LibClub.com - Бесплатная Электронная Интернет-Библиотека классической литературы

Волошин Максимилиан Александрович - Суриков Страница 9

Авторы: А Б В Г Д Е Ё Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я

    т. Конфликты ее совести разрешаются гораздо проще благодаря громадному количеству выработанных историей моральных формул. Этот нравственный автоматизм очень облегчает ее внутренний рисунок.

    Русская толпа сложнее, невыявленнее. Ее чувства глубже и разнообразнее, смутнее и противоречивее. Это толпа немых, не имеющих ни слова для своей мысли, ни жеста для своего чувства... Каждый остается мучительно замкнутым в лабиринте своей души. Нет упрощенной цельности чувства - нет готового, заранее предрешенного выхода, все основано на дроблени ивзаимоотражений и сложных рефлексов.

    Потому ее движения неуклюжи и страшны. Ее порывыб олее дики, ее проявления более бессмысленны, именно благодаря большей сложности нравственного чувства отдельных лиц.

    Мы знаем эту психологию русской толпы и по Достоевчкому, и по Толстому. Но в русской живописи единственным мастером, достойно разрешившим эту задачу, был Суриков.

    В "Стрельцах" еще нет толпы в точном смысле. Есть род скомпонированных человеческих групп, занятых своим личным ужасом, ряд психшлогических гнезд, разделенных ожиданием смерти. Поэтому у художника и явилась необходимость связать всю композицию единым символическим знаком - зажженной свечою. Та же толпа, что лепптся на заднем плане по ступеням Лобного места, в счет не идет. Она трактована обще и небрежно, почти случайно. Художнику было не до нее.

    В "Боярыне Морозовой" Суриков подошел к изображению толпы непосредственно как к основной задаче. Он взял случайную, разношерстную уличную массу и проследил в ней психологические волны, рождаемые патетическим событием. В распределении толпы лежит строгий геометрический чертеж, без которого невозможна композиция.

    Этот чертеж связан с ранее найденным нами "перспективным конусом удаления", по которому увозят Морозову.

    Розвальни врезаются в густую человеческую массу и оставляют за собой, как быстро идущая ладья, две вспененныр борозды, превращая равнодушное любопытство и глумливый смех, встречающие шествие, в волны потрясенного чувства.

    Эти линии эмоциональных волн тоже сходятся персппктивно, но не выше горизонта, на куполе церкви, куда упирается "конус удаления", а на горизонте, в той точке, что проходит через загривок лошади, потому что там приходится "нос" ладьи, рассекающей толпу. Из этой точки эмоциональные линии расходятся не прямо, как перспективные лучи, а дугообразно, как настоящие волны.

    Толпа впереди, та, которая еще не увидала лица Морозовой, теснится с любопытством и грубо хохочет в ожидании позорного зрелища. Ее характеризуют четыре лица: возница и мальчишка справа, а слева купец и священник.

    И бубенцы, и хворостина, которыми в первом варианте худшжник хотел подчеркнуть шутовской характер шествия, в картине сосредоточены в лице осклабившегося возницы. Ни он, ни Морозова не видят друг друга, но лица их перспективно противопоставлены одно другому как крайние контрасты света и тени. Это основная антитеза композиции.

    Рядом с ним лицо по-детски неразумно смеющегося мальчишки en face *. Он уже видит Морозову, но смех не успел сбежать с его лица, тогда каак за ним вправо, откуда виднее профиль Морозовой, он уже заменился на некоторых лицах настороженностью, а на женских - испугом.



    * изображенного спереди (франц.)



    Слева же, откуда Морозтва видна только со спины, скверно глумится священник, прислушиваясь одним ухом к речам острящего купца и обмениваясь взглядом с возницей.

