Петр Вяземский Старая записная книжка Страница 28

ением. Обедала Анна Алексеевна Окулова. Много

шутилм. Она рассказала мое слово: по всем по трем - коренной не тронь.

Вечером возвратился в город.



19-е. Обедал у Авроры. Вечером заезжал к архимандриту Айвазовскому.

Утром был в Комитете Министров. Много говорили и ничего путного не

решили.



20-е. Писал возражение на Чевкина, который первый на вызов явился с

доносом на цензуру: когда думать ему о путях сообщений, если он роется в

старых журналах и вытаскивает из них старые дрязги.



22-е. Был у меня профессор Московского университета Майков. Тютчев

читал ему свои последние стихи. Изготовил записку для Норова о назначении

комитета для пересмотра Цензурного Устава.



23-е. Вечером был у меня граф Блудов и Плетнев. Жуковский говаривал

о графе Уварове: "Странный человек. Часто подымает нос, а головы никогда не

подымает".



30-е. Были у меня Батюшков, Анненков, София Щербатова, Аврорра

Карамззина.



2 декабря. Был у меня Кавелин. Говорил ему о статье Бабста в

Московских Ведомостях.



4-е. Перелистывал на днях вышедший 7-й том Пушкина.



5-е. Был у меня граф Уваров, отъезжающий в Москву. Вчера читал

биографию Маркова, написанную Бартеневым. Надобно отыскать мне мой

некролог Маркова, напечатанный в Телеграфе.



6-е. Вчера вечером были у меня Титов и Норов. Кто-то сравнивал голову

С.Ст. с постоялым двором, всё и все в нем перебывают: и умное и глупое, и

дельное и бездельное, и правое и кривое, а там, когда ночью все разъедутся, то

уже ничего не останется.



7-е. Был я приглашен на вечер к великой княгине Екатериее

Михайловне, но не поехал. Сидели у меня веером Плетнев и Казанский

Баратынский.



8-е. Был восприемником у Рейтерна дочери Марии. Восмриемницей была

императрица Мария Александровна. Место ее заступила Анна Тютчева.



9-е. Обедал сегодня у вдовствующей императрицы: графиня Тизенгаузен,

граф Адлерберг, граф Шувалов, Норов. Говорили о смерти Василия

Петровского в Алупке и графини Бенкендорф в Дрездене. Государыня говорила

о княгине Дашковой и о записках ее, переведенных недавно на немецкий язык.

Спрашивала, почему Ванюша Воронцов наследовал имя Дашкова, но никто из

нас не умел отвечать.



11-е. Обедал у великой княгини Екатерины Михайловны с Титовым.

Вечером у Норова.



31-е. Кончил год, дома, с Павлом и женой его.



Книжка 24. (1858-1859)



"Друзья мои! (говорит Карамзин в "Письмсх Русского

Путешественника") Когда судьба велит вам быть в Лозанне, то войдите на

террасу кафедральной церкви и вспомните, что несколько часов моей жизни

протекало тут в удовольствии и тихой радости!" Я исполнил желание его.



Когда бываю за границей, беру всегда с собой Письма Карамзина и

перечитываю многие из ни хс особенным наслаждением. Люблю отыскивать,

угадывать следы его, разумеется, давно стертые с лица земли. Поколения

сменили поколение, которое он застал и видел. Гостиницы исчезли. Все

приняло новый вид.



Россия училась читать по этим Письмам. Они открыли новый мир в

области умственной и литературной. Ныне их уже не читают. Так называемые

учителя русской словесности считают их устарелыми и предлагают ученикам

новейшие образцы. А между тем Письма эти должны служить и ныне образцами

языка и слога: они не только Письма путешественника, но настоящие мемуары,

исповедь человека, картина эпохи. Замечательные лица, характеристики,

разговоры их передаются в живом зеркале. Ни в котором из творений

Карамзина не изображает он себя в такой полноте, как здесь.



Чувствительность, так называемая, сентиментальность, пожалуй,

слезливость, не приоорны, потому что они не искусственны, не лживы, а

истинны. Таков был Карамзин в то время. Таковым он был до конца жизни,

разумеется, с изменениями, со зрелостью ума и души, которые пришли с

летами. Карамзин всегда сохранил доброссердечную, мягкую, детскую

впечатлительность: он до конца любовался живостью первоначальных лет,

цветком, захождением солнца, всеми красотами природы; был состпадателен до

слезливости; любящая и нежная душа не охлаждалась ни летами, ни опытами

жизни, часто отчуждающими душу от блинжего.



Стих латинского поэта "Я человек и ничто человеческое мне не чуждо"

было постоянным лозунгом всей его жизни, всех его действий, чувств и

помышлений. Не помещик, он горевал при известии, что в такой-то и такой-то

губернии неурожай. Когда Дмитриев заставал его в такую минуту грусти и,

узнав о ее причине, говорил: "Полно заботиться, в Москве будет всегда

довольно калачей", - Карамзин добродушно смеялся шутке друга своего, но не

менее горевал о лишении и нуждах бедных крестьян.



