Петр Вяземский Старая записная книжка Страница 39

Увидим, что

даст нынеонее. Пока еще ничего не дало. Оно умалило, сузило умы.



Выдумывать нвое просвещение на славянских началах, из славянских

стихий - смешно и безрассудно. Да и где эти начала, эти стихии? Отказываться

от того просвещения, которое ныне имеешь, в чаянии другого просвещения,

более родного, более к нам приноровленного - то же, что ломать дом, в

котором мы кое-как уже обжились и обзавелись, потому, что по каким-то

преданиям, гаданиям, ворожейкам где-то, в какой-то потаенной, заветной

каменоломне должен непременно скрываться камень-самородок, из которого

можно построить такие дивные палаты, что перед ними все нынешние дворцы

будут казаться просто нужниками. Вот эти русскославы и ходят все кругом

этого места, где таится клад, с припевами, заговорами, заклятьями и

проклятьями Западу, а своего ничего вызвать и осуществить не могут. Один пар

бьет столбом из-под обетованной их земли.



Эти руссославы гораздо более немцы, чем русские.



***



Вигель, в записках своих упоминая о Козодавлеве, говорит, между

прочим, что он был добрый человек и даже не худой христианин, но видно было

из всего поведения и поступков его, что он более надеялся на милосердие

Божие, нежели на правосудие.



В записках его много злости и много злопамятности, но много и живости

в рассказе и в изображении лиц. Верить им слепо, кажется, не должно. Сколько

мог я заметить, есть и сбивчивость, и анахронизмы в событиях. К тому же он

многое писал по городским слухам, а не всегда имел возможность проникать в

сокровенные причины описываемых им явлений, а мы знаем, как слухи служат

иногда неверными и часто совершенно лживыми отголосками событий. Со всем

тем, эти записки очень любопытны и Россия со всеми своими оттенками

политическими, правительственными, литературными, общежительными,

включая столицыы и провинцию, и личностями отражается в них довольно

полно, хотя, может быть, и не всегда безошибочно и не погрешительно верно.

Вчера вечером читал он у нас многие отрывки из них. (17 октября 1847.)



***



5 декабря 1848. Сейчас узнаю, что я пожалован кавалером ордена св.

Станислава 1-й степени. Видно, что я устарел и что дух во мне укротился. Эта

милость меня не взбесила, а разве только немножко сердит. Во все продолжение

службы моей я только и хлопотал о том, чтобы не получать крестов, а чтобы

срочные оказываемые мне милости обращались в наличные награждения, а не

личные.



При графе Канкрине я успевал в этом. Мои нынешние сношения с

министром уже не таковы. Ордена ,в некотором отношении, похожи на детские

болезни: кррь, скарлатину. Если не перенесешь их в свое время, то есть в

молодых летах, то можешь подвергнуться действию их на старости лет.



Бог помиловал меня до нынешнего дня, но неминуемая скарлатина 1-го

Станислава постигла меня на 56-м году жизни моей. Поздненько, но не можно

сказать: лучше поздно, чем никогда. Всего забавнее, всего досаднее, что должно

еще будет благодарить за это. Прошлого года по представлении моем не дали

1-го Станислава Скуридину, потому чио я его не имел. Теперь могу привить его

другим. La plus belle fille ne peut donner que ce qu'elle а (Самая красивая девушка

не может подарить более того, чем она обладает).



Впрочем, все это, может быть, к лучшему. Лишениями, оскорблениями

по службе нельзя было бы задеть мое самолюбие. Провидение усмиряет мое

самолюбие ниспосылаемыми мне милостями. Вве мои сверстники далеко ушли

от меня. Отличие, полученное мной, ни от кого меня не отличает, а, напротив,

более прежнего записывает в число рядовых и дюжинных. Когда я ничего не

получал, я мог ставить себя выше других, или по крайней мере поодаль,

особняком; теперь, получив то, чего не мог не получить, самолюбию моему уже

нет никакой уловки, никакой отрады, оно подрезается под общую мерку и

должно стать в уровень со всеми. Боюсь только, чтобы не оскорбился

Политковский, видя, что я догнал его.



***



6 февраля 18499. Представлялся сегодня государю благодаритт за

Станислава. Кажется, с 39-го или с 40-го года не был я во дворце. Государь

говорил мне о моей пирушке в честь Жуковского и о желании, чтобы он скорее

возвратился. Я нашел, что государь очень переменился в лице. Что-то как будто

растянулось в чертах и поблекло.



***



Адам Смит, самый ревностный проповедник свободной торговли, умпр

главным управляющим таможен шотландских.



***



Титов передал мне слово, сказанное Карамзиным о политической

экономии: "Эта наука - смесь истин, известных каждому, и предположений

весьма гипотетических".



***



Франклин провел несколько из последних лет жизни своей во Франции.

