М. Н. Загоскин Москва и москвичи Страница 104

оего кушанья, говядины с

черносливом, если б госпожа ректорша не скмзала, что это блюдо готовила самма

Шарлотта, - сама Шарлотта своими пухленькими ручками!.. О магические слова,

вы подействовали на моего приятеля сильнее всяких желудочных капель! Он

положил на свою тарелку двойную порцию, съел, или, лучше сказать, проглотил, ее

в одну минуту и, конечно, облизал бв у себя пальчики, если б это не было противно

всякому приличию. Словом, бедный мой приятель влюбился по уши в дочь

господина Бухфресера. Несчастный, он забыл, что между ректором университета и

бедным студентом такое неизмеримое пространство, что страшно и подумать! Но

кто бы не забыл об этом? Кто не захотел бы на его месте сделаться Вертером этой

прелестной Шарлотты? Да, надобно правду сказать: Шарлотта была необыкновенная

девица: хороша как ангел, умна, чувствительна до высочайшей степени и в то же

время такая хозяйка, каких немного найдете и в самом Швейнфурте, который всегда

славился своими патриархальными нравами. Сколько раз случалось, что она читает

вместе с моим приятелем трагедии Гете, Шиллера; потом вдруг, не докончив

какой-нибудь интересной сцены, побежит на кухню жарить картофель и вернется

назад во сто раз милее и прекраснее!.. Вы улыбаетесь, Наталья Кирилловна? И вы

также, княжна?.. Я знаю, что у вас теперь в голове, только вы ошибаетесь! Шарлотта

очень часто помогала кухарке готовить кушанье; но, уверяю вас честию, от нек

никогда не пахло кухней.



Господин Бухфресер полюбил моего приятеля и позволил ему приходить к

себе, не обедать, - этого рода приглашения делаются у нас довольно редко, - а

так, побеседовать, поговорить кой о чем. В Германии образ жизни вовсе не походит

на здешний: там живут очень скромно. Знакомые посещают друг друга, особенно в

праздничные дни, для того только, чтобы выкурить вместе несколько трубок, смотря

по состоянию, или доброго "кнастера", или дешевенького "дрейкених", который

делается из картофельных листьев, сыграть партию в шахматы, потолковать о

политике и даже выпить иногда по рюмке старого рейнвейна. Немцы вообще очень

любят эти мирные беседы, которые вовсе не убыточны для хозяина и весьма

приятны для гостей, разумеется если они сыты. В первый раз Готлиб почти ничего

не говорил с Шарлоттою, во второй зашла у них речь о луне, в третий - о симпатии

и сродстве душ; потом случилось им танцевать на одном свадебном бале, и вот этак

месяца через два на заветной страничке Шарлоттина альбома появились два сердца,

проткнутые насквозь стрелою, с надписью: "Страдают, но счастливы". Потом две

буквы, увенчанные миртами, также с надписью: "Их уста молчат, но их души

понимают друг друга". Об учебных тетрадях Готлиба и говорить нечего: они все

были исписаны стихами, из которых многие, право, были недурны, особливо одни;

помнится, они начинались вот так:



Шарлоттхен, Шарлоттхен! Ди либе ист ди зеле...



Да что об этом говорить! Это дело давно прошедшее. Готлиб и Шарлотта

любили друг друга, но эта любовь выражалась не словами; они ни разу еще не

сказали друг другу: "Я люблю тебя". Так прошло более полугода. И вот наконец,

наступил день, вечно памятный для моего приятеля, день неизъяснимых восторгов и

невыразимых мук. Однажды, - это было летом в жаркий ясный день, - Готлиб

пришел после обеда к господину Бухыресеру. Он отдыхал. Госпожа ректорша,

занятая каким-то домашним делом, предложила моему приятелю погулять в их саду.

Надобно вам сказать, что сад господина Бухфресера славился во всем городе. Под

ним было, конечно, не менее доброй русской полудесятины, и все это пространство,

за исключением небольшого цветника, было засажено деоевьями, по большей часии

фруктовыми; но были, однако же, и целые куртины сплошных акаций, сиреней и

воздушных жасминов, среди которых узенькие, усыпанные песком дорожки

разбегались во все стороны и так искусно бяли перепутаны между собою, что этот

по-здешнему небольшой садик показался бы вам если не парком, так уж, конечно,

большим и чрезвычайно тенистым садом. Готлибу он показался на этот раз краше

земного рая, и неудивительно: вдали, сквозь густую зелень кустов,м елькало по

временам что-то похожее на белое платьице. Готлиб едва мог переводить дух, ноги

его с трудом двигались, и вот наконец дорожка, по которой он шел, вывела его на

небольшой лужок, посреди которого стояла решетчатая беседка, обросшая кругом

виноградными лозами. В этой беседке сидела на скамье дочь господина Бухфресера

и читала какую-то книгу.



- Ах, - вскричала она, - это вы, господин Готлиб?



Мой приятель отступил назад, поклонился и сказал заикаясь:



- Да, мамзель Шарлотта, это я!



