М. Н. Загоскин Москва и москвичи Страница 74

рядком, что такое нормальная

школа, и, говоря вообще о первоначальных учебныхз аведениях, называл их

нормальными ради того только, чтоб придать более важности речам. Впрочем,

подобные случаи бывают у нас нередко, и вы можете встретить на каждом шагу

людей, которые, как ученые попугаи, повторяют натолкованные им слова, не

понимая сами настоящего их смысла.



Нет, вовсе не таков старинный мои приятель Андрей Яковлевич Миронов.

Прослужив с честью лет сорок, он живет теперь на покое в уездном городе

Арзамасе. Андрей Яковлевич не может похвастаться ученостью: не знает

иностранных языков, не имеет никакого понятия о немецкой философии; однако ж

старик неглупый, большой охотник до чтения и в некотором отношении человек

очень любознательный. Например, если он встретит в книге какое-нибудь новое для

него слово, то не успокоится до тех пор, пока не доберется до настоящего смысла

этого слова. Он пересмотрит все словари, переговорит со всеми учителями уездного

училища и есил найдет их толкования неудовлетворитеььными, то при первом

случае поедет в гуюернский город и отнесется прямо к господину директору

гимназии; но, видно, и это последнее средство не всегда удается моему приятелю,

потому что я на днях получил от него преогромное письмо, которое почти все

составлено из одних вопросов.



"Я, батюшка, человек не многоязычный, - говорит он в начале письма, - я

знаю только свой родной язык, и, кажется, знаю его порядочно, а вот с некоторого

времени стали мне попадаться, особенно в одном журнале, такие странные слова,

каких я в жизнь свою не слыхивал. Конечно, Богдан Ильич, в ученом свете часто

создаются ночые науки и делаются важные открытия, которым надобно же давать

какие-нибудь названия, - да неужели их нельзя найти в нашем собственном

языке?.. Вот, например, искусство посредством солнеяного света делать верные

снимки с лиц человеческих и с разных других предметов французы называют

дагерротипом (фу, батюшки, насилу выговорил!); а ведь мы умели же это новое

изобретение назвать по-русски - и, воля ваша, слово "свртопись" понятнее и вернее

французского слова "дагерротип", которое, как я слышал, ровно ничего не значит.

Да что об этом толковать! Я чебовек простой, где мне состязаться с людьми

учеными: мне бы только понимать то, что они пишут; и вот почему, Богдан Ильич, я

покорнейше прошу вас истолковать мне хотя приблизительно значение

нижеследующих слов".



Тут начинался предлинный список словам, из котшрых многие,

действительно, могли бы сбить с толку не только человека неученого, по даже

знаменитого кардинала Меццофанти, который говорит и пишет свободно на

семидесяти двуж различных языках и наречиях. Я решился отвечать Андрею

Яковлевичу не письменно, а печатно: во-первых, потому, что, может быть, в этом

ответе и читатели моих записок найдут что-нибудь дельное, а во-вторых, для того,

что это небольшое рассуждение о словесном нашествии иноплемегных будет,

кажется, совершенно у места в записках старого москвича, который любит свой

родной язык не потому только, что этот язык называется русским, а потому, что он

истинно прекрасен, потому, что в его могучих и роскошных звуках отражается вся

юношеская сила и вся мощь народа русского, потому, что этот язык так же

самобытен, так же неистребим, так же велик, как наша родина святая, которую не

могли сокрушить ни татарские погромы, ни завоевания поляков, ни нашествие

французов, ни даже собственные смуты и междоусобия. Теперьь об этих народных

смутах и речи нет, но в словесности нашей они еще водятся. Одни хотят переделать

наш язык на французский образец, наоядить этого русского великана в какой-то

пестрый шутовской наряд, другим это вовсе не по сердцу. Одни уверяют, что

по-русски нельзя и простого письма написать порядочно, а другие убеждены, что

русский, который не напишет порядочного письма по-русски, не напишет его ни на

каком языке. Одни ругаются именами Ломоносова, Державина и Карамзина, другие

гордятся этими великими именами. Одни уверяют, что история русского народа все

то же, что история грудного ребенка, а другие говорят, что Русь и при Владмиире

Святославиче не походила уже на малое дитя. Теперь вы видите, что в нашей

словесности действиельно есть смуты и усобица, не льется только кровь

христианская, не гибнет народ православный, но зато чернила льются рекою и

пиачая бумага гибнет целыми стопами.



