М. Н. Загоскин Москва и москвичи Страница 46

сарафан, фату шелковую; девчонкам - кому колечко, кому сережки.



- Девчонкам? Да как же ты говорил, что у тебя одна только дочь?



- Одна, батюшка, да две... как бы этак сказать?.. Сиротки не сиротки, а хуже

сирот.



- Родные, что ль, тебе?



- Нет. Вот дочки шабра-то моего, Федьки рыжего.



- Как, этого лихого извозчика?



- Его, батюшка.



- Да ведь он тебя обижал? Ты ходил с ним судиться к барину?..



- Так что ж? Барин нас рассуюил: поколотил обоих - вот и все! А детки его

чем виновваты?.. Сердечные! Родная мать покинула, пошла в какие-то странницы,

отец с ними не живет, кровных никого нет... Вот мы с хозяйкой и подумали: у нас

всего довольно, господь бог нас не покидает, так и нам не след их покинуть... Дело

соседское... Да и то сказать: у нас всего-навсего одна дочка, так не съедят же нас две

сироты.



- И вы ихх любите?



- Как родных дочерей, батюшка, видит бог, как родных! Коли Тане пряник,

так и всем по прянику. Да еще, батюшка, они-то нам как-то жальчее. Свою иногда

потеребишь за волосы, а на них и рука не подымаетсч. Горемыки этакие!.. При

живом отце и матери и круглые сироты!..



- Ну, брат... Как тебя зовут?



- Иваном, батюшка.



- Ну, брат Иван, добрый ты человек!



- И, сударь! Кинь хлеб-соль назад - будет впереди! Не узнаешь, может

статься, и наша Танюша останется сиротою, так и ее господь помилует; мы призрели

сирот, и ее добрые люди не покинут... Ну, ты, сивка! Иль кнута захотела?



В продолжение этого разговора мы выехали на Сретенку. Не доезжая до

конца улицы, мой ваанька повернул направо в переулок.



- Куда ты, братец? - спросил я.



- А вот, батюшка, мы тут выедем как раз на вал, а там уж прямо Дербенским

переулком до самого Каланчевского поля.



- Да ведь все равно и по Сретенке.



- Нет, сударь, все-таки выкинем уголочек; да и дорога-то поглаже.



- Ну, как хочешь; ступай!



Я заметил, что мой Иван, проезжая этим переулком, беспрестанно и с особым

вниманием посматривал вперед на небольшую площадку или, лучше сказать,

перекрпсток, на котором у плохой и до половины развалившейся биржи стоял один

извозчик в синей плисовой шапке и кормил сенцом своего пегого коня.



- Ну, так и есть! - прошептал мой Иван. - Батюшка барин, - продолжал

он вполголоса, останавливая лошадь, - подержите на минутку!



И, не дожидаясь моего ответа, бросил мне вожжи, спрыгнул с саней,

подбежал к извозчику, который стоял у биржи, и принялся, не говоры ни слова,

пороть егш своим кнутом. Извозчик, детина дюжий и рослый, вместо того, чтоб

обороняться, засуетился, кое-как заворотил свою разнузданную лошадь, упал в

санки и поскакал сломя голову прочь от биржи. Вся эта экспедиция продолжалась не

более полуминуты. Мой Иван воротился, сел преспокойно на свое место и повез

меня далее.



- Что это, братец? - спросил я. - За что ты его бил?



- Как за что, сударь? Ведь эта биржа-то наша. Мы деньги за нее платим, а

этот колотырник, прах его знает, кто такой... вишь, для него припасли... мошенник

этакий!.. Вздумал у чухой биржи лооадь кормить. Иногда случится, второпях и

сенца оставишь, а эти чужехваты тут и есть! Ведь в Москве, батюшка, много этаких

шишимор; не хочет за место платить, да по чужим биржам и таскается. А проворен,

разбойник: не успел его десяти раз хлестнуть.



- Да как же это, братец, ты так на него кинулся? Ты мужик небольшой, а он,

кажется, детина такой ражий; ну, если б он стал обороняться?..



- Обороняться?.. Да как он смеет!.. Каков бы он ни был человек, а все-таки

знает, что я не напрасно перепоясал его кнутом.



"Вот оно, естественное-то право, - подумал я, - этот закон совести".



- Ух коли захватили вора в горохе, - продолжал мой ванька, - так где ему

обороняться: малый рнбенок прибьет.



- Нет, любезный, - сказал я, - у нас не по-вашему: у нас иногда и

поймаешь вора в горохе, да не смей ему сказать, что он вор.



- Вот еще!.. Что вы, батюшка?.. Да неужели вору-то кланяться?



- Пожалуй себе, не кланяйся, да чести-то его не смей порочить.



- Да что, сударь, за честь у мошенника?..



- Эх, братец! Вы народ необразованный, вы этого не понимаете...



- Конечно, батюшка, где нам! Мы люди темные; по нашему глупому разуму,

кто плут, так плут, кто честный человек, тот честный.



- Вот то-то и есть! Это по-вашему, а у нас не так; у нас две чести, братец:

одна честь та же, что у вас...



- А другая-то, батюшка, какая?



