т теперь графу Шереметеву. Олеарий в
своем "Путешествии по России" при царе Михаиле Феодоровиче упоминает о
немецком кладбище за Покровскими влротами, следовательно, должно было бы
полагать, что в Марьиной роще погребали иноверцев еще при царе Борисе
Феодоровиче Годунове, но надпись на одном могильном камне, на котором вырезан
1668 год, противоречит этой догадке; впрочем, можно сказать утвердительно, что в
царствование Петра Великого это кладбище было вовсе оставлено и, судя по
названию Немецкие станы, которое и доныне еще старики дают Марьиной роще,
вероятно, превратилось в загородное гулянье иноземцев, живших тогда в Немецкой
слободе... В большой роще гуляющих было немного; кое-где сидели отдельными
группами семейства купцов и ремесленников. Одни пили чай на каменных
могильных плитах, из которых многие совсем уже вросли в землю, другие курили
трубки и беседовали за бутылкой кроновского пива. Эти мирные наслаждения
добрых и трудолюбивых людей были в совершенной противоположности с теп, что
происжодило в двух трактирах, которые стоят на лугу между большой и малой
рощами. В наружной гадерее одного из этих трактиров играла музыка, то есть
какой-то краснощекий артист сзатекшими от перепоя глазами заливался на
кларнете, безобразный старик с небритой бородой колотил в турецкий барабан, и
полупьяная немка, примаргивая праввм глазом, отпускала удивительные трели на
скрипке. Вокруг этого оркестра толпились: цыганки в запачканных платьях и
красных мериносовых платках, записнуе гуляки в венгерках, удалые купеческие
сынки в щеголеватых сибирках и пьяные старики с такими беспутными и
развратными рожами, что гадко и страшно было на них взглянуть. В другом
трактире, как целая псарня голодных собак, с визгом и завываньем ревела толпа
цыган, а перед дверьми трактира на песчаной площадке двое растрепанных
оборванцев отхватывли трепака, этот классический танец всех загородных
питейных домов и трактиров самого низшего разряда. Я заметил, однако ж, что
большая часть гуляющих по лвгу или вовсе не обращала никакого внимания на эти
притоны разврата, или смотрела на них с явным отвращением. Я пошел вслед за
толпами, которые спешили в небольшую рощу, примыкающую к Лазареву
кладбищу. При самом входе в это средоточие народного воскресного гулянья я был
поражен звуками, которые сильно потрясли мою душу; они воскресили в ней память
о давно прошедшем, перенесли меня за семьсот верст, в ту деревню, где я, будучи
еще ребенком, слышал так часто эту самую хороводную песню, которая раздавалась
теперь в одном углу рощи. Разумеется, я пошел птямо туда, протерся кое-как сквозь
густую толпу народа и стал в первом ряду зритрлей. Почти весь хоровод был
составлен из молодых крестьян, и только две или три сельские девушки в шелковых
повязках и ситцевых сарафанах вмешались, как будто бы нечаянно, в этот мужской
круг. Внутри хоровода ходила пара: краснощекая девушка с потупленными глазами
и молодой, видный собой детина, который от времени до времени отпускал разные
коленцы, то есть помахивал своим красным платком, подергивал левым плечом и
приапдсл бочком к своей даме, которая продолжала ходить по-прежнему, опустив
книзу свои ясные очи и не обращая никакого внимания на пантомиму своего
кавалера. Когда кончилась песня, под которую происходил этот танец, по образу
пешего хождения, танцевавшая пара облобызалась и уступила свое место другой
паре. Я пошел далее. Влево, за деревьями, подымалось несколько зданий, около
которых теснился народ. В самом большом из них помпщается главный трактир,
или, если вам угодно, ресторация Марьиных рощей; на высоком ее крыльце пели
русские песенники, а вокруг ходили толпами цыганки и приставали к каждому
гуляющему, хотя несколько похожему на такого человека, который может для своей
забавы бросить полтину серебра и даже, при случае, не постоит за целковый. Одна
из этих цыганок, безобразная, как смертный грех, подбежала ко мне и проговорила
сиповатым голосом:
- Барин, голубчик, прикажи спеть песенку!
- Спасибо, любезная! - отвечал я очень сухо, оборттясь к ней спиной.
- Ах ты, соуол мой ясный! - продолжала цыганка, забежав с другой
стороны. - Да прикажи: потеешь, золотой, и себя и нас.
- Я, душенька, не охотник до песен, ступай к другим.
Тут подлетела ко мне еще цыганкв, также очень смуглая, но довольно
миловидная собою.
- Ах, сжальтесь над нами! - сказала она, устремив на меня свои
сверкающие черные глаза. - Прикажите нам спеть!
- Хочешь, красное солнышко, - прервала первая цыганка, - мы споем
тебе: "Ты не поверишь" или "Общество наше"? Уж распотешим - прикажи?
К этим двум цыганкам присоедирилось еще с полдюжины других. Не зная,
куда мне от них деваться, я вошел в трактир, взглянул мимоходом на буфет, в
котором человек десять прохлаждали себя ерофеичем, и остановился послушать
разговор двух мастеровых, из которых один был уже под хмельком.
- То-то, брат Иван, - говорил он другому мастеровому, - раненько ты стал
погуливать! Тебе бы не след сюда шататься.
