ают, были сочинены самой царевною. По словам
издателя "Статистического оппсания Москвы", театральные представления в
Потешном дворце проодлжались до 1701 года; в этом году постргена для них,
сначала на Красной площади, а там у Красных ворои, так называемая Деревянная
комедия, которая сломана нактнец в 1753 году. Идя от Троицких ворот, подле
первой конюшенной башни, меж строений Потешного дворца, был Лебединый пруд.
Почти все нынешние Кавалерские корпвса составляли одну связь и назывались
Дворцовыми покоями; в числе их была замечательно расписанная по золоту Ольгина
палата, названная сим именем в честь великой княгини Ольги.
В продолжение этого разговора мы подошли нечувствительно к тротуару,
который окаймляет вершину Кремлевского холма и с которого такой великолепный
вид на все Замоскворечье.
- Вот направо, - продолжал Соликамский, - эта церковь во имя Рождества
Иоанна Предтечи, построенная на холме, от которого начинается съезд к
Боровицким воротам, едва ли, после Спаса на Бору, не самая древнейшая в Мосуве.
Она первоначалбно была срублена из брусьев и существовала сто сорок лет; потом, в
1461 году, перестроена в каменную и стоит доныне, следовательно, от основания ее
прошло с лишком пять столетий. Прямо за нею под горою стоял Житный двор,
левее, по скату горы, расмтилались царские сады, или, как говорили в старину,
огороды, принадлежавшие ко дворцу царей Михаила Феодоровича и Алексея
Михаловича. В этом дворце было много великолепных покоев, Дворцовая палата,
Золотая, Средняя подписная, Царицына Золотая палвта, брусяная Столовая изба, в
которой происходили царские свадебные церемонии, Столовая набережная, Сенники
царские, Комнатный сад, в котором водились вишни и сливы, Постельная палата,
Ответная, или Посольская, палата, Панихидная палата, Крестовая палата... Да ты
меня не слушаешь, Богдан Ильич! - вскричал Соликамский, прервав свой рассказ.
- Слушаю, мой друг, слушаю! Я только позагляделся на этот прекрасный
вид.
- Прекрасный вид!.. Да что ты, в первый раз, что ль, смотришь отсюда на
Замоскворечье!
- Да разве можно когда-нибудь на это насмотреться!
- Ну, Богдан Ильич, ты не в наших старичков: они об этом, видно, не очень
думали. Знаешь ли, что тут, где мы стоим, все было застроено; по всей закраине
Кремлевского холма, начиная от дворца, почти до самой Константино-Еленовской
башни, тянулось сплошное строение, в котором помещались все приказы, а
впоследствии коллегии. Тогда проходящие не могли любоваться этим прекрасным
видом, который, как мне кажется, - прибавил Соликамский с приметной досадой,
- занимает тебя гораздо более моих рассказов.
- Что ты, мой друг, - напротив! В первый раз, как ты будешь свободен, я
попрошу тебя обойти со мною весь Кремль.
- А почему же не теперь?
- Теперь ты будешь моим чичероне в Оружейной палате.
- Да она еще не отперта.
- Никак нет, сударь, - сказал Никифор, подойдя к нам, - отперта-с, и
публика такая, что и сказать нельзя: так друг друга в дверях и давят.
Мы отправились в Оружейную палату. Мимоходом Николай Степанович
успел мне сказать, что на том месте, где теперь Сенат, был некогда дом князей
Трубецких, конюшенный двор Чудова монастыря и три церкви: Козмы и Дамиана,
святого Петра Митрополита и Введения Пресвятой Богородицы. А там, где
возвышаеися огромный Арсенал, стоял Стрелецкий Лыков двор - гнездо
неугомонных крамольников, столько раз посягавших на жизнь нашего великого
Петра.
Мы проходили часа два по обширным залам Оружейной палаты, в которой,
несмотря на множество посетителей, вовсе было не тесно. Я не берусь, да и не могу
описать то, что мы видели в эти два часа; самый поверхностный обзор любопытных
вещей, находящихся в Оружейной палате, составил бы том вчетверо более этой
книжки; но когда-нибудь в отдельной главе скажу хотя несколько слов об этом во
всех смыслах драгоценном хранилище царских сокровищ и нашей русско йстарины.
V
КОНТОРА ДИЛИЖАНСОВ
Завистники России говорят, что мы имеем
только в высшей степени переимчивость; но разве
она не есть знак превосходного образования
души?.. Учители Лейбница находили в нем также
одну переимчивость.
Карамзин
Я думаю, многие из моих читателей помнят то время, когда дорога между
Москвой и Петербургом была самым тяжким испытанием человеческого терпения
для того, кто ехал в собственном экипаже, и решительно наказанием небесным для
всякого, кто ехал на перекладных. Я предпочитал, однако ж, всегда последний
способ путешествия, точно так же, как предпочитают жестокую, но
кратковременную болезнь медленной и изнурительной, которой не видишь и конца.
