Петр Вяземский Старая записная книжка Страница 1

Петр Вяземский



Старая записная книжка



ЧАСТЬ ВТОРАЯ



Книжка 1. (1813-1819)



Милостивый государь! Я давно был терзаем желанием играть

какую-нибудь роль в области словесности, и тысячу ночей просиживал, не

закрывая глаз, с пером в руках, с желанием писать и в ожидании мыслей. Утро

заставало меня с пером в руках, с желанием писать.



Я ложился на кровать, чтобы успокоить кровь, волнуемую во мне от

бессонницы, и, начиная засыпать, мерещились мне мысли. Я кидался с постели,

впросонках бросался на перо и, говоря пиитическим языком, отрясая сон с

своих ресниц, отрясал с ним и мысли свои, и опять оставался с прежним

недостатком.



В унынии я уже прощался с надеждой сказать о себе некогда хоть пару

слов типографиям, прощался с надеждой получить некогда право гражданства в

сей желанной области и говорил: журналы! вестники! Мне навсегда закрыты к

вам пути! Я умру, и мое имя останется напечатанным на одних визитных

билетах, которые я развозил всегда прилежно, потому что с молодости моей я

был палим благородной страстью напомнать о себе вселенной!



Наконец, последняя книжка Вестника Европы под No 22 оживила меня и

озарила мрак моего сердца. Напечатанный в сей книжке приказ графа Пушкина

в свои вотчины был для меня зарей надежды и удовольствия. Мне открылась

возможность приносить иногда жертвы на алтаре журналов: ибо я имею

маленькую деревеньку в Оренбургской губернии и на каждой неделе посылаю

по два приказа к моему старосте, над которыми, признаюсь вам чистосердечно,

я мстил упрямым мыслям и удовлетворял необоримому желанию чернить

белую бумагу.



Я смею надеяться, милостивый государь,_что приказ, писанный простым

дворянином к скромному старосте, управляющему 150 душами, не потеряет

цены в ваших беспристрастных глазах и будет вами принят наравне с

повелением вельможи к тучному управителю, повелевающему нескооькими

тысячами душ.



Кто-то сказал, что когда афиняне строили флоты, Диоген ворочал своею

бочкою. Не отриньте моего приношения, дайте мне место в Вестинке, и я тогда

с восторгом благодарности, счастливее самого Диогена, воскликну: я нашел

человека!



ПРИКАЗ СЕМЕНУ ГАВРИЛОВУ



Я получил твою отписку и ведомости о доходах и расходах на август и

сентябрь. Радуюсь, что твой слог становится яснее и приятнее, и что ты

начинаешь знать, где ставится Ъ и е. Это не безделица; я здесь знаю одного

сенатора и стмхотворца, которого последнюю оду прислал я к тебе с тем, чтобы

ты прочеел ее перед миром, и который с удивительным своим дароварием

грешит всегда против сих букв.



Но зато недоволен я твоими расходами; они всегда веьики, а доходы по

соразмерности всегда малы. Семен Гаврилович! Это стоит Ъ, ппкись о нем, но

пекись и о доходах. Помни мое наставление: соединяй полезное с приятным.

Притом же буква Ъ гораздо милее в доходах, чем в расходах.



Еще одно слово: твой слог всегда шероховат; а сколько раз сказывал я

тебе не брать себе в пример Шихматова. Вели мелом написать на дверях

приказной избы:



Смотри, чтоб гласная спеша не спотыкнулась, И с гласною другой в дороге не столкнулась! Ты мягкие слова искусно выбирай, А от сиянья злых как можно убегай.



И всякий раз, что возьмешь перо в пальцы, прочитывай три раза эти

прекрасные строки, находящиеся в Науке о Стихотворстве, сочиненной Буало

Депрео, и которую по дружбе своей к нему граф Дмитрий Хвостов сделал

одолжение перевести с французского.



В прочем я здоров, но только немного простудился на днях в Беседе.

Надеюсь скоро что-нибудь сочинить, и вы своего барина увидите печатанного, и

тогда обещаюсь вам снять с вас оброк на два месяца, а если напишется много, то

и на три. Молитесь Богу о том; вы, верно, не усердные воссылаете молитвы,

потому что вот уже шестой год как я собираюсь сочинять и ничего еще не

насочинил. Но я не теряю надежды и жду помощи от Бога. Сенатор Захаров до

старости не писывал стихов, а теперь вдруг написал оду, из которой можно

сделать по крайней мере шесть.



Высылай скорее денег, я должен книгопродавцу 100 рублей и он мне

отдыха не дает. Ты знаешь, как я люблю и уважаю книгопродавцев. Страшись

моей к ним любви.



***



ИЗ ВТОРОГО СВЕТА



(Мое письмо к Тормасову, на маскараде, данном Прасковьей Юрьевной

Кологривовой, в Москве)



Так как у нас календари не в употреблении, то не чаю ни числа, ни года.