    Там. где розвальни прошли, картина толпы меняется органически. Рядом с бортами струич еловеческой влаги захвачены непосредственным движением: слева бежит мальчишка, догоняя сани, а справа внизу стоит странница на коленях и сидит юродивый. Оба они физически неподыижны, но в них дано высшее напряжение чувства, следующего за Морозовой. Они целиком устремлены вслед ей в своем благословении. Таким образом эти две ближайшие борозды равновесятся:в ысшему напряжению движения слева соответствует высшее напряжение активного чувства справа.

    В крыльях водного следа, оставляемого идущей ладьей ,можно всегда различить несколько рядов расходящихся и постепенно убывающих волн. Так и здесь. Только левое крыло движения, взятое в ракурсе, естественно короче и менее разработано. Вся видимая толпа находится в правом крыле.

    Вторая волна, состоящая почти сплошь из женских фигур, представляет собой нарастание глубокого, заамолченного, с собою самим борющегося и себе противоречащего чувства, которое усложняется по мере ее отдаления.

    Она начинается фигурой мальчика, идущего рядом с санями и глядящего на Морозову испуганно-удивленными, широко открытыми глазами. Это тот же самый мальчик, который на два шага впереди смеется рядом с возницей; теперь он увидал, и мы видим следующее выражение его лица.

    Затем эта борозда развертывается в таком порядке: боярыня со сложенными руками, идущая за мальчиком, подпершаяся горестно старуха, молодая женщина, готовая разрыдаться, склонившаяся боярышня, монашка, выглядывающая из-за ее плеча, и странник с посохом.

    В последних фигурах невыявленная душевная борьба доходит до высшей точки.

    После лица самой Морозовой лицо молодой монахини - самое яркое горение духа во всей картине. Из всей толиы, глядящей на Морозову, она одна смотрит ей в глаза. Между ними бежит такой же магнетический ток, как между глазами Петра и рыжего стрельца в "Утре стрелецких казней".

    В крупной и мрачной фигуре странника, в его руке, сжимающей посох, трагический душевный разлад достигает апогея.

    На левом крыле этой борозде соответствует окаменевший от боли профиль боярского мальчика постарше и ряд теснящихся под самой рамой женских фигур, тоже в профиль. Вслед за ними (так как в эту сторону Морозова обращена спиной) начинается сразу гогочущая темная толпа, не прошедшвя еще через олненное крещение ее лика, с глумящимся священником во главе.

    Но на правом крыле развертывается еще третья борозда. Она сплошь мужская. Это растревоженная, но не преображенная влага недоверия, враждебности, гнева. Но ни смеха, ни глумления в ней уже нет. Она идет от смутного мужика в тулупе, через стрельца, видимого со спины, через крупного старика с седой бородой, неодобряющего черноглазого монаха, пристально и гневно вглядывающегося из-под руки старика, и заканчивается безразлично глумливым и презрительным лицом другого монаха и равнодушно любопытствующим бронзовым лицом татарина в тюбетейке.

    Наконец, выше третьей волны, как бы пена от ее удара об стены церкви, лепятся фигуры двух мальчишек, взобравшихся на карниз, чтобы лучше рассмотреть. Еще выше их, в самом правом верхнем углу - икона Божией Матери, на которую устрремлены глаза Морозовой.

    Графически схему всей композиции можно представить так:

    Было бы рискованно утверждать, что Суриков сознательно нашел и провел в картине этот геометрический чертеж. Он образовался и определился постепенно путем перестановок фигур, путем долгого притирания их друг к другу, путем подшивания новых кусков холста, как мы видели. Сурикову не свойствен был отвлеченный замысел, он исходил из конкретного. Он шел от живого человеческого лица.

    У каждого из лиц, составляющих толпу "Боярыни Морозовой", есть своя интимная история. Некоторые из них нам довелось записать со слов самого художника.

    "Священника в толпе помните? Это целый тип у меня создан. Это когда меня из Бузима учиться посылали, раз я с дьячком ехал, с Варсонофием. Мне восемь лет было. У него тут косички подвязаны. Въезжаем мы в село Погорплое. Он говорит:

    - Ты, Вася, подержи лошадь. Я зайду в Капернаум. Купил он себе зеленый штоф и там уже клюкнул.

