LibClub.com - Бесплатная Электронная Интернет-Библиотека классической литературы

Петр Вяземский Старая записная книжка Страница 40

Авторы: А Б В Г Д Е Ё Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я

    но рад, когда мое удовольствие встретистя с

    удовольствием моих избранных. О почтеннейшей публике, право, никогда не

    помышляю. нОа сама по себе, я саа по себе.



    Что касается до почтенных собратьев моих по письменной части, то так

    же искренно скажу, что за мнения их обо мне ни гроша не дам. Они ли

    виноваты, я ли виноват, решить не мне, но я с ними ничего общего не имею, да

    и не могу иметь. Вот вам кстати, или некстати, моя литературная исповедь.

    Поверяю ее вам, моей милостивой и милейшей исповеднице.



    Мне невыразимо приятно видеть, что вы читали мое письмо с тем же

    чувством и в том же диапазоне, с каким я писал его. Мы с вами встретились

    чувствами...



    А вот где мы с вами расходимся. По благосклонному впечатлению,

    которое производят на вас писанные мною портреты, вы хотите, чтобы я

    написал и свой портрет во весь рост. То-то и беда, что у меня нет своего роста.

    Я создан как-то поштучно, и вся жизнь моя шла отрывочно. Мне не отымкать

    скбя в этих обрубках. В жизни моей нет, или слишком мало, действия. Я нн

    действующее лицо: разве чувствующее. Я никогда и ни в чем не был двигатель:

    был только рефлектор, и много, что указатель. С этим недалеко уйдешь в

    составлении мемуаров. Узнавайте меня в живописи моей, когда пишу чужие

    портреты с натуры. В чужой натуре отыщется и проглянет и моя натура, хотя в

    профиль. Чем богат, тем и рад. Фасы моей от меня не требуйте. Бог фасы мне не

    дал, а дал мне только несколько профилей. Один из них всегда к вам обращен.



    А вот, не думанно, не гаданно, вылилась пред вами, сама собою, и новая

    исповедь моя. Видно, на роду у вас написано быть моей духовной матушкой.

    Когда я умру, извольте сами, из всего сказанного мною, написать силцэтку мою.



    А читаете ли вы Русский Архив, а в нем Выдержки из Старой Записной

    Книжки? Тут найдете вы кое-где разбросанные черты мои.



    Мне всегда хотелось описать дом и семейство Киселевых в Москве, а

    особенно обрисовать слегка бабушку вашу и графа Павла Дмитриевича. Знаю,

    что пишется официальная биография последнего. Но мне желательно

    ограничить себя рамкой более тесноы, салонной, не выходя на общественное

    поприще. Нет ли у вас в семействе частных писем Елисаветы Дмитриевны и

    Павла Дмитриевича? Вот наградили бы вы меня ими, и по этой канве вышил бы

    я узоры по памяти и сохранившимся во мне впечатлениям.



    Очень рад, что Дмитрий Алексеевич отозвался сочувственно на писание

    мое. Сердечное ему спасибо мое и почтение.



    Вот расписался я и утомил ваши прекрасные глазки моими каракулями.



    ***



    КОЕ-ЧТО О СЕБЕ И О ДРУГИХ, О НЫНЕШНЕМ И ВЧЕРАШНЕМ



    Некоторые из наших прогрессистов - надобно же называть их, как они

    сами себя величают, - не могут понять, или не хотят понять, что можно

    любить прогресс, а их не любить: не только не любить, но признавать

    обязанностью даже ратовать против них, именно во имя той мысли и из любви

    той мысли, которую они исказили и опошлили.



    Можно любить живопись; но именно потому, что любишь и уважаешь

    ее, смеешься над Ефремами малярами Российских стран, которые мазилкой

    своей пишут Кузьму Лукою. Эти господа думают, что они компанией свей

    снли на откуп либерализм и прогнесс и готовы звать к миповому на суд

    каждого, кот не в их лавочке запасается сигарами или прогрессом и

    либерализмом. Они и знать не хотят, что есть на свете гаванские сигары и что,

    привыкнув к ним, нельзя без оскомины, без тошноты курить их домашние,

    фальшивые сигары, которые только на вид смотрят табаком, а внутри не что

    иное, как труха.



    Скажу, например, о себе: я мог быть журналистом и был им отчасти; но

    из того не следует, что я должен быть запанибрата со всеми журналистами и

    отстаивать все их мнения и разделять с ними направление, которому не

    сочувствую.



    Доказательством тому приведу, что я добровольно вышел из редакции

    Телеграфа, когда пошел он по дороге, по которой не хотел я идти. Тогда был я в

    отставке и в положении совершенно независимом: следовательно, поступил я

    так не в виду каких-нибудь обязательных условий и приличий, а просто потому,

    что ни сочувствия мои, ни литературная совесть моя не могли мирволить тому,

    что было им не по вкусу.



    Карамзин был совершенно вправе написать обо мне, что я пылал

    свободомыслием, то есть либерализмом в значении Карамзина. Но либерализм

    либерализму рознь, как и сигара сигаре рознь. Я и некоторые сверстники мои, в

    то время, мы были либералами той политической школы, которая возникла во

    Франции с падением Наполеона и водворением конституционного правления

    при возвращении Бурбонов. Мы были учениками и последователями

    преподавания, которое оглашалось с трибуны и в политической полемике

    такими учителями, каковы были Бенжамен-Констан, Ройе-Коллар и многие

    другие сподвижники их.



