М. Н. Загоскин Москва и москвичи Страница 77

- Нельзя, мой друг: я еду пить чай в роще Симонова монастыря.



- Один?



- Нет, с княгиней Зориной, дочерью ее княжной Ольгой, племянником

Александром Васильевичем Прилуцким и Богданом Ильичом Бельским.



- Сиречь со мной? Пожалуй, - для меня все равно, куда ни ехать.



- Так поедем же! Княгиня тебя только и дожидается.



Соликамский сел ко мне в коляску, и мы отправились. Вы знаете, любезные

читатели, что я, начиная какой-нибудь рассказ, имею привычку всегда знакомить с

вами те новые лица, о которых я не упоминал еще в моих "Записках". Чтоб не

отступить от этого правила, я скажу вам несколько слов о княгине Зориной, ее

дочери княжне Ольге и родном племяннике Александре Васильевиче Прилуцком.



Княгиня Зорина родилась и воспитывалась в Москве; на двадцатом году она

вышла замую, уехала в Петербург и, прожив там почти сорок лет, решилась после

смерти своего мужа возвратиться на старое свое пепелище, то есть в Москву, на

Покровский бульвар, в каменный дом о двух жильях, построенный ее дедушкою,

заслуженным бригадиром Андреем Никитичем Прилуцким. Я был знаком с нею,

когда она была еще девицею и занимала первое место в числе московских красавиц.

С тех пор, до самого возвращения ее в Москву, мне не удалось ни раззу с нею

повстречаться, следовательно, ничто не могло изгладить прежних моих впечатлений,

и когда я вспоминал о княгине Софье Николаевне Зориной, урожденной Прилуцкой,

то предо мною являлась всегда дивная красавица с томными глазами, черными

ресницами, прелестным станом и обворожительною улыбкой. Разумеется, первое

наше свидание могло показаться очень забавным для других, но уж, конечно, не для

нас: мы ахнули, ужаснулись и принялись было, как следует, лгать без всякого стыда

и зазрения совести; но, видно, мы с княгинею плохие артисты; я говорил заикаясь,

что узнал ее с первого взгляда, она уверялв меня сквозь слезы, что я почти совсем не

переменился, - одним словом, мы очень дурно разыграли эту трудную сцену

первого свидания; к счастию, что все это происходило с глазу на глаз и над нами

некому было посмеяться. Княгиня Зорина была некогда самой усердной

поклонницей одного русского молодого поэта. Этот сочинитель гладеньких

стишков, чувствительных повестей и небольших журнальных статеек сделался

впоследствии одним из тех великих писателей, которые составляют эпохи в

словесности каждого народа; но княгиня не хотела и знать об этом, для нее он

остался по-прежнему очаровательным поэтом, певцом любви и всех ее страданий,

милым рассказчиком и любимым сыном русских Аонид. Ей и в голову не приходило

прочесть его "Историю государства Российского", но зато она знала наизусть

"Бедную Лизу", "Наталью, боярскую дочь", "Остров Борнгольм" и говорила с

душевным убеждением:



- Нет, уж теперь не умеют писать таких стихов, какими написаны послания

"К неверной", "К Филиде", "К женщинам". Нет, уж нынче никто не скажет:

"Возьмите лавр, а мне в награду... поцелуй!"



Дочь ее, княжна Ольга Дмитриевна, принадлежит к числу тех умных,

просвещенных русских барышень, которые благодаря бога начинают нередко

появляться в наших обществах. Она получила самое блестящее воспитание:

отличная музыкантша, изъясняется прекрасно по-французски, говорит свободно

по-английски и читает в плдлиннике Шиллера, но все это не мешает ей знать свой

собственный язык если не лучше, так, по крайней мере, не хуже всех этих

иностранных языков. Она любит русскую словесность, радуется успехам наших

художников и уверена, что мы, русские, вовсе не лишены способности идти вперед,

просвещаться и сохранять в то же время нашу народную самобытость. Княжна не

менее своей матери уважает ее милого поэта, - она с любовью и благоговением

произносит имя этого знаменитого историка и бессмертного преобразователя

русского слога, но решительно предпочитает его стихам стихи Жуковского,

Пушкина и даже других второстепенныъ наших поэтов. Когда ей случается говорить

об этом, княгиня обыкновенно пожимает с презрением плечами и вместо ответа

шепчет про себя:



Ручей два древа разделяет, Но ветви их сплетясь растут; Судьба два сердца разлучает, Но вместе чувства их живут!