Тому, кто знал его, слышится голос души его в следующих словах,

писанных также из Лозапны: "Я сел на уединенной лавке и дождался

захождения солнца, которое, спускаясь к озеру, освещало на стороне Савойи

дичь, пустоту, бедность, а на берегу Лозанском - плодоносные сады, изобилие

и богатство. Мне казалось, что в ветерке, несущемся с противоположного

берега, слышу я вздохи бедных поселян савойских". Это не риторическая фигура,

не филантррпическая фраза, брошенная, чтобы произвести театральное

действие на читателей или слушателей. Нет, Карамзин и тогда слышал сердцем

вздохи бденых поселян савойских, как лет 30 или 40 после сострадал он в

Москве, или Петербурге, в уютном доме и за сытным обедом, жалкой участи

поселян Пензенской или Олонецкой губернии.



Сам Карамзин при одной выходке сентиментальности своей прибавляет,

в примечании: кто хочет, рассмеется. Следовательно, он знал, что

подвергается насмешливости некоторых людей, но вместе с тем не хотел он, из

ложного стыда, утаивать движения своего сердца и выставлять себя не тем,

чем он был в самом деле. Эти выходки, эти сердечные нескромности

драгоценны для людей, даже и не разделяющих этого невинного

простосердечия, но умеющих сочувствовать всему, что есть выражение

искреннего, истинного чувства.



"Писем Русского Путешественника" теперь не читают, потому что он в

них не говорит о железных дорогах, которые никому тогда и во сне не снились;

не пускается в исследовсние и разрешение вопросов статистических,

политико-экономисеских, хотя при случае не забывает и затрагивать их, когда

они попабаются ему под руку, и даже первый создал и пустил в ход в этих

письмах слово промышленность.



Эти господа, не обращающие никакого внимания на "Письма Русского

Путешественника", похожи на человека, который пренебрегал бы картинами

Рембрандта и ван-Дейка потому, что лица, ими на портретах изображенные, не

одеты и не причесаны по-нынешнему. Многих не занимает человек, в обширном

духовном и умственном значении его. Им, например, нужно, чтобы лицо было

современное, нынешнее, т.е., чтобы походило на них самих, смотрело на

предметы с той точки зррния, с которой они смотрят, говорило их языком или

их наречием, вполне разделяло их убеждения и предубеждения. Одним словом,

было не личностью, отдельной, самобытной, независимой, а однообразным

отпечатком, одноцветным отблеском общего типа, общей формы. Вот отчего в

наше время так редки оригинальные умы и характеры, и литературные

произведения вертятся вечно в заколдованном круге, который страшатся

переступить угодники века из страха опказаться запоздалыми, отсталыми и не

имеющими достаточно силы, чтобы достигнуть высоты настоящего и общи м

аршином опредеенного уровня.



Знакомства Карамзина с знаменитыми современностями. Он является

перед ними выборным человеком возникающего русского просвещения и в этом

звании оценивается ими, возбуждает все их сочувствие, всю их любовь и в лице

его сочувствие и любовь к России. Заслуга неоцененная, которой можем мы

гордиться и которую не следовало бы нам забывать. Добро бы еще светским

читателям, жадным потребителям всякой новизны, но нам, нашей пишущей

братии, непростительно отрекаться в равнодушном забвении от дел и подвигов

предка нашего, который указал нам дорогу, по которой все мы идем, с меньшим

или большим успехом, который отлил и отчеканил орудие, которым действуем;

который не только на родной почве высоко поднял хоругвь русского

просвещения,-но с честью явил его и глазам образлваннейших мужей того

времени; обратил их сочувственное внимание к новым, им дотоле неизвестным

союзникам, к новым сподвижникам на стезе образованности и в трудах

умственного и духовного преуспевания.



В каком русском писателе найдете вы более глубокого, верного

понимания природы, таких живых и красноречивых изображений ее

разнообразных и изумттельных красот? Сколько разносторонних сведений,

сколько любознательности. Какие верные характеристики писателей, в то время

едва по одному имени известных России, характеристик, и ныне не утративших

свежести и верности своей. Под легкостью, непринужденностью письменной

болтовни сколько глубоких наблюдений, чуждых всякого систематического

педантства и сухости нравоучения. Какая теплая, неограниченная любовь к

человечеству, вера в Провидение и благодарность к нему. Какое искусство,

какая простота в рассказах современных событий, дорожных приключений, в

исторических воспоминаниях. В некоторых местах можно уже угадывать

будущего романического повествователя и будущего историка. Лица, им

упоминаемые, живы, встают, движутся, говорят перед нами. Читая эт
Страница 28 из 40 Следующая страница