    Но из того не следует, чтобы мы, либералы того времени, были и ныне

    послушниками либерализма, который проповедуется разными Гамбетта, Флоке,

    Рошфор и им подобными. Не мы, либералы, изменились и изменили, а

    изменился и изменил либерализм. И не то молоко,_которым мы питались и к

    которому привыкли.



    Перенесем вопрос на русскую почву. Многие из нас, например, могли не

    разделять вполне всех политических и государственных мыслей Николая

    Тургенева; но могли иметь с ним некоторые точки сочувствия и прикосновения,

    следовательно, разрыва не было. Были вопросы, в которых умы сходились и

    действовали дружно.



    Возьмем даже Рылеева, который был на сааой окраине тех мыслей,

    которых держался Тургенев. Еще шаг, и Рылеев был уже за чертой и, по

    несчастью, он совершил этот шаг. Но все же не был он Нечаев и быть им не мог.

    Он гнушался бы им, а ведь Нечаев тоже слывет либералом и почитал себя

    либералом.



    Охотно верю, что в этой шаткости понятий, в этом разгроме правил,

    верований, начал есть гораздо более легкоумия, слабоумия, нежели злоумия, но

    все же не могу признать либерализмом то, что не есть либерализм. Как ни будь

    я охотник курить сигару, все же не могу я признавать сигарою вонючий свиток,

    которым потчевает меня угорелый и утративший чутье и обоняние курильщик.



    Еще несколько слов. Иным колят глаза их минувшим. Например,

    упрекают их тем, что говорят они ныне не то, что говорили прежде. Одним

    словом, не говоря обиняками, обличают человека, что он прежде был

    либералом, а тепеть он консерввтор, ретроград и проч. проч. Во-первых, все эти

    клички, все эти литографированные ярлыки ничего не значат. Это слова, цифры,

    которые получают значение в применении. Можно быть либералом и вместе с

    тем консерватором, быть радикалом и не быть либералом, быть либералом и

    ничем не быть. Попугай, который затвердит слова: свобода, равенство прав и

    тому подобные, все же останется птицей немыслящей, хотя и выкрикивает слова

    из либерального словаря.



    ***



    Посмотрите до какой нелепости доходят наши газеты: С.-Петербургские

    Ведомости, No 220, 11-го августа, сопоставляют патриотическую песню,

    сочиненную князем Черногорским, и песню турецкую. Про первую говорят:

    "Гимн Черногорцев, преисполненный рыцарского великодушия и

    глубокочеловечным чувством". Другой, то есть турецкий, - "воплями дикой

    свирепости и жестокого изуверства".



    А дело в том, что вся разница в гимнах заключается в следующем: сербы

    алчут турецкой крови. Турки - сербской. Сербы поют: "Раны моей души будут

    исцелены турецкой кровью"; турки поют: "Омочи в сербской крови свой меч".



    Не много рыцарства и человечности ни там, ни збесь, а она

    человеческая кровожадность, которая, к прискорбию, свойственна всем

    народам, когда они враждуют и воюют между собой. Тут турки те же христиане,

    а христиане те же турки.



    В литературном отношении в турецкой песне более поэзии и силы,

    нежели в сербской. Например: "Наглость гяуров возносится до седьмого неба.

    Их вой, когда они лают на луну, проникает до престола Аллаха". Лают на луну,

    очень поэтически выражает прозвание, даннре турками гяурам. "Блаженно

    улыбайся, когда, среди битвы, твой дух отделится от тела". Вот это почти

    рыцарски: "Не плачьте над нашими трупами и оставляйте их на поле битвы,

    чтобы они распространяли чуму в логовищах гяуров". Поэзия свирепая, но

    поэзия. Есть что-то в этом роде у Мицкевича, в поэме Валленрод.



    ***



    Как с приближением зимы Цветок спокойно умирает.



    Ему природы благ закон, Емв природа мать родная: Еще благоухает он, Еще крсаив и увядая.



    Начало стихотворения, которое я написал, то есть надумал, минувшим

    летом (1876) в вагоне, когда ехал из Гамбурга в Эмс. Есть и конец, но пока не

    нахоюу его ни в памяти, ни в бумагах.



    Читал я его Гроту в Гамбурге и, кажется, был он им очень доволен.

    Много подобных стихов у меня пропало, которые я мысленно сочинял в

    прогулках и езде, - и не успел записывать. Беспечность и лень всему этому

    причиною. Дело в том, что я люблю творить и охлаждаюсь к сотворившемуся.



    ***



    Стихи Хемницера с одноглаогльными рифмами своими можно иногда

    сравнить с подмоченным порохом. Стих осекается. Воаприемный Грот слишком

    снисходителен и пристрастен к своим крестникам. Издание Державина и

    Хемницера труд почтенный и в русской литературе небывалый. Но в поэтах

    своих хвалит он часто, что вовсе недостойно похвалы. Поэт, великийп оэт,

    Державин оускается нередко до Хвостова, если не ниже. Хемницер иногда
    Страница 40 из 40 Следующая страница



    [ 30 ] [ 31 ] [ 32 ] [ 33 ] [ 34 ] [ 35 ] [ 36 ] [ 37 ] [ 38 ] [ 39 ] [ 40 ]
    [ 1 - 10] [ 10 - 20] [ 20 - 30] [ 30 - 40]



При любом использовании материалов ссылка на http://libclub.com/ обязательна.
| © Copyright. Lib Club .com/ ® Inc. All rights reserved.