    - Ну, - говорит, - Вася, ты правь.

    Я дорогу знал. А он сел на грядку, ноги свесил. Отопьет из штофа и на свет посмотрит. Точно вот у Пушкина в" Сцене в корчме". Как он русский народ-то знал!

    И песню дьячок Варсопофий пел. Я и слова все до сих пор помню:



    Монах снова испугался

    (так и начиналась),

    В свою келью отправлялся -

    Ризу надевал.

    Бросил книгу в руки брал,

    Очки поправлял.

    Бросил книгу и очки,

    Разорвал ризу в клочки,

    Сам пошел плясать.

    Наплясался до доводи,

    Захотел оп доброй воли,

    Вышел на крыльцо.

    Стукнул, брякнул во кольцо -

    Ворон-конь стоит.

    На коня монах садился,

    Под монахом копь бодрился

    В зеленых лугах.

    Во зеленых во лужочках

    Ходят девицы кружочком.

    Девиц не нашел.

    К честной девушке зашел.

    Тут и лягу спать.

    На полу монах ложился -

    На перинке очутился:

    Видит, что беда.

    Что она ни вынимала,

    Все монаху было мало.

    Съел корову, да быка,

    Да ребенка - третьяка...



    А дальше не помню, все у него тут путалось. Так всю дорогу пел. Да в штоф все смотрел. Не закусывая пил. Всю ночь так ехали. А дорога опасная: горные спуски. А утром в городе на нас люди смотрят - смеются.

    ...А юродивого я на толкучке нашел - огурцами он там торговал. Вижу- он. Такой череп у этих людей бывает. Я говорю: идем. Еле уговорпл его. Идет он за мной - все через тумбы перескакивает. Я оглядываюсь, а он качпет головой - ничего, мол, не обману. В начале зимы было. Снег талый. Я его на снегу так и писал. Водки ему дал и водкой ему ноги натер. Алкоголики ведь они все. Он в одной холщовой рубахе босиком у меня на снегу сидел. Ноги у него даже посинели. Я ему три рубля дал. Это для него большие деньги были. А он первым долгом лихача за рубль семьдесят копеек нанял. Вот какой человек был. Икона у меня была нарисовапа. Так он все на нее крестился - говорил:

    - Теперь я всей толкучке расскажу, какие иконы бывают.

    Так па снегу его и писал. На снегу писать - все иное получается. Вон пишут на снегу силуэтами... А на снегу все пропитано светом. Все в рефлексах лиловых и розовых. Вон как одежда боярыни Морозовой, верхняя, черная, и рубахи в толпе. Все пленэр. Я с 1878 года ухе пленэристом стал. "Стрельцов" тоже на воздухе писал. Все с натуры писал: и сани, и дровни. Мы на Долгоруковской - тогда ее еще Новой Слободкой называли - жили, у Подвисков, в доме Збук. Там в переулке рядом, что на Миусское поле шел, всегда были глубокие сугробы и ухабы и розвальней много. Я все за розвальнями ходил - смотрел, как они за собой след оставляют, па раскатах особенно.

    Как снег глубокий выпадет, попросить во дворе на розвальнях проехать, чтобы снег развалило. А потом н
    Страница 9 из 15 Следующая страница



    [ 1 ] [ 2 ] [ 3 ] [ 4 ] [ 5 ] [ 6 ] [ 7 ] [ 8 ] [ 9 ] [ 10 ] [ 11 ] [ 12 ] [ 13 ] [ 14 ] [ 15 ]
    [ 1 - 10] [ 10 - 15]



При любом использовании материалов ссылка на http://libclub.com/ обязательна.
| © Copyright. Lib Club .com/ ® Inc. All rights reserved.