Петр Вяземский Старая записная книжка Страница 50

а еще более разрастется - древняя срублена - будет в жаркие дни

лета прохладным и благодатным убежищем. Эти pins - обблагороженные наши

сосны и елки. Зонтичные pins a parasol очень живописны. Я видал их в римских

садах. Кто-то сказал, что кипарисы похожи на свернутые зонтики, а те - на

развернутые.



Вчера обедал у Базили французский врач Grimaldo, бывший при

Ибрагиме-паше во время походов его. Теперь он в Сайде главным врачом

центральноого госпиталя. Он рассказывает много забавного про фантастический

и дон-кихотский поход знаменитого Иокмуса из Иерусалима к Газе, где

18000-ный корпус турецкий едва не дал тяги при нападении 300 наездникоа из

войскп Ибрагима.



Он говорил, что леди Стенгоп умерла в бедности и оставив по себе до

200000 пиастров долга. Она была в руках арабов и других пройдох, которые

совершенно ею овладели и пользовались помешательством рассулка, чтобы

ограбить ее. После посещения Ламартина и рассказов его об этом поспщении

она не допускала до себя путешественников.



Чтобы определить и оценить Ламартина, довольно одного замечания:

никто из путешествующих по Востоку не берет книги его с собой. И этот

гармонический пустомеля мог держать Францию под дуновением слова своего

во власти своей несколько дней! Не доказывает ли это, что в некотором

отношении Франция мыльный пузырь.



Правда, что иногда этот пузырь начинен порохом и горючими

веществами. После Иерусалимского Шатобриана напал я в Бейруте на

замогильного Шатобриана в литках "La Presse", и он иногда завирается, но у

меня сердце лежит к нему. В нем и более дарования, чем в Ламартине, и более

благородства. Он мыслит и чувствует как благородный человек, как дворянин, а

- воля ваша - это не безделица в век бунтующих холопов.



В замену леди Стенгоп, здесь поселился потомок славного Мвльбруга, он

обараблися, женился на арабке низшего состояния и во всех отношпниях

ничтожной - и выписал двух дочерей своих от первого брака, которых отдал в

руки необразованной и сердитой мачехи.



5 июня. Выехал из Бейрута в десятом часу утра. Дорога чвса на полтора

по берегу моря, у подошвы Ливанских гор. Море как необозримая лазурная

скатерть развертывается, и серебряная бахрома ее плещется в берег и стелется

под ноги лошади. Голые горы дико и грозно возвышаются - наконец

сворачиваешь к ним и начинаешь подыматься, подыматься, подыматься.

Иудейские горы - шоссе в сравнении с ними.



Вообразите себе, что подымаетесь верхом на Ивановскую колокольню

огромного размера, на несколько сотен Ивановских колоколен,

взгромоздившихся одна на другую, и подымаетесь по ступеням, оборвавшимся

и катящимся под ногами лошади; но арабская лошадь идет себе по этой

фантастической дороги как по битой и ровной. Море всегда в виду. Я принимал

сначала селения, лежащие в ущельях, за кладбища. С высоты дома казались мне

надгробными каменьями.



На один час останавливались для отдыха в селении маронитском Брейз.

Тут все народонаселение маронитское. Оттуда дорога получше и природа живее

и зеленее. Шелковичные рассадники - по ступеням горы, снесены камни и

образуются гряды. Здесь обработка земли, или лучше сказать, камня,

исполинская работа. Наши европейские поселяне не управились бы с нею.



За четверть часа до Бекфея монастырь; пред ним огромные камни и

большое тенистое дерево; оттуда виден Бейрут, словно сложенные камни, и

бейрутский рейд с кораблями, которые как мухи чернеют на воде, а пред

глазами дом эмира Гайдара, который европейской наружностью и зелеными

ставнями своими приватно улыбается усталому путнику.



В четвертом часу я подъехал к дому и заранее отправил к князю

переводчика своего с письмом Базили. Вышли ко мне навстречу все домашние,

дети, внуки князя и вся дворня. Князь ввел меня в приемную комнату; после

первых приветствий поднесли мне рукомойник со свежей водой; потом покрыли

меня флеровым, золотом вышитым, платком и поднесли курильницу, окурили

меря, или, пожалуй, окадили меня, после вспрыснули благовонною влагою; тут

шербет, кофе, трубка. Внуки князя, дети единственной дочери его замужем за

его племянником, очень красивы, лица выразительные. Одеты синим плащом, с

воротником, шитыым золотом. Комната очень чистая, белая штукатурка

порядочно расписанная цветами. Дом еще не совсем отстроен.



В селении Брейз принимали меня за доктора, подводили больных детей,

водили меня к постели одного больного, движениями давали мне знать, чтобы я

пощупал у него пульс. На Востоке старые сказки путешественников и поныне

все еще действительная быль. Чтобы отделаться от своих пациентов и не дать

им подумать, что я равнодушный и безсострадательный врач, я велел им сказать

чрез переводчика моего, что я не лекарь, а московский эмир, который едет в

гости к их эмиру. Тут оставили они меня в покое.