- А вот какая. Если тебя поймают в плутовстве да назовут в глаза

мошенником, так ты не покоряйся. "Я, дескать, сам знаю, что я мошенник, да не

люблю, чтоб мне это говорили; так не угодно ли со мною за это разделаться".



- Разделаться?.. Как раздплаться?..



- Да как хочешь: или на саблях рубиться, или на пистолетах стреляться.



- Ах, господи! - вскричал мой ванька. - Да за что ж это?.. Меня же

обидели, да я же и живота лишайся!



- А не захочешь ответить, так не прогневайся: честным-то человеком

останется он, а бесчестным будешь ты.



Эти последние слова до того поразили моего Ивана, который, вероятно,

никогда не слыхивал о дуэлях, что он решительно онемел от удивления. Желая

удостовериться, точно ли я говорю не шутя или смеюсь над ним, он опустил вожжи

и обернулся ко мне лицом. Лошадка воспользовалась этой оплошностию, повернула

в сторону, зацепила за надолбы, пошевеньки упали набок, а вместе с ними,

разумеется, и мы.



- Ах, батюшки! - вскричал Иван, вскочив на ноги. - Виноват, сударь,

зазевался!



- Ничего, братец, - сказал я, отряхая мою шубу, покрытую снегом. - Ты

только вперед, разговаривая со мной, не оглядывайся.



- Ахти! - сказал Иван, подымая свои пошевеньки. - Да ведь лошадка-то

распряглась!.. Батюшка барин, уж не прогневайтесь, повремените немного, - сейчас

запрягу; а вы извольте в санки-то сесть. Эка проклятая, - ну, лишь только вожжи

опусти, тотчас повернет направо или налево!



Я сел в сани, а Иван принялся вправлять дугу, которая выскочила из гужей. В

эту самую минуту поравнялись со мной парные сани; в них сиедл барин лет

тридцати, мужчина видный и красивый собою. Он приказал кучеру остановиться и

закричал:



- Здтавствуйте, Богдан Ильич!



Признаюсь, я не очень обрадовался этой встрече. Федор Андреевич... ну, все

равно - назовем его хоть Мишурским... Федор Андреевич Мишурский

принадлежит к числу тех выглаженных, ошлифованных и натертых чужим умом

или, лучше сказать, чужими фразами глупцов, которые, по милости этих готовых

фраз, слывут людьми просвещепными, остроумными и живут иногда полвека на счет

какого-нибудь острого фанцузского словца, удачно переделанного на русские

нравы. Мишурский получил, как обыкновенно выражаются, хорошее образование,

то есть говорит иностранными языками, толкует о живописи и музыке, рассуждает о

политике и литературе, беспрестанно говорит о Западе и врет такую чепуху, что все

второклассные дураки смотрят на него, как на чудо; а родной его дядя, Иван

Михайлович Сурский, человек очень умный, слушая его, приходит в отчаяние.

"Какое несчастие! - сказал он мне однажды почти сквозь слезы. - И нужно было

моего племянника учить языкам! Ну, был бы просто дурак на русском языке, а то

дурак на французском, дурак на немецком, дурак на итальянском, легко

вымолвить- дурак на четырех диалектах!" Этот Мишурский женился на одной

московской красавице, которая, несмотря на то что ее голова была набита идеалами

и французскими романами, могла бы сделаться препорядочной женой, если бм уж ее

был только что глуп; но он был и глуп, и развратен, и, что всего хуже, вовсе не

стыдился, а ещголял своим дурным поведением.



- Здравствуйте, Богдан Ильич! - повторил Мишурский, выпрыгнув из

своих саней. - Здоровы ли вы?



Не видя никакой возможности отделаться от этого барина, я принял очень

ласковый вид и с этой официальной улыбкой, которая, как известно, ровно ничего не

значит, отвечал:



- Слава богу! Покорнейше вас благодарю! А вы?



- Голова болит. Не выспался: вчера ужинал у Шевалье.



- А ваша Марья Александровна?



- Кажется, здорова. Я с ней со вчерашнего утра не видался.



- Ай, ай, ай, Федор Андреевич! Давно ли вы женаты?



- Право, не помню. Да что это вы так строго поговариваете?.. А сами

втихомолочку... на извозчике... Богдан Ильич... Куда это изволите ехать?



- К зннакомому.



- Уж не к знакомой ли?.. Только я, право, не понимаю, к чему эти

предосторожности? Вы человек свободный. Ну, дело другое наш брат женатый. On a

des procedes avec sa femme... Вот и я пробираюсь иногда на извозчике к

какой-нибудь закулисной сильфиде. А, кстати! Вы были вчера в театре?



- Нет, не был.



- Какую я видел там фигурантку! В первый раз показалась на сцене.

Прелесть!.. Что, улыбаетесь, Богдан Ильич?.. Чай, думаете: "Какой он ветреник!"

Вот то-то и дело, что нет!.. Je suis inconstant par principes. Жизнь коротка - надобно

ею наслаждаться.



- Ну, ты! - крикнул мой ванькс , прибирая вожжи.



- До свиданья! - сказпл Мишурский, садясь в своп сани. - Bonne chance!



Проехав несколько минут молча, я завел опять речь с Иваном об его

промысле.



- А что, - спросил я, - что этак ты можеш
Страница 46 из 109 Следующая страница