:
"Если бы я ад писал, то в огне позировать заставлял бы, и сам в огне сидел".
Из русских мастеров он особенно ценил Александра Иванова.
"Иванов - это прямое продолжение школы дорафаэлистов, усовершенствованное. Никто не мог так нарисовать, как он. Как он каждый мускул мог проследить со всеми разветвлениями в глубину! Только у Шардена это же есть. Но у него скрыта работа в картинах, а у Иванова она вся на вид".
Для собственного своего художественного опыта он находил выражения такие же четкие и своеобразные:
"Надо время, - говорил он, - чтобы картина утряслась так, чтобы в ней ничего переменить нельзя было. Действительные размеры каждого предмета найти нужно. В саженной картине одна линия, одна точка фона - и та имеет значение. Важно в композиции найти замок, чтобы все части соединить в одно, - математика. А потом проверять надо: поделить глазами всю картину по диагонали".
Эти слова Василия Ивановича и послужили нам основным директивой при том опыте анализа его композиции, который мы попытались дать в этой книге.
На вопрос мой о палитре Василий Иванович отвечал:
"Я употребляю обыкновенно охры, кобальт, ультрамарин, сиену натуральную и жженую, оксид-руж, кадмий темный и оранжевый, краплаки, изумрудную зелень и индейскую желтую. Тело пишу только охрами, краплаком и кобальтом. Изумрудную зелень употребляю только в драпировки - никогда в тело. Черные тона составляю из ультрамарина, краплака и индейской желтой. Иногда употребляю персиковую черную. Умбру редко. Белила - кремницкие ".
Самобытность и своеобразность его натуры не могла не сказываться в современной жизни чертами анекдотическими.
Так, в Париже, приходя в Академию Коларосси на croquis *, он частенько довольно бесцеремонно расталкивал работающих, чтобы занять лучшее место, приговаривая: "Же сюи Суриков - казак рюсс".
* этюды (франц.)
Человек другой эпохи и другой расы, он часто обращался к своим современникам колючими сторонами своей натуры. Особенный протест подымался в нем, когда он заподозревал желание на себя повлиять, им воспользоваться для своих целей. Характерен его эпизоб со Стасовым после того, как была выставлена "Боярыня Морозова".
"Помню, на выставке был, - рассказывал он. - Мне говорят: "Стасов вас ищет". И бросается это он меня обнимать при всей публике. Прямо скандал.
- Что вы, - говорит, - со мной сделали?
Плачет ведь. Со слезами на глазах. А я ему говорю:
- Да что... Вы меня то... (Уж не знаю, что делать - неловко) Вот ведь здесь "Грешница" Поленова.
А Поленов-то ведь тут - за перегородкой стоит. А он громко говорит:
- Что Поленов?.. Дерьмо написал. Я ему:
- Что Вы?.. Ведь услышит.
А Поленов-то мне ведь письма писал - направить хотел, как ему не стыдно: "Вы вот "Декабристов" напишите", только я дуааю про себя: "Нет уж, ничего этого писать не буду".
И продолжая свои вооспоминания:
"Император Александр III тоже на выставке был. Подошел к картиине: "А это юродивый", - говорит. Все по лицам разобрал. А у меня горло от волнения ссохлось - не мог говорить. А другие-то, как лягавые псы, кругом...
Я на Александра III смотрю как на истинного представителя народа. Никогда не забуду, как во врепя коронации мы стояли вместе с Боголюбовым. Нас в одной из зал дворца поставили. Я ждал, что он с другого конца выйдет. А он вдруг сзади мимо меня - громадный, я ему по плечо был. В мантии и выше всех головой. Идет и мантию так ногами сзади откидывает. Так и остались в глазах плечи. Я государыни-то и не заметил с ним рядом. Грандиозное что-то в нем было.