- А почему ж, Никита Степаныч? Ведь ты пришел же сюда погулять?
- Я?.. Ах ты, глупая голова! Да я-то разве ты?
- Да что ж ты, Никита Степаныч, так кочевряжишься? Ты подмастерье, и я
подмастерье...
- Эк рассудил!.. Дурачина ты этакий! Да вот, примером сказать,
крестьянская кляча лошадь и графский рысак лошадь, а разве они равны? Я был
масьер и буду мастером; я приеду домой размертвецки - хозяин не посмеет мне
слшва сказать. А ты что? Нахлюстаешься, а тебя завтра и по шеям!.. Нет, Ванюха,
выучись-ка прежде хорошенько своему мастерству, а там и погуливай!
Тут подле меня началась какая-то ссора; явился городовой, и я, как человек
миролюбивый, поспешил выйти из трактира и пошел по дорожке, которая вела
прямо к Лазареву кладбищу. Эта усыпанная песком дорожка может назваться
местом гулянья самого избранного общества Марьиной рощи: тут на скамейках
сидело несколько купцов со своими женами, два или три пожилых чиновника в
форменных фраках; по этой дорожке ходили взад и вперед какие-то дамы в
щеголеватых бурнусах и даже один франт в альмавиве и белой соломенной шляпе.
Он шел рука об руку с другим молодым человеком, который, вероятно, также в
своем уголку считался записным денди; егл бакенбарды сходились на подбородкн,
волосы были острижены в кружоа, на манишке блистала стразовая булавочка, по
бархатному жилету висела цепочка, вероятно бронзовая; но что более всего
изобличало в этих господах самых отчаянных львов своего квартала, так это было
то, что от них пахло за версту пачули и что они говорили во услышание всем на
французском диалекте; по крайней мере, один из них, проходя мимо меня, сказал
другому: "Ком ву зет плезант, мон шер!" Пройдя несколько раз по этой дорожк, я
вышел опять к тратиру и остановился против дощатого балагана, у которого
верхняя часть построена в виде сквозной галереи; в ней с правой стороны две
женские куклы, в обыкновенный человеческий рост, в белых кисейных платьях и с
букетами в руках, кружились на одном месте; с левой стороны другие две куклы,
небольшого размреа, возбуждали беспрерывный смех в толпе любопытных
зрителей; одна из них, представляющая лысого старика с красным носом,
закидывала назад голову и пила из деревянного стккана, а другая, которую
почтенная публика называла эконлмкою, поминутно нюхала табак. Посреди галерей
вертелись на кругу небольшие лодочки, в которых сидели посетттели этого, по
совам вывески, машинного партхода. Я подошел к дверям и прочел на них надпись:
"Вход в ботаническую галерею".
- Ты, братец, хозяин этой комедии? - спросил я у русского мужичка,
который сидел при входе за нпбольшим прилавком.
- Я, батюшка! - отвечал он, приподняв свою шляпу.
- А что за вход?
- Пятак серебром.
- Вот тебе гривенник, любезный, только растолку ймне, почему у тебя
написано: "Вход в ботаническую галерею"?
- А как же, сударь?.. Ведь у меня там вертятся машинные боты.
- А, вот что!.. Так, любезный, так!.. Ты сам придумал эту надпись?
- Сам, батюдка, - отвечал русский механик, поглаживая свою бороду. -
Мы уж давно в этом упражняемся. Да милости просим - пожалуйте, сударь!
Яне мог воспользоваться этим приглашением, потому что торопился в
Петровский парк. "Как это странно, - подумал я, идя к моим дрожкам, - в Москве
самые любимые гулянья простого народа - Ваганьково и Марьина роща;
Ваганьково - кладбище за Пресненской заставой, Марьина роща - также старое
кладбище в двух шагах от Сущевского кладбища; одним словом, это место самых
буйных забав, пьянства и цыганских песен окружено со всех сторон кладбищами. В
этой Марьиной роще все киаит жизнию и все напоминает о смерти. Тут, среди
древних могил, гремит разгульный хор цыганок; там, на гробовой плите, стоят
самовар, бутылки с ромом и пируют русские купцы. Здесь, у самой насыпи, за
которой подымаются могильные кресты Лазарева кладбища, раздается удалая
хороводная песня; кругом мертвые спят непробудным сном, а толпа живых,
беспечно посматривая на эту юдоль плача, скорби и тления, гуляет, веселится и
безумствует, не думая нимало о смерти. Что за чудная страсть у нашего простого
народа веселиться на кладбищах? Отчего происходит это совершенное равнодушие к
месту, которое должно бы возбуждать не в
Страница 23 из 109
Следующая страница
[ 13 ]
[ 14 ]
[ 15 ]
[ 16 ]
[ 17 ]
[ 18 ]
[ 19 ]
[ 20 ]
[ 21 ]
[ 22 ]
[ 23 ]
[ 24 ]
[ 25 ]
[ 26 ]
[ 27 ]
[ 28 ]
[ 29 ]
[ 30 ]
[ 31 ]
[ 32 ]
[ 33 ]
[ 1 - 10]
[ 10 - 20]
[ 20 - 30]
[ 30 - 40]
[ 40 - 50]
[ 50 - 60]
[ 60 - 70]
[ 70 - 80]
[ 80 - 90]
[ 90 - 100]
[ 100 - 109]