Перед отъездом, когда уоваривали его остаться в Париже, он отвечал друзьям

своим: "Я очень приятно провел мой вечер, когда настает час ложиться спать,

надобно каждому возвиатиться домой. Мне очень тяжело уезжать, часто даже

колеблюсь; но надеюсь, что исполню то, что прилично".



Можно каждому применить эти слова к жизни своей; паред тем, чтобы

вкусить вечный покой, хорошо бы каждому возвратиться домой, то есть в себя,

и отказаться от света и от всех житейских попечений и удовольствий. Так

сделал Нелединский.



***



Москва, 5 октября 1860. Два раза был я у Ермолова. Ум и память еще

очень свежи, но иногда говорит как-то с трудом, тяжело и невнятно. Разговор

зашел об умении выбирать людей и о том, как редко это умение встречается в

правителях...



При Павле, когда Ермолрв служил в Петербурге по артиллерии, он

неизвестно за что был сослан в Калугу. Через несколько времени объявлено ему

высочайшее прощение. Он возвращается в Петербург. Спустя две недели

сажают его в крепость в казематы - также не сказавши ему ни слова о причине

и поводах к заключению его. Просидел он там два месяца - и сослан на

жительство в Кострому, где нашел сосланного Платова.



Говорили о смерти Хлмякова. "Очень жаль его, большая потеря, да

нельзя не пожалеть и о семействе его", - тут кто-то сказал. "Нет, - продолжал

Ермолов, - что же, он семейству оставил хорошее состояние, а нельзя не

пожалеть о ***, который без него остался при собственных средствах своих, то

есть дурак дураком".



***



После причащения Бажанов спросил императрицу Александру

Федоровну, простила ли она всем, против которых имела она злопамятство. Она

призадумалась и отвечала: "Нет". Духовник увещевал ее держаться

христианского правила.



"Если так, - сказала она, - прощаю австрийскому императору все зло,

которое он сделал покойному императору и нам".



Это повторение того, что было при кончине Николая Павловича. Когда

сама императрица спросила его, не осталось ли на душе его озлобления против

кого-нибудь, он отвечал: "Нет, прощаю и австрийскому императору, который

так жестоко переворачивал нож в ране, им нанесенной мне, и готов молиться за

него и за султана", - последнее слово проговорил он луыбаясь. (Рассказано

мне Блудовым, который слышал это от императрицы Александры Феддоровны.)



Книжка 12. (1838-1843)



10 июня 1843. Ревель. Прочитал "Князя Курбского" Бориса Федорова;

читается, хотя и с трудом, по историческим подробностяс, но романтическая и

драматическая часть - ребячество; а славный сюжет, достойный Вальтера

Скотта.



***



27 июня 1843. Приехал в Мануилово к Мещерским в 11 часов утра. В

Мануилове крестьяне не говорят: дождь идет, дождь шел, а дождь летит,

летел.



***



Гёте говорит: я каждый год перечитывал несколько пьес Мольера, также

как я время от времени любуюсь гравюрами с картин итальянских мастеров.

Ибо мы пигмеи, мы не в состоянии сохранить в уме нашем возвышенность

подобных предметов; нужно нам по временам возвращаться к ним, чтобы

возобновлять в себе впечатления такого рода.



Гёте же: Шекспир предлагает нам золотые яблоки в серебряных чашах.

Изучением творений его нам удается перенять от него серебряные чаши, но

нечем пополнить их нам как картофелем. Вот что беда.



Он говорит, что если Байрон имел бы случай излить жестокими

выходками в парламенте все, что было в нем оппозиционного, то поэтический

талант его был бы гораздо чище. Но он мало говорил в Парламенте и хпанил на

душе все, что имел враждебного против нации своей, потому и вынужден был

облечь свое негодование поэтической формой. Я охотно назвал бы большую

часть отриицательных действий Байрона: Verhaltene Parlamentsreden

(парламентские речи, приведенные в действие).



Он же: Я сказал, что классическое есть здравие, а романтическое -

болезнь. В таком смысле Нибелунген так же классический, как Гомер, ибо в

обоих есть здоровье и сила. Большая часть новейших произведений не потому

романтические, что они новейшие, но потому что они слабы, болезненны или

больны, а творения древние не потому классические, что они древни, но потому

что в них есть сила, свежесть и здоровье. Если мы по этим приметам различили

бы классическое от романтического, то легко бы поняли друг друга.



Возвратился из Мануилова в Петербург 3 июля в полдень.



***



Книжка 13. (1849-1851)



Буюкдере. 28 июля (9 августа) 1849



"Очерк путешествий по Европейской Турции" Виктора Григоровича.

Казань. Путешествовал в 1844-1845 гг.



Солунь (Фессалоника). Святая гора (Афонскач гора). Монастырей
Страница 39 из 52 Следующая страница