Наверху дома эмира терраса с фонтанами. Вид прекрасный. Подалее

нагие горы здесь одеты роскошною и свежею зеленью. Море разливается у

подошвы их.



Народонаселение очень любит эмира. Он человек набожный,

справедливый и добрый. Несмотря на доброту его, на другой день при рассвете,

под окнами его, раздавались крики несчастных, которых били палками по

пятам. Я в то время собирался ехать и пил чай. Мне хотелось послать к эмиру и

просить его помиловать несчастных; но мне сказали, что эти люди, по

приговору судей и депутатов, наказываются за совершенные ими преступления.



Вечером обедали мы, или ужинали, сидя на полу. На подносе было около

двадцати блюд разншй дряни. Были вилки и ножи, но более для вида. К тому же,

сидя поджавши ноги, неловко резать и покойнее и ловчее есть по-восточному.



Ничего нет скучнее разговоров через переводяика. Переводчики

обыкновенно люди глупые и худо знают один из языков, с которого или на

который переводят. Все вертится на тонкостях. Скажешь пошлость и слушаешь

- как переводчик переносит ее на другой язык. Собеседник отвечает также

пошлостью; ждешь, пока положит он ее в рот переводчику, который пережует

ее и потом уже передаст тебе. Здесь же, на Востоке, каждое слово обшивается

комплиментами. Я не понимаю, как европейскик путешественники и книжники

имели дар заводить любопытные разговоры со здешними жителями, не зная ни

одного из восточных языков. Я думаю, что многие из этих разговоров выдуманы

на досуге, чтобы бросить на книгу местную краску. Меня тошнит от всякого

шарлатанства - после двух-трех фраз мне всегда хочется сказать через

переводчика собеседнику: убирайся, пожалуйста, к черту и оставь меня в покое,

как и я оставлю тебя.



Во вторник, 6 июня, отправился я из Бекфея в 6-м часу утра. Ночевать

должен я был в Захле, часов за 7 или 8 - заезжал я в иезуитский монастырь

возле дома эмира. Два иезуита, церковь и школа. В горах есть и другие

иезуитские заведения.



Нельзя не отдать справедливости иезуитской и вообще римской

церковной деятельности. Зовите ее властолюбием, но она приносит полезные

плоды, а лица, которые именем церкви действуют, достойны всяуого уважения

и не заслуживают никакого нарекания. Они учат тому, во что сами верят и чм

поникнутф с детства. Церковь их, может быть, ошибается, но они

добросовестные, ревностные исполнители ее воли и учения. Самоотвержение их

поразительно. Духовные лица эти вообще люди образованные - и должны

жить посреди невежества и лишений всякого рода. Что же им делать, как не

пропаганда? На то они и посланы - духовные воины, разосланные по всем

концам мира, чтобы завоевать края оружием слова и покорять завоеванных

власти, пославшей их. Они бодрствуют на страже и не упускают ни одного

случая умножить победы свои. Да это жизнь апостольская.



От настоятеля узнал я, что жив еще иезуит патер Розавен, который был

при мне в иезуитской школе в Петербурге. Я просил его передать ему поклон от

старого ученика, про которого он, вероятно, забыл, хотя он, и вобще иезуиты,

меня любили и отличали; но никогда, ни полусловом не старались поколебать

во мне мое вероисповедание и переманить к себе.



Можно осуждать правительство или владыку за честолюбие его, но

преданные ему воины, которые, не жалея трудов жизни своей, ратуют с честью

и самоотвержением по долгу совести и присяги, возбудят всегда почтение во

всех беспристрастных людах, и потому толки о пронырствах римского

духовенства всегда мне кажутся нелепы.



Духовные начала, на коих осрована церковь наша, могут быть чище, но

духовное воинство римской церкви образовано и устроено гораздо лучше

нашего. Их точно снедает ревноть о Доме Господнем - как, то есть чем, учили

их признаввть этот дом. Смешно же требовать от этих миссионеров, чтобы они

обращали в христианство в пользу протестантской или греческой церкви, а

надобно же обращать или набирать в какое-нибудь вероисповедание, пока не

будет общего, пока не будет единого пастыря и единого стада. Единый Пастырь

и есть, но стадо разбито и ходит под различными таврами.



Дорога в Захле лучше Бейрутской, усеяна зелеными оазисами деревьев.

Есть даже рощицы - что-то вроде нашего ельника. Так пахнет иногда от них

Русью, что захочется слезть с лошади и пойти по грибы, но вспомнишь

Тредьяковского и скажешь:



Лето, всем ты любовно, Но, ах, ты не грибовно.



На дороге роща старых и широковетвистых деревьев в местечке Эльмруз,

с маронитской церковью и школой. Мальчишки на дворе у церковной паперти

твердили
Страница 50 из 52 Следующая страница