М. Н. Загоскин Москва и москвичи Страница 2

оммерции.



- Да где ж мне прикажешь его взять?..



- Вот то-то и дело! Не знакомы ли вы с каким-нибудь сочинителем, который

в ходу, то есть которого все знают?.. Попросите его...



- Что, что? - вскричал я, вскочив с моих вольтеровских кресел. - Да

неужели ты думаешь, что я допущу кого бы то ни было называться сочинителем

моих записок?



- Позвольте!.. - прервал Корешков, вставая также со своего стула.



- Чего тут позвольте! - продолжал я весьма неравнодушно. - Стану я из

подлых барышеы прибегать к таким средствамм!.. Я трудился, писал и, надеюсь, не

вовсе дурно, а кто-нибудь другой...



- Да выслушайте, Богдан Ильич...



- Полно, кум! Вы все, торгаши, на один покрой. Что такое для вас книга?

Товар, и больше ничего. Для вас произведение высокого таланта, творческое

создание гения и какой-нибудь новейший песенник - одно и то же...



- Нет, сударь, иногда песенник и лучше, если он ходчее идет. Да дело не в

том. За что вы изволите гневаться? Ведь я хотел вам сказать: попросите

какого-нибудь известного автора, чтоб он назвался не сочинителем, а издателем

ваших записок...



- Какой вздор! Да разве имя издателя ручается за достоинство сочинения?



- А как же, сударь? Всякий скажет: "Видно, дескать, отличная книжка, если

издает ее известный писатель".



- Ну, ну, хорошо! - сказал я, когда встревоженное мое самолюбие

поуспокоилось. - Может быть, куманек, ты и дело говоришь. Да кого же я стану

просить об этом?



- Мало ли, сударь, в Москве сочинителей. Да вот хоть не далеко идти:

господин Загоскин... Не то чтоб он был какой-нибудь знаменитый писатель - нет!

есть, батюшка, гораздо повище его, да ему кап-то посчастливилось: выдал "Юрия

Милославского", попал в народность да и пошел пописывать разные романчики; а

там опера "Аскольдова могила"... Что за опера такая!.. Вы изволили ее видеть?



- Как же!.. И ты думаешь, что господин Загоскин согласится?..



- А почему знать?П опробуйте!..



- Я напишу к нему письмо.



- Да знаете ли, этак повежливее - польстите ему... "Позвольте, дескать,

украсить вашим знаменитым именем..."



- Куманек, а не ты ли сейчас говорил?..



- И, батюшка, да разве вы не знаете, что ложь бывает иногда во спасение?

Хвалите его на убой: ну что за дело? Бумага все терпит!..



- А если он подумает, что я над ним смеюсь?..



- Не подумает, батюшка!.. Знаем мы этих сочинителей! Иной ломается так,

что не приведи господи!.. "Мы да мы!" - а что сделал? Водевильчик перевел или

статейку напечатал в журнале... Я много с ними обращался, Богдан Ильич.

Случалось иногда - по надобности - начнешь хвалить иного в глаза... русским

Вальтером Скоттом назовешь... Верите ль богу, самому стыдно, - а он лишь только

ухмыляется. Уж, видно, они все родом так, батюшка!



Вот вам, милостивый государь, слово от слова мой разговор с Иваном

Тихоновичем Корешковым. Я не скрыл даже от вас, что он не слишком высокого

мнения о вашем таланте. Из этого вы можете заключить, что я не в точности

исполнил его совнт, то есть не прибегал к лести, чтоб склонить вас быть издателем

моих записок. Если вы на это не согласитесь, то я поневоле должен буду подумать,

что мой кум лучше моего знает, чем можно угодить вообще всем писателям, и в

особенности вам, милостивый государь.



С чувством истинного почтения честь имею остаться вашим покорнейшим

слугою



Богдан Бельский".



Теперь вы видите, любезные читатели, в какое затруднительное положение

поставил меня господин Бельский. Принять его предлложение мне вовсе не хотелось,

а не принять его я не смел: господин Бельский мог бы подумать, что я рассердился

на его кума за то, что он не хочет признать меня знаменитым писателем. Конечно,

это очень обидно; но вы понимаете, любезные читатели, что я ни в каком случае не

могу показывать, до какой степени огорчает меня это мнение почтенного господина

Корешкова, а для этого я должен был непременно согласиться на сделанное мне

предложение. Но еще раз повторяю, что не намерен брать на себя чужих грехов и

быть ответчиком за господина Бельскоро, с которым во многом я даже не согласен.

Он говорит иногда слишком резко правду, а я этого терпеть не могу. Ну что за охота

называть в глаза горбатого горбатым, кривого кривым? Ведь и того и другого

исправит одна только могила, - так зачем же их и дразнить? Впрочем, я долгом

считаю прибавить, что господин Бельский человек незлой; он только немного

крутенек, подчас бывает слишком откровенен да любит иногда приднржаться

известного правила, что:



Вовсе не грешно

Над тем смеяться, что смешно.