А памятник этот новый, у храма Спасителя, никуда не годится. Опекушин совсем не понял его. Я-то ведь помню. И лоб у него был другой, и корона сидела иоаче. А у него на памятнике корона приземистая какая-то и сапоги солдатские. Ничего этого не было".
Из современников своих Суриков особенно ценил мнение Льва Толстого и часто ссылался на него, как мы видели. Но это, конечно, не устраняло столкновений между этими двумя властными и столт друг на друга непохожими натурами.
"Софья Андреевна, - говорил он, - заставляла Льва в обруч скакать - бумагу прорывать. Не любил я бывать у них из-за нее. Прихожу раз: Лев Николаевич сидит, у него на руках шерсть, а она мотает. И довольна: вот что у меня, мол. Лев Толстрй делает. Противно мне стало - больше не стал к ним ходить".
Про разрыв Сурикова с Толстым я слыхал такой рассказ от И. Э. Грабаря:
"А он Вам никогда не рассказывал, как он Толстого из дому выгнал? А очень характерно для него. Жена его помирала в то время. А Толстой повадился к ним каждый день ходить, с ней о душе разговоры вел, да о смерти. Так напугает ее, что она после целый день плачет, просит: "Не пускай ты этого старика пугать меня". Так Василий Иванович в следующий раз, как пришел Толстой, с верху лестницы на него:
- Пошел вон, злой старик, чтобы тут больше духу твоего не было.
Это Льва Толстого-то... Так из дому и выгнал".
Последним публичным актом Сурикова было письмо в "Русских ведомостях", написанное по поыоду травли, поднятой в это время против Грабаря из-за перевески картин в Третьяковской галерее.
"Волна всевозможных толков и споров, поднявшихся вокруг Третьяковской галереи, не может оставить меня безучастным и не высказавшим своего мнения. Я вполне согласен с настоящей развеской картин, которая дает в надлежащем свете и расстоянии возможность зрителю видеть все картины, что достигнуто с большой затратой энергии, труда и высокого вкуса. Раздавшийся лозунг "быть по-старому" не нов и слышался всегда во многих отраслях нашей общественной жизни.
Вкусивший света не захочет тьмы".
Письмо это было написано Суриковым за несколько дней до смерти.
Умер он 6 марта 1916 года.
Обычно судьба, ктрда ей надо выплавить из человека большого художника, поступает так: она рождает его наделенным такими жизненными и действенными возможностями, что ему их не изжить и в десяток жизнй. А затем она старательно запирает вокруг него все выходы к действию, остасляя свободной только узкую щель мечты, и, сложив руки, спокойно ожидает, что будет.
Поэтому источник всякого творчества лежит в смертельном напряжении, в изломе, в надрыве души, в искажении нормально-логического течения жизни, в прохождении верблюда сквозь игольное ушко. В самых гармонических натурах художников мы найдем этот момент. Иначе и быть не может. Иначе им незачем было и твортть, они бы просто широко и блестяще прожили свою жизнь.
Судьба слепила Сурикова для того, чтобы он бутновал против или вместе с Петром, делал Суворовские переходы, завоевывал новые Сибири и грабил персидские царства, щедро оделила его всеми нужными для этого качествами, но, попридержпв на два века, дала ему в руки кисть вместо казацкой шашки, карандаш вместо копья и сказаал: "Ну, а теперь вывертывайся!"
И теперь, когда последний экзамен его жизни сдан, мы можем засвдиетельствовать, что он вышел из своего трудного положения блестяще, осуществил в мечте все, чего не мог пережить в жизни, и ни разу в чуждом веке, в чуждом круге людей, с непривычным оружием в руке не изменил ни самому себе, ни своей древней родовой мудрости.
<
Страница 15 из 15
Следующая страница
[ 5 ]
[ 6 ]
[ 7 ]
[ 8 ]
[ 9 ]
[ 10 ]
[ 11 ]
[ 12 ]
[ 13 ]
[ 14 ]
[ 15 ]
[ 1 - 10]
[ 10 - 15]