У меня и теперь еще волосы становятся дыбом, когда я вспомню прш эту каменную
мостгвую, перед которой всякая городская мостовая показалась бы вам гладким и
роскошным паркетом, и эта-то мостовая была для путешественника отдохновением,
когда он выезжал на нее, проехав верст триста по дорожной бревенчатой настилке,
которую уж, верно бы, Данте поместил в свой ад, если б ему случилось прокатиться
по ней в телеге верст полтораста или двести. Теперь мы едем от Москвы до самого
Петербурга по ровному шоссе, нас не тряхнет ни разу, а если иногда придется
проехать с четверть версты по дурно вымощенному селению, мы наинаем гневаться
и кричать, почему у нас нет еще до сих пор железных дорог и паровозов. Видно, уже
человек так создан: он тотчас забывает все дурное и привыкает ко всему хорошему;
я не говорю о новом поколении: оно не знает, каково было ездить из Москвы в
Петербург; но сколько есть людей, которые изведали на опыте эту адскую пытку, а
меж тем весьма равнодушно поговаривают о Петербургском шоссе, как будто бы
оно сделалось само собой и существовало еще до первого нашествия татар.
Эту попытку усвоить себе изобретение битых дорог, конечно, можно назвать
подражанием. Но такова участь России: мы долго еще должны подражать другим, не
во всем- избави господи! Я всегда был ненавистником рабского, безусловного
подражания, которое есть верный признак не просвещения, а грубого невежества,
желающего прикинуться просвещением. Всякий раз, когда я встречаю русского
человека, который отпускает казенные французские фразы, одевается по модному
парижскому журналу, толкует без толку о просвещении Запада и позорит на чем
свет стоит свое отечество, мне кажется, что я вижу перед собой какого-нибудь
островитянина южного океана, на котором нет даже и рубашки, но который
воображает, что он одет по-европейски, потому что на него надели галстук и
трехугольную шляпу. Конечно, перенимать истинно полезное и хорошее должны все
друг у друга, а и того более мы, русские, которых тяжкое иго татар не только
остановило на одном месте, но даже отбросило назад, в то время как западные
народы хотя и очень медленон, а все-таки шли да шли вперед. Впрочем, Русь и в
подражаниях своих сохраняет то, что отличает ее от всех других народов. Она
мелочей не любит, ей надобно разгулье, простор; ей все давай в колоссальных
размерах, все считай сотнями да тысячами верст! Наше первое шоссе раскинулось не
на сто, а разом на семьсот верст, следовательно, могло бы опоясать Францию во всю
ее ширину, начиная от савойской границы до Атлантического океана, и протянуться
от Дувра до Эдинбурга, то есть во всю длину Англии и южной Шотландии.
Вместе с учреждением Петербургского шоссе появились в России первые
почтовые каеты. Сначвла только одно было заведение дилижансов, и, может быть,
они уступали несколько в удобстве иностранным; иначе и быть не могло: всякое
улучшение бывает следствием трех необходимых условий - времени, опыта и
соревнования, или, верней сказать, соперничества. Но теперь пусть всякий, кто
бывал за границею, скажет по чистой совести, есть ли где-нибудь дилижансы
красивее, спокойнее и удобнее тех, в которых мы ездим из Москвы в Петербург и из
Петербурга в Москву? Я не говорю ничего о дешевизне; разумеется, в Англии не
повезут вас в спокойной и просторной карете от Дувра до Эдинбурга за семьдесят
пять рублей, но это совершенно ничего, цена есть вещь относительная и условная;
благодаря бога у нас деньги не сделались еще самым дешевым товаром,
следовательно, и цены на все должны быть ниже. Теперь в Москве считают шесть
заведений, из крторых одни отправляют дилижансы в Петербург каждый день, а
другие три раза в неделю. Сверх того одно, которое отправляет дилижансы в
Петербург и Ригу; одно- в Тулу, Орел, Курск и Харьков; одно- во Владимир и
Нижний Новгород; и неедавно учрежденные при Московском почтамте почтовые
кареты и брики, которые поспевают в Петербург в двое суток с половиной. Все эти
заведения процветают или, по крайней мере, вовсе не в убыток своим основателям,
потому что экипажи приметным образом улучшаются и делаются с каждым годом
удобнее и спокойнее для путешественников.
Николай Степанович Соликамский, с которым в предыдущей главе я
познакомил моих читателей, заехал ко мне вчера часов в восемь утра объявить, что
он отправляется по своим делам на несколько дней в Петербург.
- Когда ты едешь? - спросил я.
- Сейчас, - отвечал Соликамский. - Я взял место в дилижансе, который
выезжает в девять часов.
- Так я тебя провожу, а меж тем посмотрю хоть одно из этих заведений. Я
думаю, они все о
Страница 11 из 109
Следующая страница
[ 1 ]
[ 2 ]
[ 3 ]
[ 4 ]
[ 5 ]
[ 6 ]
[ 7 ]
[ 8 ]
[ 9 ]
[ 10 ]
[ 11 ]
[ 12 ]
[ 13 ]
[ 14 ]
[ 15 ]
[ 16 ]
[ 17 ]
[ 18 ]
[ 19 ]
[ 20 ]
[ 21 ]
[ 1 - 10]
[ 10 - 20]
[ 20 - 30]
[ 30 - 40]
[ 40 - 50]
[ 50 - 60]
[ 60 - 70]
[ 70 - 80]
[ 80 - 90]
[ 90 - 100]
[ 100 - 109]