I

МОСКОВСКИЙ СТАРОЖИЛ



Воскреснем ли когда от чужевластья мод?

Чтоб умный, добрый наш народ

Хотя по языку нас не считал за немцев.

Грибоедов



Если б я писал роман, то, конечно, не имел бы никакой надобности знакомить

с собою моих читателей, но в этих записках я говррю прямо от своего лица,

описываю собственные мои действия, замечания и даже приключения, -

следовательно, должен прежде всего сказать несколько слов о самом себе моим,

надеюсь, снисходительным и, без всякого сомнения, многочисленным читателям.

"Многочисленным!" - Да, милостивые государи, я в этом совершенно уверен, как и

всякий начинающий писптель; разница только в том, что другие это думают про

себя, а я говорю вслух. Без этой уверенности, которую не всегда могут поколебать

даже и постоянные неудачи, никто не стал бы печатать своих сочинений. Поверьте

мне: все эти ссылки на друзей, по настоятельной просьбе которых будто бы книга

печатается, одно жеманное пустословие. Мы обыкновенно печатаем для всех и очень

бы оскорбились, если б нас прочли одни только приятели.



Кто из москвичей не знает Пресненских прудов, но, может быть, не всякому

случалось бывать по ту сторону этих прудов, в узких и кривых переулках, которые

довольно круто подымаются в гору. В одном из них, недалеко от обсерватории,

стоит на полугоре небольшой деревянный домик, осененный спереди несколькими

кустами бузины и акаций. Из окон надворной стороны дома видна внизу, под самою

горою, часть города, примыкащюая к трем холмам, знаменитым во всей Москве

своею трехгорной водою. Когда вы смотрите в окно, ваш взор, быстро пробежав по

кровлям, невольно останавливается на обширном поемном лугу, по которому

змеится наша изгибистая Москва-река: прямо за ней чернеются рощи Воробьевых

гор, налево подымается колокольня Новодевичьего монастыря, а еще левее, как

сквозь туман, мелькают кровли домов и кресты церквей отдаленного Замоскворечья.

Этот вид везде бы назвали прекрасным, но в Москве уж, верно, никто не придет им

полюбоваться. Мы, москвичи, избалованы прекрасными видами, мы встречаем их на

каждом шагу и привыкли смотреть равнодушно на эти великолепные панорамы,

которые пленяют всех иностранцев своею роскошною красотою и дивным

разнообразием. Маловодная Москва-река и ничтожная речка Яуза вовсе не

замечательны как реки, но зато какие у них живописные берега!



В этом-то уединенном домике я, Богдан Ильич Бельский, живу почти

безвыездно с 1814 года, то есть двадцать восемь лет сряду. Я никогда не мог

назваться богатым человеком, однако ж было время, что и у меня был каменный дом

на Никитской, что и я не понимал, как может порядочный человек жить за

Пресненскими прудами в каком-нибудь кривом переулке,, в глуши, где каждый

проезжающий экипаж обращает на себя всеобщее внимание. Я начал слажить

довольно рано и вышел в отставку ротмистром. В 1812 году вступил снова в службу;

участвовал в Бородинском сражении, был в деле под Тарутином и едва остался жив

после сражения под Малым Ярославцем, где разбитый неприятель должен был, к

явной своей гибели, вместо сытной и привольной Калужской дороги продолжать

свое отступление по Смоленской, совершенно опустошенной и своими и чужими. Я

был так тяжело ранен, что пролежал без чувств почти целый день между убитыми,

без всякого приюта и помощи. К счастию, зимние холода еще не наступали -

несмотря на то, что побежденный неприятель бежал уже из России, совершенно

разбитый и расстроенный. Это обстоятельство противоречит несколько мнению

иностранцев, которые стараются доказать, что одна зима спасла Россию. Я имею

большую веру ко всему тому, что пишут о нас чужеземцы, и в особенности уважаю

известное всему миру беспристрастие французских писателей, но в этом случае не

могу даже соглласиться и с ними, потому что непременно бы замерз под Малым

Ярославцем, если б французов победил и выгнал из России один только зимний

холод. Вероятно, многие, подобно мне, имеют неограниченную веру ко всему, что

пишут французы, а меж тем не были так же, как я, под Малым Ярославцем, то легко,

может быть, иной подумает, что я из патриотизма, который он, без всякого

сомнения, назовет квасным, говорю неправду; в таком случае я попрошу его

прочесть, что пишет об этом наш знаменитый партизан Д.В. Давыдоу. Он

доказывает фактами и словами самих неприятелей, что первые и весьма легкие

морозы начались спустя три дня после сражения под Малым Ярославцем,

следовательно, французов гнал из России русский штык, а не русский мороз,

который помогал только впоследствии нашим казакам истреблять отсталых солдат

неприятельской армии, когда она уже не дралась и даже не отступала, а просто
Страница 2 из 109 Следующая страница