Надобно думать, что в эту минуту лицо моего друга было пресмешное,

потому что Шарлотта улыбнулась и сказала своим тоненьким очаровательным

голоском:



- Куда же вы бежите? Отдохните! Садитес подле меня!



У бедного Готлиба подкосились ноги, захватило дух, в глазах потемнело, -

ну, просто он захлебнулся от восторга; однако ж вошел в беседку и сел подле

Шарлотты. Прошло несколько минут, а Готлиб все еще не мог выговорить ни слова.

Шарлотта также молчала.



- Что вы это читаете? - спросил наконец мой приятель, не смея, однако ж,

прикоснуться к книге, которая лежала на коленях Шарлотты.



- Идиллии Соломона Геснера, - отвечала она.



- Геснера, - повторил Готлиб, - этого певца природы и любви; этого

очарователя, который переносит нас в блаженный век аркадских пастухов? О, как

люди были тогда счастливы! Не правда ли, мамзель Шарлотта?



- Да! - прошептала со вздохом девушка.



- Тогда любовь не считалась преступлением, - сказал Готлиб, - люди не

знали этих тягостных условий общества, этих глупых приличий, этого неравенства

состояний...



- Ах, да! - прошептала опять Шарлотта.



- Тогда, - продолжал с жаром мой приятель, - какой-нибудь пастушок

спрашивал пастушку: "Лббишь ли ты меня, Хлоя?" А пастушка отвечала,, вовсе не

краснея: "Да, я люблю тебя, Дафнис!" Ну, вот точно так, как бы я теперь спросил

вас: "Здоровы ли вы, мамзель Шарлотта?" А вы бы мне отвечали: "Слава богу,

господин Готлиб!" Счастливые времена! Недаром вас называют золотым веком!



- О, конечно, - промолвила Шарлотта. Вдруг что-то зашумело между

кустами. Готлиб вскочил.



- Ничего, - сказала Шарлотта, - это моя собачка. Мимм, поди сюда!..

Садитесь, мой милый Готлиб, не бойтесь: мы здесь совершенно одни.



"Мой милый Готлиб!.. Мы здесь совершенно одни!.." Фу, какая тревога

поднялась в груди моего приятеля! Он слушал последний курс медицины, но если б

его спросили в эту минуту: "Готлиб, где у тебя пульс?" - то он, верно бы, отвечал:

"Не знаю!" Вся кровь закипела в его жилах... Вот она, блаженная, счастливейшая

минута в жизни!..



- Шарлотта, - сказал он, задыхаясь от избытка чувств.



- Готлиб! - прошептала девушка, покраснев, как роза.



- Шарлотта, - повторил он, - ты любишь меня?



- О, твоя, навек твоя! - вскричала Шаротта, бросаясь в объятия монго

друга.



- Врешь, негодная! - раздался из-за кустов голос, и господин Бухфресер, с

хлопушкою в руке, явился перед глазами онемевших от ужаса любовников. - Я

никогда не назову сыном этого нищего! - продолжал он. - Твоим мужем будет

мой друг, почтенный профессор господин Гешвтленган! А ты, подлый обольститель,

- прибавил господин Бухфресер дрожащим от бешенства голосом, - вон из моего

дома!



Делать было нечего. Готлиб должен был повиноваться; но я могу вас уверить,

что он не побежал вон из сада, как подлый трус, а вышел потихоеьку; и хотя

разгневанный отец забылся до того, что ударил его вдогонку хлопушкою, но он не

прибавил шагу и сохранял до конца всп достоинство, приличное благородному

немцу, для которого честь дороже всего на свете.



С тех пор Готлиб не видал уж более Шарлотты. С нею поступили самым

варварским образом. Жестокая мать надавала ей пощечин и заперла в темный чулан.

Но эта бесчеловечная мера не послужила ни к чему; Шарлотта была девица с

необычайным высоким характером. Она сказала отцу и матери, что будет "любить

Готлиба вечно". Бездушные родители не сжалились над бедной дочерью; напротив,

они увеличили свои гонения, терзали ее, мучили, морили голодом, целый месяц

продержали на однтм вассер-супе; но ничто не помогло: Шарлотта продолжала

говорить, что "решительно нейдет замуж за этого старого черта Гешволенгана", что

"она принадлежит Готлибу", что "души их обвенчаны" и что "никакие истязания не

заставят ее отказаться от этого священноо союза". Мой приятель узнал все эти

подробности от их кухарки, очень доброй женщины, которая горько плакала,

рассказывая ему о страданиях своей несчастной барышни. Разумеется, эта плачевная

история не могла долго оставаться тайною для городских жителей. Университетские

товарищи Готлиба обрадовались этому случаю: со всех сторон посыпались на него

насмешки. Мамзель Бухфресер называли нежной Шарлоттою, а его - несчастным

Вертером. Он долго отмалчивался; но когда один наглец осмелился послать к нему

при самой язвительной записке огромный пистолет, заряженный горохом, то он

вышел наконец из себя, вызвал этого негодяя на поединок и, несмотря на то что его,

как водится, защищали с двух сторон секунданты, обрубил ему уши. Это несколько

поусмирило господ студентов, но в то же время восстановило против него всех
Страница 104 из 109 Следующая страница