От великого князя Георгия Владимировича, первопрестольные столицы

градоначальнику графу Александру Петровичу Тормасоуу Грамота:



До меня дошло известие, что благополучно царствующий ныне потомок

наш тебе вверил управление любезного сердцу моего города. Поздравляю и тебя

с честью начальствовать в городе, освященном знаменитыми происшествиями,

искупившем несколько раз погибающее отечество и жителей его, которыми

предводительствует вождь, поседевший под знаменами победы.



Построивши на берегах Москвы и Неглинной несколько деревянных

лачуг, не думал я, что городок мой возрастет до высшей степени величия, на

котором красуется теперь Москва, и станет наряду с богатейшими столицами

света. Так, слава российского оружия, осветивши при начале своем соседние

края, в участливые дни вашего столетия озарила отдаленнейшие змли и горит в

глазах света незаходящим солнцем. С радостью услышали мы, что ревностное

усердие твое восстановить город, на который обрушился жестокий и сильный

неприятель, венчается успехом и что уже едва приметны следы пламенной

войны.



Спасибо тебе за это! Москву надобно поддерживать и обогащать. Свое

худо хвалить; но назло брату нашему Петру скажу откровенно, что законная

столица России - Москва. Мы здесь с ним, на досуге, часто спорим об этом. В

душе своей он, может быть, и раскаивается, что затеял золотом осушить болото;

но смерть не отбивает упрямства, и он никак не соглашается со мной. Дело

сделано. Дай Бог цвести в красоте и славе Петрограду (воля ваша, мы здесь

старые русаки, не можем приучиться русский город называть немецким

именем); но дай Бог здоровье и матушке Москве!



Признаюсь тебе в малодушии своем: охотно бы оставил я на некоторое

время блаженное спокойствие, которым мы наслаждаемся, чтобы прийти

поглядеть на свой городок, который, вероятно, не признал бы меня, так как и я

узнал бы его по одним догадкам или предчувствиям родительского сердца.

Охотно бы согласился, платя дань времени, нарядиться в кургузое ваше платье,

хотя бы и нн пришло оно ко мне к лицу и, переменяя ночь на день, на масленице

поглядеть на ваши игрища и полюбоваться красавицами и уважением, которым

награждаются твои достоинства.



Сплетники нашего мира, потому что они и здесь завелись от вас,

сказывали нам, что звание московского начальника недолговечное и что место

это шаткое; но мы надеемся, что ты опровергншеь своим примером дурное

обыкновеоие и увековечишь себя на этой степени так, что и после тебя будут

прозывать хорошего начальника Москвы другим Тормасовым.



Бью челом и желаю тебе здоровья и хорошего продолжения хорошего

начала.



***



И.И. ДМИТРИЕВУ



Именем Лафонтена и всей шайки избранных писателей, отпущенных на

упокой, делаю вам строгие укоризны за то, что вы покинули наше ремесло,

которое поддерживалось вами в России.



Когда важнейшие занятия оспаривали право на ваше время и отечество

требовало от вас иных услуг - мы молчали. Но теперь, когда отдых заменил

деятельную и полезную жизнь, с горе ми негодованием видим в вас неверного

брата. Удовлетворите скорее справедливому требованию нашему и примите

жезл владычества, похищенный в междуцарствие лжецарями.



По старшинству лет ваш учитель, а по старшинству дарований ученик -

Хемницер. Поля Елисейские.



***



ПИСЬМО



(При посылке басен)



Покойный батюшка, учитель в здешней народной школе, писал стихи, но

не отдавал их в печать потому, что несмотря на благодетельные следы

отечественного просвещения, из российских городов не более десяти

пользуются типографиями, а наш принадлежит к тому числу, который

довольствуется читать еще по рукописям. Не худо, мне кажется, было бы

выслать к нам из столиц отчаяннейших мучителей печати; пускай бы они здесь

посидели на рукописном прокормлении, авось отстали бы от охоты прибирать

слова к словам.



Но дело не о том; любимый ррд батюшки были притчи. Он часто

говаривал: кто что ни сказывай, а скотов легче заставить говорить, чем людей.

По крайней мере, не взыщут, если за них проврешься.



Притчи его, переписанные за несколько дней до кончины, были

приумноэены посвящением, но к кому, не знаю. Признаюсь в своем

невежестве, я не батюшкин сын: он смотрел всегда в книги или на бумагу,

матушка за учениками, которые были поболее ростом, а я за гусями, которыми

город наш гораздо богатее, чем людьми. Оттого родитель мой мне никогда и не

сказывал о своих упражнениях, и я никогда и не спрашивал о них.



Однако же в завещанир родительском нашел его желание, чтобы все

бумаги были пересланы в Петербург.



Один проезжающий сказывал мне на днях, что недавно учрежден

комитет опекунства о арзамасских гусях наподобие того, который учрежден о

жидах. Сему радостному известию обязан я сыновним удовольствием

исполнить последнюю волю покойного родителя и просить вас принять под

свое покровительство при
Страница 1 из 52 Следующая страница