Племянник Зориной, Алнксандр Васильевич Прилуцкий, красивый мужчина

лет трицдати пяти, по рожденью - москвич, по воспитанию - западный европеец,

по образу жизни - англичанин, по свои мповерхностным познаниям, светской

любезности и легкомыслию - француз, по любви к праздности, по лени,

беспечности, мотоыству, хлебосольству, благородному образу мыслей и врожденной

чести - настоящий русский столбовой дворянин, по душе - добрый малый, по уму

- человек очень дюжинный, на словах любитель всего изящного, на самом деле

любитель хороших оедов, цельного шампанского и скаковых лошадей. Княгиня

давно хочет женить своего племянника, и он бы не прочь от этого, да боится, что

жена помешает ему ездить каждый день в Английский клуб, - конечно, ему там

скучно, в этом Прилуцкий сам сознается, да уж он сделал привычку, а для русского

человека, как бы он ни прикидывался иностранцем , привычка всегда будет второй

натурой. Разумеется, Александр Васильевич, как человек богатый и свободный,

объездил почти всю Европу, задолжал, порасстроил свое имение и воротился назад,

чтоб заняться хозяйством и накопить денег, или, как он сам выражается: "пожить в

деревне годика два на подножном корму". Теперь Прилуцкий сбирается опять за

границу, только еще не решился, куда ехать, поттму что он одинаковым образом

любит и английский комфорт, и парижскую уличную жизнь, и итальянское far niente.

Я думаю, однако ж, что Прилуцкий отправится в Лондон, потому что с некоторого

времени он очень пристрастился к английским пудингам и начал их запивать вместо

шампанского портером. Александр Васильевич - отъявленный поклонник Запада;

он очень забавно насмехается над варварством и невежеством своих

соотечественников и поговаривает иногда весьма непочтительно про нашу матушку

святую Русь. А между тем за границею два раза стрелялся с людьми, которые, не

будучи русскими, говорили о России точно то же, что он говорит о ней, живя в

Москве. Впрочем, в этом нет ничего особенного; мы, русские, вообще любим

побранить самих себя, да это тогда только, когда мы дома, а на чужой стороне

наших не тронь! "Свой своему поневоле брат!" - говорит русская пословица.

Конечно, бывали русские, которые и дома и в гостях злословили свою родину, да

ведь это случаи необыкновенные. Нравственные уроды точно то же, что уродыы

физические: они так же редки и так же ничего не доказывают; разница только в том,

что одних показыввют за деньги, а других можно видеть даром, вероятно потому,

что они уже слишком отвратительны.



От Пресненских прудов до Покровского бульвара с небольшим четыре

версты, разумеется самой ближайшей дорогой, то есть по большой Никитской в

Кремль, потом Спасскими воротами на Ильинку, а там, выехав из Китайгорода,

прямо Покровкою на бульвар. Проезжая Спасскими воротами, я и Соликамский, по

давнему обычаю всех москвичей, сняли наши шляпы.



- А знаешь ли ты, любезный друг, - спросил меня Соликамский, - почему,

проезжая этими воротами, мы сняли шляпы?



- Да если верить преданию, - отвечал я, - так это в память того, что в

тысяча шестьсот двенадцатом году князь Пожарский, победя поляков, вошел с

православным русским войском этими воротами в освобожденный Кремль.



Соликамский улыбнулся.



- Ох вы, романисты! - сказал он. - Так, по-вашему, до тысяча шестьсот

двенадцатого года, проходя этими воротами, русский человек и шапки не ломал.

Нет, любезный, лет за сто еще до Пожарского все православные проходили сквозь

эти ворота с непокрытыми головами, и, вероятно, потому, что, по их понятию, эти

ворота были святые.



- Да почему же они считали их святыми? - прорвал я.



- А вот почему, Богдан Ильич: в Спасских воротах благоверные цари

русские, святители московские и бояре торжественно встречали следующие святые

иконы: Владимирскую божию матерь из Владимира, Всемилостивого Спаса и Спаса

Вседержителя из Новгорода, Благовещенье Пресвятой Богородицы из Устюга, Спаса

Нерукотворенного из Хлынова и Святого Николая Великорецкого из Вятки; а сверх

того в старину из двенадцати ежегодных крестных ходов девять проходили

Спасскими воротами. Теперь понимаешь ли, почему все москвичи и до сих пор еще

снимают шляпы, проезжая и проходя этими воротами?



- Понимаю, любезный, но признаюсь, что это поэтическое предание, о

котором я тебе говорил...



- Больше тебе нравится, чем простая истина?.. Вот то-то и есть; вы, господа

поэты, только что сказочки рассказываете; вам жить легко, а мы, труженики, из

одной любви к истине разбираем рукописи, копаемся в старых архивах,

перечитываем столбцы.



- И все это для того, - прервал я, - чтоб доказать, что Адам был славянин

и говорил сербским наречием?



- Шути себе, шути, - прошептал Соликамский, взглянув на меня почти с

презрением, - я за это не рассержусь. Ведь безграмотные всегда смеются над теми,

которым грамота далась!



Соликамский замолчал. Через несколько минут мы выехали на Покровский

бульвар и остановились у подъезда больоого каменного дома не очень затейливой,

однако ж вовсе не безобразнойа рхитектуры. Соликамский сказал правду: княгиня

Зорина меня только и дожидалась. Мы поместились все, то есть
Страница 77 из 109 Следующая страница