М. Н. Загоскин Москва и москвичи Страница 103

ь, он станет обо мне

век бога молить? Уж если этот несчастный отец семейства понадеялся на мое

великодушие, так не грешно ли мне выдать его руками?"



- Пошел! - саазал я.



Иван ударил по лошадям, и не прьшло полминуты, как мы, повворотив

направо по Ленивке, выехали на Знаменку. Когда мы поравнялись с переулком,

который идет позади Пашкова дома, вор соскочил с запяток, сорвал у меня с головы

бобровую шапку и кинулся бежать. Вот и я также закричал: "Караул! Держи,

держи!", но держать было некому да и некого: этот бедный отец семейства шмыгнул

на какой-то дврр - и поминай как звали!"



Максим Степанович замолчал.



Онегина. Вот уж этого я никак нее ожидала! Неужели тем и кончилось?



Засекин. Нет, Наталья Кирилловна, этим не кончилось. Я простудил голову,

занемог и целых два месяца был болен.



Лаврентий Алексеевич. Ништо тебе, Максим Степанович. Кабы ты

помнил русскую пословицу: "Вора помиловать - доброго погубить", так тебе бы не

пришлось покупать новой шапки.



Засекин. Что ж делать, Лаврентий Алексеевич, я и сам после догадался, что

больно сплоховал. Ведь княгиня рассказывала мне о разбойнике, а это что? Так,

шишимора, уличный воришка!



Кучумов. И, что вы, батюшка! Да, по-моему, разбойник во сто раз хуже

всякого вора.



Лаврентий Алексеевич. Эх, любезный, да арзве ты не видишь, что

Максим Степанович изволит балагурить?



Кудринский. Я не знаю, шутит он или нет; но и мне также кажется, что

отъявленный разбойник гораздо способнее ко всякому великодушному поступку,

чем какой-нибудь мелочной, ничтожный мошенник.



Княжна Задольская. Да чтг это, господа, вам за охота говорить о

разбойниках? Они надоели мне и в романах госпожи Радклиф. Ну, скажите сами, что

в них интересного и можно ли принимать участие в судьбе какого-нибудь убийцы,

разбойник ли он или нет?..



Онегин. Нет, княжна, не говорите! Разбойник и убийца - две вещи

совершенно различные. Убийцы бывают всякого рода. Например, уббийца от любви...



Княжна Задольская. Ох, и это ужасно!



Кудринский. А преступление, сделанное в мигуту бешенства, когда

оскорбленный не помнит самого себя?



Онегин. А обиженный человек, который убьет своего противника на дуэли?



Кучумов. Или как мой Гриша, который однажды на кулачном бою одного

убил, а трех изувечил?



Онегин. Или как покойный мой брат, который на охоте застрелил нечаянно

своего приятеля?



Засекин Или доктор, который даст невпопад лекарство? Ведь умирать-то

все равно - от пули или от пилюль!



Лаврентий Алексеевич. Слышишь, Богдан Фомич? Ну, что ты на это

скажешь?



Бирман. Да что, Лаврентий Алексеевич: на нас, бедных врачей, всегда

нападают. А виноваты ли мы, что люди не бессмертны? Ведь мы не бог, и кому

определено умереть, того не вылечишь.



Кучумов. Правда, правда! Всякому есть предел, коего не прейдеши.



Засекин. Конечно, на иного господь пошлет смертельную болезнь, на

другого - искусного медика...



Бирман. Смейтесь, Максим Степанович, смейтесь! Теперь вы, слава богу,

здоровы, а случись вам занемочь, так без нашего брата не обойдетесь. Кто говорит, и

мы также иногда в жмурки играем и ходим ощупью, а все-таки кой-что знаем,

чему-нибудь да учились...



Лаврентий Алеасеевич. Кстати, любезный! Мне давно хотелось у тебя

спросить, что это значит: на моем веку я много знавал докторов - русских очень

мало, французов также; куда ни посмотришь, все доктора - немцы. Что ж эт, у вас

в немецкой-то земле всех, что ль, этой науке учат?



Бирман. Это оттого, Лаврентий Алексеевич, что в Германии много

университетов и что в каждом университете есть медицинский факультет, то еать

класс, в котором преподают медицину, и в нем обыкновенно слушателей бывает

несравненно более, чем в других факультетах.



Лаврентий Алексеевич. Отчего же это, батюшка?



Бипман. Да оттого, Лаврентий Алексеевич, что до сих пор не было еще

примера, чтоб доктор медицины умер с голоду, а доктора прав, философии,

математики и разных друггих наук частехонько сидят без куска хлеба.



Онегин. А что, Богдан Фомич, правда ли, говорят, что в Германии получить

лекарский диплом вовсе не трудно?



Бирман. Нет, Сергей Михайлович, столько хлопот, что не приведи господи!

У меня был приятель, который слушал курс медицины в Геттингенском

университете, кажется, он не хуже был других, а насилу добился, чтоб ему

позволили практиковать, да еще с каким условием!.. Правда, тут было особенное

обстоятельство... Да вот, если угодно, я вам расскажу историю моего приятеля.