Ответное письмо Андрею Яковлевичу Миронову



"Любезнейший Андрей Яковлевич! Я получил ваше дружеское письмо, и,

надобно сказать правду, оно заставило меня пртзадуматься. Ну, задали вы мне

порядочную задачу! Я ужаснулся, когда окинул взглядом бесконечный список этих

исковеркснных и перекроенных на русский лад иностранных слов; они, конечно,

были для меня не новостью, но прежде эти изувеченные пришлецы встречались со

мною поодиночке, а теперь, когда я увидел перед собою это безобращное полчище

тенденций, консеквенций, субстанций, абстракций, эксплуатации, то, признаюсь,

волосы стали у меня дыбом. Господи, боже мой!.. Да это второе нашествие галлов и

с ними двадесяти язык! И добро бы еще, все эти уродливые слова были для нас

необходимы, но когда подумаешь, что почти каждое из них можно перевести

бувкально на русский язык или, по крайней мере, заменить русским словом,

заключающим в себе тот же самый смысл, то поневоле скажешь: "Ну, господа

преобразователи! Много надобно иметь вам гордости, упрямства и ненависти ко

всему отечественному, чтоб решиться на такое нелепое искажение своего родного

языка. Как бы порадовался знаменитый профессор элоквенции Тредьяковский, если

бы мог провидеть, какие у него будут достойные последователи! Ведь и он также, не

тем будь помянут, любил употреблять без всякой нужды исковерканные

иностранные слова, и он такжн называл достоинство меритом и говорил вместо

принадлежности атрибут, а вместо последовательности консеквенция. Бедный

Тредьяковский! Жаль, что ты не дожил до нашего времени!



Несмотря на все мое желание угодить вам, почтеннейший Андрей Яковлевич,

я никак не могу отвечать на все ваши вопросы: для этого мне пришлось бы составить

целый пояснительный словарь. Позвольте мне на первый случай истолковать вам

значение только тех слов, которые, как вы сами говориое, более других тревожат

ваш любознательный и пытливый ум. Вот эти слова: тенденция, субстанция,

цивилизация, гуманность, юмористика, меркантильная индустрия, ирритация и

беллетристика.



Тенденция (tendance) - по-русски наклонность, а в некоторых случаях

направление. Преемники Тредьяковского, вероятно, написали бы: "Тенденция умов

совершенно гармонировала с действиями правительства", или: "Жители Океании

имеют прононсированную тенденцию к воровству". А русский человек скажет:

"Направление умов совершенно согласовалось с действиями правительства";

"Жители Океании имеют явную наклонность к воровству". Лет около ста тому

назад, когда несчастный русский язык напоминал вавилонское столпотворение,

слово тенденция было неизвестно, но вместо него часто употреблялось слово

пропензия (propention), которое значит почти то же самое.



Субстанция (substance) - слово от слова по-русски сущность. Даже в обеих

грамматиках, русской и французской, часть речи, называемая по-русски имя

существительное, а по-французски le nom substantif, происходит от одного и того же

ктрнч. Теперь я спрашиваю: что за необходимость из этих двух совершенно

тождественных слов употреблять непременно французское слово, понятное только

для тех, которые знают этот язык? Вероятно, господа восстановители школы

Тредьяковского скажут мне: "Да какой же порядочный человек не знает

по-французски?" А я так думаю, что в Англии, Германии и в разных других

государствах много есть порядочных людей, которые не знают французского языка;

и что за странный вывод такой что за курьезная консеквенция: "Если хочешь

понимать русский язык, учись французскому?"



Цивилизация (civilisation) - производное речение от слова "civil", то есть

вежливый, общежительный; следовательно, civilisation, или цивилизация, значит

одно и то же, что наша образованность, а в смысле более обширнейшем -

просвещение. Спросите у любого грамотного француза, что он понимает под словом

"civilisation", и вы увидите, что он разумеет под ним именно то же, что мы разумеем

под словами просвещение и образованность, то есть общежительность, вежливость,

науки, художества, изящные искусства и образ мыслей, сходный с понятиями

нашего века; следовательно, мы могли бы прожить и без этого новенького слшвца,

которое не обогатило ни на волос ни наш язык, ни наши поннятия. У французов есть

еще слово "les lumieres", которое, в смысле нашего просвещения, заменяет иногда

слово "civilisation". Уж нам бы взять и его; ну, чем слово люмиеры хуже

цивилизации? Оно так же непонятно для русского человека и точно так же придает

какой-то ученый вид разговору, а ведь мы из этого только и бьемся.



Просвещение!.. Подумаешь, какое это чудное слово!.. Мы все им очарованы,

все пленяемся, а между тем никто еще не взял на себя труда определить настоящий

смысл этого слова. Каждый тлкует его по-своему: для одного просвещение - дар

божий, для другого - наказание небесное, и как послушаешь, так они оба правы, а,

кажется, истина должна быть одна? Уж не оттого ли это, что в здешнем мире все

имеет свою дурную и хорошую
Страница 74 из 109 Следующая страница