Лаврентий Алексеевич. Расскажи, любезный, а мы послушаем.



Богдан Фомич положил к стороне трубку, откашлялся и начал свой рассказ

следующим образом.



ЛЕКАРСКИЙ ДИПЛОМ



"Мой приятель, которого называли Готлибом, был так же, как я, родом из

города Швейнфурта. Готлиб ходил еще в школу, когда уммер его отец; вскоре потом

он лишился матери, и то, что досталось ему после их смерти, уж, конечно, нельзя

было назвать состоянием. Проживши кое-как до двадцати лет, Готлиб смекнул

наконец, что ему скоро придется умирать голодной смертью. Вот он пошел к члену

швейнфуртского магистрата достопочтенному господину Блюдвурсту и стал просить

у него совета, что ему делать: заняться ли каким-нибудь ремеслом или идти по

ученой части?



- Я присоветовал бы тебе, - сказал господин Блюдвурст, - заняться

каким-нибудь ремеслом: ученых в Германии и без тебя много; да ты поздно

хватился: тебе уж двадцать лет, а скоро ли ты попадешь не только в мастера, но даже

в подмастерья? Делать нечего, ступай в университет, да только вот мой совет: учись

там чему-нибудь дельному, а пуще всего не пленяйся философией; я замети,л что эта

наука идет впрок только тем, которые олладают природным даром говроить очень

много, и говорить так, что их сам черт не поймет. Ты человек не глупый, и в тебе

есть толк, да речь-то у тебя простая; парень ты вовсе не затейливый и, верно, не

сумеешь доказать, что дважды два пять или что бытие и небытие одно и то же, так

уж, верно, никогда не добьешься кафедры, а без кафедры профессор все то же, что

граф без графства: чести много, а есть нечего. Ступай-ка лучше по медицинскому

факультету; будешь лекарем, а может статься, и доктором. Не дадут тебе места в

университете, так что ж: у тебя больные останутся, и коли бог поможет тебе

вылечить какого-нибудь известного человека, так ты и пошел навсегда в люди.



Разумеется, Готлиб поблагодарил за благой совет господина Блюдвурста,

простился с ним и отправился пешком в Геттинген. По милости декана

медицинского факультета господина Гешволенгана, к которому Готлиб имел

рекомендательное письмо, приятель мой без всяких затруднений поступил в число

своекоштных студентов университета. Сначала все шло наилучшим образом: Готлиб

учился прилежно, жил смирно, не обижал филистимлян, - так называют немецкие

студенты всех граждан, не имеющих ничего общего с уинверситетом, - не буянил,

не выходил ни с кем на дуэль и по воскресным дням выпивал только по одной

кружке пива. Все это весьма не нравилось его товарищам, но зато профессоры были

им очень довольны, и даже сам ректор университета господин Бухфресер решился

наконец, не в пример другим, пригласить его к своему обеденному столу. Кому

пришло бы в голову, что эта высокая честь будет причиной всех неудач и бедствий

моего злосчастного приятеля? Когда он вошел в гостиную комнату гочподина

ректора, его глазам представилось такое поразительное зрелище, что он, конечно, и

до сих пор не может вспомнить об этом без сердечного трепета. В широких кожаных

креслах покоился от своих ученых трудов высокоименитый господин Бухфресер, без

парика, в ситцевом халате и шерстяных вязаных туфлях. В одной руке держал он

о громную пенковую трубку, другая бчла вооружена кожаной хлопушкою, которою

он бил нещадно мух. С правой его стороны, в домашней кофточке и зеленом

наглазнике, сидела достопочтенная госпожа Бухфресер и вязала бумажный колпак,

вероятно для своего мужа. Вы скажете, может быть, что в этой семейной картине не

было еще ниечго особенно поразительного - о, конечно, но на первом плане этой

картины стояла дочь господина Бухфресера, девица Шарлотта. Господи, боже мой!..

Как подумаешь, родятся же такие красавицы! Ппедставьте себе томные голубые

глаза, длинные ресницы, розовые щечки, пунцовый ротик и мягкие, как шелк, с

золотистым отливом локоны, которыми, однако ж, мой приятель любовался уж

впоследствии, поому что на этот раз Шарлотта была в кисейном чепце. Эта дивная

красавица стояла у окна; на левом плече ее сидела ручная канарейка, а в правой руке

держала она розан. Готлиб взглянул на нее, онемел, растерялся и вместо того, чтоб

отвечать каким-нибудь умным комплиментом на приветствие хозяина, заикнулся,

пробормотал несколоко невнятных слов и вспыхнул, как красная девушка. Эта

неловкость очень понравилась господину ректору. Вероятно, он принял ее за

робость, весьма приличную бедному студенту, который в первый раз имел счастие

находиться в такой высокопочтенной компании.



- Не робейте, молодой человек , - сказал он. - Вы здесь не студент, а гость

мой. Прошу садиться!



Разумеется, во время обеда Готлиб смотрел все на Шарлотту, не ел почти

ничего и, вероо бы, отказался даже от любимого св
Страница 103 из 109 Следующая страница